Поставив поднос на столик, Терехов, громко шлепая тапочками, направился в кабинет. Эта женщина действительно читала письмо от какого-то любителя, благодарившего уважаемого автора за удовольствие, доставленное романом "Смерть, как избавление".
- Что вы де… - начал было Терехов решительным голосом, но она прервала его словами:
- Садитесь. Возьмите стул и садитесь. Не понимаю, почему вы не стираете эту дрянь сразу? Или вам нравится читательское панибратство?
- Нет, - буркнул Терехов, придвинул к компьютеру стул и опустился на него, оказавшись в полуметре от этой женщины, он ощутил ее запах, ее привлекательность, ее тепло, ее нетерпение он ощутил тоже, но не смог понять, к чему оно относилось.
- Вообще-то, - сказал он, - неприлично читать чужие письма.
- Совершенно верно, - согласилась эта женщина. - Еще более неприлично присваивать чужие романы.
Она закрыла почтовую программу и повернулась к Терехову. Ее лицо было совсем рядом, глаза в глаза, он видел, как на ее переносице пульсировала тоненькая голубая жилка - раз, раз, раз, - а взгляд был не суровым и не нейтральным даже, взгляд был участливым и осуждавшим одновременно.
- Почта у вас только за последние два месяца, - сказала она. - Диск действительно форматировали.
- Вы думали, я лгу? - попытался возмутиться Терехов, но слова получились не те, он хотел сказать совсем другое, более решительное и непримиримое.
- Нет, я и раньше знала, что вы говорите правду, - сказала эта женщина.
- Тогда что же вы…
- Хотела понять.
- Поняли?
- Да. Похоже, что… Да.
- Тогда и мне объясните, - потребовал Терехов. - Хотя бы этот Пращур. Он был, и комната его была.
- Наверно, - пожала плечами Синицына. - Если вы в этом уверены, запишем как улику. Пригодится.
- Пожалуйста, - взмолился Терехов, придвинувшись еще ближе к ее лицу, чтобы видеть не только жилку на переносице, но и малейшие движения черных огромных зрачков, - пожалуйста, скажите мне, что я в своем уме. Это для меня очень важно.
- Конечно, вы в своем уме, - она усмехнулась одними глазами, но для Терехова, погрузившегося в ее взгляд, как в глубокий и холодный колодец, усмешка оказалась подобна струе теплого воздуха, направленного в лицо, он вдохнул тепло и понял, что напрасно боялся, эта женщина не желала ему ничего плохого, напротив, она добивалась знания, нужного не только ей, но и ему, причем ему, возможно, в большей степени.
- Тогда скажите мне все, - попросил Терехов.
- Все, что мне точно известно, или все, каким я его себе представляю, или все, каким оно может быть на самом деле?
Вопрос был сейчас слишком сложным для Терехова.
- Все, - повторил он.
Жанна Романовна кивнула, взгляд ее уплыл в сторону, лицо отодвинулось, волшебство рассеялось, эта женщина поднялась и пересела к письменному столу, но что-то между ними все равно сохранилось, - нить, протянувшаяся от одного подсознания к другому. Терехов не стал пересаживаться ближе, боялся, что от малейшего его движения нить разорвется, и все нужно будет начинать с начала.
- Вы вроде бы приготовили кофе, - улыбнулась эта женщина и, сдвинув в сторону лежавшие на столе бумаги, освободила место, но Терехов был не в состоянии двигаться, и она сама принесла из гостиной поднос, поставила чашку на письменный стол, а вторую на компьютерный столик.
Он отпил глоток и не узнал давно знакомого вкуса. Таким замечательным кофе не был никогда. Что она добавила в чашку по пути из гостиной? Не яд, конечно. Наоборот - что-то целительное, придавшее простому кофе аромат…
Аромат Элинора, - подумал Терехов, и эта мысль не показалась ему бредовой.
- Значит, все, - сказала эта женщина. Свою чашку она держала двумя пальцами и отпивала маленькими глотками. - Хорошо. Только не перебивайте.
Глава четырнадцатая
Конечно, вы виновны, Владимир Эрнстович, и не нужно спорить с очевидностью. Незнание закона, как известно, не освобождает от ответственности. Непонимание собственных поступков или даже отсутствие памяти о них не освобождает никого от необходимости отвечать за сделанное. Согласны?
Кстати, я тоже не понимаю, какая роль отведена мне, но играю эту роль и буду играть, пока жива. Может, со временем я смогу понять, какие силы и по какой причине мне эту роль определили.
Так я живу много лет, и, как видите, еще не сошла с ума. Теперь и вам придется жить так же, но о своем душевном здоровье позаботьтесь, пожалуйста, сами.
