- Кей была единственным человеком, который сказал мне что-то хорошее, Зи. Единственным. Не только в тот вечер, когда я убежал. Иногда в школе она просто улыбалась, и все. Я - я ждал этого. Ты смеешься надо мной.
- Нет, Малышка, нет. Ты такой милый.
- Ну, - сказал он защищаясь, - иногда мне нравится о ней думать.
Он действительно думал о Кей Хэллоувелл, и часто; потому что это была третья вещь, свет и тень. Тенью был Арманд Блуэтт. Он не мог думать о Кей не думая о Арманде, хотя и пытался. Но иногда холодные влажные глаза оборванной дворняжки на какой-нибудь ферме, или четкий, объявляющий о его прибытии звук ключа в замке, приводили Арманда прямо к нему в комнату. Зина знала об этом, вот почему она всегда смеялась над ним, когда он упоминал о Кей…
Он узнал так много во время этих полусонных разговоров. О Людоеде, например.
- А как он вообще попал в карнавал, Зи?
- Я точно не знаю. Иногда я думаю, что он ненавидит карнавал. Похоже, что он презирает людей, которые сюда приходят, и я думаю, что он в этом бизнесе главным образом потому, что это единственный способ для него держать своих…
Она замолчала.
- Что, Зи?
Она молчала пока он не повторил вопрос.
- У него есть некоторые люди, о которых он - много думает, объяснила она наконец. - Солум, Гоголь, Мальчик Рыба, Маленький Пенни был одним из них. Маленький Пенни был дурачком, который выпил щелок. Несколько других. И некоторые животные. Двуногий кот, и Циклопы. Он - любит бывать возле них. Некоторые из них были у него до того, как он попал в шоу-бизнес. Но должно быть это дорого обходилось. А так он может делать на них деньги.
- А почему они особенно ему нравятся?
Она беспокойно заворочалась.
- Потому что он такой-же как они, - выдохнула она. А затем: - Горти никогда не показывай ему свою руку!
Однажды ночью в Висконсине что-то разбудило Горти.
ИДИ СЮДА.
Это был не звук. Это не было словами. Это был зов. В нем было что-то жестокое. Горти лежал неподвижно.
Горти сел. Он слышал, как в степи шумит ветер и звенят цикады.
ИДИ!
На этот раз это было по-другому. В нем была сверкающая вспышка злости. Она была подконтрольная и директивна, и в ней был оттенок удовольствия Арманда Блуэтта, когда он ловил мальчика за чем-то явно недозволенным. Горти вскочил с постели и стоял, хватая воздух.
- Горти? Горти - что с тобой?
Зина, голая, выскользнула из смутной белизны своих простыней, как сон о морском котике в пене прибоя, и подошла к нему.
- Я должен - идти, - сказал он с трудом.
- Что это? - прошептала она взволнованно. - Похоже на голос внутри тебя?
Он кивнул. Яростная команда ударила его снова и у него исказилось лицо.
- Не ходи, - прошептала Зина. - Ты слышишь меня, Горти? Не смей двигаться. - Она завернулась в халат. - Ложись обратно в постель. Держись; чтобы ты не делал, не выходи из этого трейлера. Э-это прекратится. Я обещаю тебе, что это скоро прекратиться. - Она прижала его спину к койке. - Не иди, что бы ни случилось.
Ослепленный, оглушенный этим настойчивым, болезненным давлением, он рухнул обратно на койку. Призыв снова вспыхнул у него внутри; он содрогнулся.
- Зи…
Но она ушла. Он встал, держась за голову, а затем вспомнил яростную настойчивость ее приказов, и снова сел.
Это пришло снова и было - неполным. Прерванным.
Он сидел совершенно неподвижно и нащупывал это своим сознанием, осторожно, как проверяют языком больной зуб. Его не было. Измученный, он упал на кровать и уснул.
Утром Зина была на месте. Он не слышал, как она пришла. Когда он спросил ее, где она была, она странно посмотрела на него и сказала:
- Выходила.
Поэтому он ее больше ни о чем не спрашивал. Но за завтраком с Банни и Гаваной она внезапно схватила его за руку, пользуясь моментом, когда остальные отошли к плите и тостеру.
- Горти! Если ты когда-нибудь снова получишь такой приказ, разбуди меня. Разбуди меня сразу же, ты слышал?
Она говорила так страстно, что он испугался; он успел только кивнуть до того, как вернулись остальные. Он никогда не забывал об этом. И после этого было не много случаев, когда он будил ее и она выскальзывала, без слов, чтобы вернуться через несколько часов; потом, когда он понял, что звали не его, он их больше не чувствовал.
Проходили времена года и карнавал разрастался. Людоед по прежнему был вездесущ, наказывая работников сцены и людей, ухаживавших за животными, смельчаков и водителей своим оружием - своим презрением, которое он демонстрировал открыто, как обнаженный меч.
Карнавал становился - больше. Банни и Гавана становились - старше, и Зина тоже, в каких-то мелочах. А Горти не менялся совсем.
