Мысль была нелепой, но Терехов решил проверить ее с помощью простого эксперимента. Он вошел в подъезд и поднялся по знакомой выщербленной лестнице. Двадцать две ступени, второй этаж, коридор направо, первая дверь с неприличной надписью, вторая - опечатанная, третья… Третьей двери в коридоре не было - сплошная стена, где на уровне глаз осталось светлое пятно от висевшей картины.
- Куда она… - растерянно произнес вслух Терехов и провел рукой по стене, где несколько минут назад, без сомнения, была дверь с табличкой "И. П. Пращур". Под пальцами ощущалась неровность, будто здесь действительно что-то когда-то было, а потом оказалось замурованным, заштукатуренным, замазанным и закрашенным. Терехову даже почудилось (конечно, почудилось, как могло быть иначе?), что стена в этом месте чуть теплее.
Сколько времени Терехов стоял в полной прострации, он потом не мог вспомнить. Возможно, час. Или больше. Он спустился на первый этаж, вышел на улицу и посмотрел на окна второго этажа. Вот окно комнаты Ресовцева, можно даже узнать шторы, вот - слева - окно в комнате с запертой дверью, на которой было выведено нецензурное слово, вот окно на лестничной площадке, а справа, где должны были находиться три запомнившихся окна квартиры Пращура…
Стена до самого угла. Белый крашеный кирпич.
Забыть, подумал Терехов. Нужно обо всем этом забыть. Никого не искать. Ни о чем не спрашивать. И книгу эту - "Вторжение в Элинор" - поставить на самую дальнюю полку. Ни презентаций, ни интервью, ни встреч с читателями. Не было такой книги в его творческой биографии. Не было. Не было.
Мысль вертелась в голове и постепенно заполняла всю область сознательного, ни о чем другом Терехов думать не мог. Дома он оказался часа два спустя и не помнил, каким путем добирался. Не было этой книги, и все тут. И комнаты на втором этаже не было. И Пращура Ивана Петровича. Откуда ему взяться, если не существовало двери с табличкой? И эту женщину тоже надо забыть - тем более, что неизвестно, где она живет, что делает и кем ей на самом деле приходился покойный Ресовцев.
Терехов переоделся и пошел в ванную - смывать воспоминания. Смытое закрепил коньяком и заснул в кресле перед включенным телевизором.
Глава двенадцатая
Утром, естественно, голова раскалывалась, работать Терехов не мог, сидел на кухне, пил чашку за чашкой крепкий кофе, к головной боли добавилась боль в левой стороне груди, перед глазами плыли розовые круги, превращавшиеся в матрешек с лицами Путина, Брежнева и этой женщины, а из угла комнаты выглядывал, потирая щеки, Иван Петрович Пращур.
Зазвонил телефон, и приятный женский голос, представившись Анной Трофимовной Селезневой, руководителем художественного отдела Дворца культуры "Сокольники", спросил, не согласится ли уважаемый автор замечательного романа "Вторжение в Элинор" устроить в их зале презентацию. Все будет организовано. Продажа книг, в частности. Об оплате договоримся…
Началось, подумал Терехов. А Варвара хороша - наверняка это она телефон сообщила.
- Извините, - сказал он. - Не могу. Занят. Пишу новую книгу. Не могу оторваться. Но обязательно позвоню, когда освобожусь. Оставьте ваш телефон, хорошо?
Номер он записал на оторванном клочке газеты и, скомкав, бросил на пол. Телефон зазвонил опять.
- Если вы насчет презентации… - начал Терехов в ответ на чье-то "Здравствуйте, Владимир Эрнстович" и осекся: голос показался знакомым.
- Я не насчет презентации, - сказала эта женщина. - Я насчет того, что сегодня похороны. Вы придете?
- Спасибо, Жанна Романовна, - сказал он. - Я не буду на похоронах, извините. Выражаю вам свое соболезнование…
- Оставьте соболезнование при себе, - угрожающим тоном сказала эта женщина. - На похоронах вы будете. В три. Калитниковское. У главного входа.
И положила трубку.
* * *
К полудню зарядил нудный дождик, такой мелкий, будто с неба не капли падали, а текла тонкой струкой холодная водица из прохудившегося крана. В такую погоду даже близкие друзья покойного, скорее всего, останутся дома. А уж Терехов точно никуда ехать не собирался, он постоял у окна, пытаясь разглядеть сквозь морось новую рекламу, появившуюся на крыше дома на противоположной стороне улицы. Буквы расплылись, а рисунок издалека напоминал слившиеся в объятиях небоскребы-близнецы.
Он сделал себе яичницу с ветчиной, возиться с полуфабрикатами не хотелось, а выбегать в кафе - подавно. Обедал на кухне, занавесив окна тяжелой шторой и включив свет - создавал для себя ощущение оторванности от мира. Положив опустошенную тарелку в раковину, Терехов достал из шкафа в прихожей осеннюю куртку и зонт, повесил на вешалку, вернулся в кабинет, постоял у окна и пошел одеваться.
Что я делаю? - спросил он себя, выходя из квартиры. - Зачем мне это нужно? В такую погоду…
Почему-то именно погода представлялась ему самым существенным аргументом против поездки на противоположный край Москвы.