С чего же начать…
Вы написали роман, продолжение своей тягучей эпопеи о серийном убийце. Роман называется "Смерть, как видимость". Претенциозное название, ну да ладно. Само произведение тоже, скорее всего, не было шедевром. Я не хочу вас обидеть, просто констатирую факт, с которым вы, скорее всего, согласитесь. Да? Вот видите. А название… Вы литератор, Владимир Эрнстович, разве вы не понимаете: смерть не может быть видимостью, потому что для того, кто умирает, все в этот момент прекращается…
Я вижу, вам неприятно, вернусь к началу и постараюсь не сбиваться на частности.
Вы написали роман. Практически одновременно - день в день - мой муж Эдуард Ресовцев тоже закончил работу над романом, который назвал "Вторжение в Элинор". В отличие от вас, над своим произведением муж трудился больше двадцати лет, то есть, по сути, всю сознательную жизнь.
Я познакомилась с Эдиком, когда он работал в институте теоретических проблем. Я влюбилась сразу. Он тоже, хотя для того, чтобы понять это, Эдику понадобилось несколько дней. Понимание всегда запаздывает за чувством. Бывает так, что чувство уже исчезло, исчерпало себя, а понимание того, что оно было необходимо, что оно присутствовало в жизни, как зеленый луч при закате, только возникает, и это самое горькое, что может быть в отношениях между людьми. Впрочем, ко мне с Эдиком это не относится…
Вы смотрели фильм "Все остается людям", Владимир Эрнстович? Если помните, там есть персонаж - молодой ученый, совершенно не приспособленный к жизни, его нельзя было обидеть, потому что любую обиду он воспринимал, как личную катастрофу. Девушка отказала ему во взаимности, и он потерял почву под ногами… в буквальном смысле. Выбежал на улицу без очков и погиб под колесами автомобиля.
Таким был Эдик. И я тоже была такой - только не обладала его талантом. Я всего на свете боялась - мужчин, преподавателей, незнакомых людей обоего пола, боялась ночи, потому что ночью темно, и яркого света, потому что он слепил глаза, я боялась полюбить, потому что боялась, что не полюбят меня, и боялась не полюбить, потому что боялась остаться старой девой… В общем, комок комплексов - наверное, я не одна была такая, но других я не замечала, а в Эдике сразу признала родственную душу. Наши страхи оказались, как мелодии, сыгранные в унисон.
Я услышала свою мелодию сразу, как только увидела Эдика в студенческой компании, и он тоже услышал, иначе вообще не обратил бы на меня внимания, услышал, но не понял, с музыкальным слухом у него всегда были сложности, а слух душевный проистекает из музыкального - вы не обращали на это внимания? Человек, которому медведь наступил на ухо, в обыденной жизни бывает не очень чуток к другим, он может оказаться добрейшей душой, замечательным мужем, но ему всегда нужно объяснять, что именно происходит, иначе он поймет или слишком поздно, или неправильно, или не поймет вовсе…
Несколько месяцев мы с Эдиком ходили друг около друга кругами, я понимала, что эта сила притяжения, которая вывела нас на орбиту, никуда уже не денется, и нельзя торопить события, а он еще не знал, что ему без меня не жить.
И еще я поняла тогда, что один из нас должен измениться, иначе сила притяжения сменится силой отталкивания - так всегда бывает: два одноименных заряда могут некоторое время приближаться друг к другу, но, сблизившись на предельное расстояние, неизбежно разлетаются, это закон природы.
Эдик измениться не мог - я и не хотела, чтобы он менялся. Я любила его таким, каким он был. А он должен был полюбить меня такой, какой мне еще предстояло стать.
Несколько месяцев, что мы ходили друг вокруг друга по отдаленной орбите, стали для меня… Кошмаром? Нет, не то слово. Я каждый день отщипывала от себя кусочки собственной сути - если вы понимаете, что я хочу сказать. Выдавливала из себя если не раба - рабского во мне отродясь не было, - то те качества, которые я определила, как мешавшие нашему с Эдиком счастью.
Когда он созрел для того, чтобы понять, что с ним происходит, я уже имела над ним власть, которой он не мог сопротивляться. И не стал бы.
Он до последних своих дней был уверен в том, что его жена - самая энергичная, самая раскрепощенная, самая разумная женщина в мире. Он чувствовал, конечно, что когда-то я была иной, но ни разу не дал мне понять, что он это чувствует. Я оценила его отношение ко мне много позже, когда в один прекрасный… нет, скорее, в один несчастный день взяла в руки книгу со знакомым названием "Вторжение в Элинор" и совершенно мне не знакомым именем автора на обложке.