Он - она - был на своем месте сейчас, с его чистым сопрано и черными перчатками. Его терпел Людоед, который сдерживал свое презрение говоря:
- Доброе утро. - Высокая честь - и которому больше нечего было сказать. Но остальные любили Горти-Малышку, искренне и небрежно, как это свойственно карнавальщикам.
Шоу теперь представляло собой сооружение на железнодорожной платформе, с пресс-агентами и бегающими по небу лучами прожекторов, танцевальными павильоном и сложными эпициклическими каруселями. Общенациональный журнал напечатал о них большую статью с иллюстрациями, особо выделяя "Странных Людей" (выражение "Выставка Уродов" было непопулярно). Теперь здесь был пресс-офис, и были менеджеры, и ежегодные повторные заказы от больших организаций. Была система громкоговорителей на платформах для выступлений и более новые - не новые, а более новые трейлеры для сотрудников.
Людоед давно бросил свои занятия чтением мыслей, и все в большей степени просто присутствовал для тех, кто работал на площадке. В журнальных статьях он был "партнером", если его вообще упоминали. У него редко брали интервью и никогда не фотографировали. Он проводил свое рабочее время со своими сотрудниками и расхаживая по площадке, а свое свободное время со своими книгами и своей передвижной лабораторией и своими "Странными Людьми". Рассказывали истории о том, что его видели в темные предутренние часы стоящим в темноте, заложив руки за спину и ссутулившись, и смотрящим на Гоголя в его баке, или всматривающимся в двуглавого змея или лысого кролика. Сторожа и смотрители животных знали, что в такое время от него лучше держаться подальше; они молча отходили в сторону, качая головами, и оставляли его одного.
- Спасибо, Зина. - Тон Людоеда был вежливым, медовым.
Зина устало улыбнулась, закрыла дверь трейлера, спрятав за ней черноту снаружи. Она подошла к креслу из хрома и пластика возле его стола и села в него с ногами, прижав пальцы халатом.
- Я выспалась, - сказала она.
Он налил вина - искрящегося мозельского.
- Не совсем подходящее время для него, - заметил он, - но я знаю, что ты его любишь.
Она взяла стакан и поставила его на угол стола. Она научилась ждать.
- Я нашел сегодня несколько новых, - сказал Людоед. Он открыл тяжелую шкатулку из красного дерева и вынул из нее бархатную подставку. - В основном молодые.
- Это хорошо, - сказала Зина.
- И хорошо и нет, - сказал Людоед раздраженно. - С ними лучше управляться - но они не много умеют делать. Иногда я думаю зачем я этим занимаюсь.
- Я тоже, - сказала Зина.
Ей показалось, что его глаза метнулись к ней и обратно в своих глубоких глазницах, но она не была уверена. Он сказал:
- Посмотри на эти.
Она взяла подставку к себе на колени. На бархате лежало восемь кристаллов, тускло мерцая. Они были только что очищены от слоя пыли, похожей на засохшую грязь, которая всегда покрывала их, когда их находили - слоя, который делал их похожими на комья земли и на обычные камни. Они были не совсем прозрачными, однако ядро мог увидеть человек, который знал какую внутреннюю колеблющуюся тень искать.
Зина выбрала один из них и посмотрела на свет. Монетр что-то проворчал и она встретилась с ним взглядом.
- Мне было интересно какой ты возьмешь первым, - сказал он. - Этот очень живой. - Он взял его у нее и посмотрел на него, сузив глаза. Удар ненависти, которой он направил на него заставил Зину вздрогнуть.
- Пожалуйста, не надо…
- Извини… но он так кричит, - сказал он мягко и положил его обратно с другими. - Если бы я только мог понять как они думают, - сказал он. - Я могу причинить им боль. Я могу направлять их действия. Но я не могу разговаривать с ними. Но когда-нибудь я узнаю…
- Конечно, - сказала Зина, глядя на его лицо. Будет ли у него сейчас один из его приступов ярости? Ему пора бы уже было…
Он тяжело опустился в свое кресло, зажал руки между коленями и потянулся. Она могла слышать как хрустнули его плечи.
- Они видят сны, - сказал он, его громкий голос упал до пылкого шепота. - Пока что описывая их я смог приблизиться только к этому. Они видят сны.
Зина ждала.
- Но их сны живут в нашем мире, в нашем типе реальности. Их сны - это не мысли и не тени, не картины и звуки, как наши. Они видят сны во плоти и крови, дереве и кости. А иногда их сны не закончены, и поэтому у меня есть кот с двумя ногами и безволосая белка, и Гоголь, который должен был быть человеком, но у него нет рук, нет потовых желез, нет мозга. Они не закончены… им всем не хватает муравьиной кислоты и ниацина, среди прочих вещей. Но - они живые.
- И вы еще не знаете - пока - как кристаллы делают это?
Он глянул на нее, не поворачивая головы, так что она увидела, как его глаза блеснули под насупленными бровями.