А ведь хоронить его должны из квартиры, мелькнула запоздалая мысль. Туда и нужно было бы ехать, увидеть, наконец, где он живет. И людей, его окружавших - в квартиру они почти наверняка придут, а на кладбище не поедут. Почему я не спросил у этой женщины? Сказала: на кладбище, и у меня будто ступор случился. А нужно было про квартиру спросить - адрес, как проехать…
Почему, подумал Терехов, ее голос вызывает у меня торможение рассудка? Почему нужные вопросы приходят потом? Почему нужные ответы не возникают вовсе? Почему я делаю все так, как хочет она, а не так, как нужно мне?
От остановки автобуса до ворот кладбища Терехов бежал, прикрываясь зонтом. Он замочил брюки, в туфлях хлюпало, лицо было мокрым, будто от слез, но когда Терехов вошел в ворота, ливень прекратился, последняя капля - тяжелая, как камень, - ударила его по носу и упала на подбородок. В тучах появились просветы - полыньи в серых ледяных торосах.
Небольшая группа собралась в новой части кладбища, гроба из-за спин не было видно. Эта женщина стояла в стороне, будто не имела к покойному никакого отношения, присутствовавшие не обращали на нее внимания.
Терехов отошел за высокий памятник, похожий на самолетное крыло - может, здесь и впрямь был похоронен разбившийся летчик, а может, мечтатель, которому так и не довелось подняться в небо.
- Спасибо, - произнес тихий голос. Терехов обернулся - эта женщина стояла за его спиной и смотрела на него печальным взглядом, от которого хотелось взвыть, взять ее руки в свои, говорить слова утешения, бесполезные, но необходимые… Терехов так и сделал, не узнавая себя и не понимая, что с ним происходит. Ладони у этой женщины были холодными и влажными, она тихо повторяла "Спасибо, спасибо", а он растирал ей пальцы и неожиданно прижал их к своим щекам. За что она благодарила? За то, что пришел? Она больше не считает его виновным в смерти мужа?
- Пойдемте отсюда, - сказала Жанна Романовна, отняла у Терехова руки и пошла в глубь кладбища, где еще и могил не было, а только загодя приготовленные к захоронению участки. Терехов оглянулся - все, кто пришел проводить Ресовцева, шли по аллее к выходу, никто не смотрел на Синицыну, она была здесь такой же чужой, как Терехов.
- Почему они… - начал он и замолчал, не зная, как закончить фразу.
- Потому что никогда не понимали нас с Эдиком, - сказала эта женщина. - Они и Эдика не понимали, а меня подавно.
- Понятно, - согласился Терехов, ничего в этой фразе не поняв.
Они дошли до забора, где обнаружилась крашенная коричневой краской железная дверь, эта женщина потянула за висевшую на честном слове ручку, и они вышли на улицу, где Терехов никогда не был - ему показалось на мгновение, что улица расположена не в Москве, а в другом городе, тихом, провинциальном, - Вологде или Воронеже, здесь стояли двухэтажные дома с наличниками и двускатными крышами, росли плакучие ивы, а тишина стояла такая, будто не улица это была, а трехмерная фотография.
Синицына направилась к старенькому "жигуленку", села за руль, открыла для Терехова дверцу рядом с собой. В машине пахло смесью бензина и французских духов - тошнотворный запах, почему-то вызвавший у Терехова ассоциацию с могилой.
- Это ваша? - спросил Терехов. - Я думал…
- Нет, - сказала эта женщина, включила двигатель, но с места не трогалась, ждала, видимо, пока прогреется мотор. - Мы с Эдиком так и не накопили. Машина от фирмы, я на ней по объектам езжу…
Терехов сидел, ощущая себя рыбой в аквариуме, хотелось снять туфли, ноги у него были мокрыми, и, конечно, простуды не избежать, надо бы поскорее оказаться дома, залезть под горячий душ, и чтобы рюмка коньяка, и кофе…
И эта женщина рядом.
Там или здесь? В реальности или в его неожиданно возникшей фантазии?
- А Иван Петрович не пришел? - спросил Терехов.
- Иван Петрович? - непонимающе повторила Синицына. - О ком вы?
- Пращур, - пояснил Терехов.
- Чей?
- Но… - растерялся Терехов. - Сосед… По той квартире…
- Не знаю, о ком вы, - упрямо сказала Синицына, держа руки на рулевом колесе и глядя перед собой на пустынную улицу.
- Послушайте, - рассердился Терехов, - что бы вы обо мне не думали, это еще не дает вам права надо мной издеваться! Пращур его фамилия. Иван Петрович. Его квартира в том доме, где кабинет вашего мужа. Опечатанный.
- Вы что-то путаете, - спокойно сказала Синицына, не поворачивая в сторону Терехова головы. - В доме, где был кабинет мужа, коммерческая фирма устроила склад своей продукции.
- На первом этаже, - согласился Терехов, вспомнив темные пыльные окна, - а на втором, рядом с комнатой…
- Там нет других комнат. Коридор слишком короткий.