Жена Александра Яковлевича умерла вскоре после войны. Несколько лет он прожил с дочерью, заменяя ей мать, потом она уехала в Ленинград учиться, и с тех пор он всегда жил один. Разве что два или три раза гостила у него внучка. Но тихий Приозерный тяготил ее, и Леночка уезжала через несколько дней.
Впрочем, он привык к одиночеству. Немудреное стариковское хозяйство вести было нетрудно, а настоящим домом была для него аптека. Иногда он ловил себя на мысли, что ворчит на кассиршу Галину Игнатьевну точно так, как ворчал когда-то на жену-покойницу, что переживает за бесплодные пока романы провизора Люсеньки и продавщицы ручного отдела Наташи, как переживал когда-то первые увлечения дочери. Нет, если честно говорить, не совсем так. Сейчас он был корыстнее. Со всей своей стариковской хитростью он рассчитал, что, если бы Люсенька и Наташа вышли замуж в Приозерном, они бы, скорее всего, остались в аптеке. Пока не родили бы, во всяком случае. А так что-то слишком часто стали они поговаривать о сибирских стройках, о дальних дорогах.
В дверь позвонили, и Александр Яковлевич машинально посмотрел на часы - уже пол-одиннадцатого, кого это принесло в такой час? Он подошел к двери и спросил, кто там. Не то чтобы он боялся воров, красть у него было нечего, но скорее так, для приличия.
- Я у вас был на днях, спрашивал альмагель, - послышался из-за двери тот самый стариковский голос, который Александр Яковлевич, казалось, запомнил на всю жизнь.
Он нисколько не удивился. Он почему-то был уверен, что странный старичок обязательно пожалует еще раз и снова принесет с собой какую-то озорную нелепость, которая и так уже поставила все дыбом в его размеренной жизни. Он распахнул дверь. Так и есть, тот самый старичок, у которого воротничок рос из шеи. Александр Яковлевич понимал, что это невежливо с его стороны, но ничего поделать с собой не мог - наклонился и уставился на шею посетителя. На этот раз все было в норме.
- Могли бы и поздороваться вначале, - проворчал посетитель.
- Да, конечно, - смешался Александр Яковлевич и почувствовал, что покраснел. - Простите. Прошу, садитесь.
Старичок неторопливо оглядел четырнадцатиметровую скромную комнатку заведующего аптекой и так же неторопливо сел, слегка отодвинув стул от стола.
- Так что, альмагеля так и нет до сих пор? - строго спросил он.
- Во-первых, есть. И обычный альмагель, и альмагель "А". А во-вторых, с каких это пор за лекарством приходят домой к заведующему аптекой, да еще близко к полуночи?
Сердце у Александра Яковлевича колотилось, весь он пылал. Неясные предчувствия реяли по комнате, дух замирал в томительном ожидании. Но чего? Он вовсе не собирался выговаривать странному посетителю, тем более что он вполне мог оказаться порождением больной его фантазии, но почему-то обиделся за аптеку. Для аптеки в районном центре у них снабжение вовсе недурное, грех жаловаться, случалось, даже приезжие из области находили у него дефицит, не всегда доступный и у них. А здесь "так что, альмагеля так и нет до сих пор"! Господи, что за чушь в голову лезет, подумал Александр Яковлевич. И это вместо того, чтобы предложить что-нибудь гостю.
- Чаю выпьете? - спросил он старичка.
- Простите, никогда не пробовал, - строго ответил гость и пожевал губами.
- Как, вы никогда не пили чая?
Александр Яковлевич тихонько засмеялся. И не только потому, что перед ним сидел старичок, никогда - если этому можно поверить - не пивший чая, а еще и потому, что он не ошибся: все на свете перевернулось вверх дном, и это вовсе не пугало его, а наполняло нетерпеливым детским томлением - вот сейчас, сейчас придет дед-мороз и принесет что-то необычное. Вот сейчас вылетит волшебная птичка, взмахнет крылом, и все завертится в веселой кутерьме, в которой не будет ни шестидесяти семи лет, ни стариковского одиночества с казенной жиденькой заваркой.
- Да, я никогда не пил чая, - с вызовом отчеканил старичок. - Как, впрочем, и кофе, алкогольные и безалкогольные напитки, а также воду. Я вообще никогда ничего не пил и не ел и более того - не собираюсь.
- Позвольте, позвольте, - принимая игру, сказал Александр Яковлевич, - а альмагель, который вы требовали у меня с настойчивостью ошалевшего от безделья пенсионера?
- И альмагеля я никогда не пил.
- А чем же вы лечите свою кислотность и свой, если не ошибаюсь, дуоденит?
- У меня нет ни повышенной, ни пониженной кислотности и нет воспаления двенадцатиперстной кишки, потому что у меня нет двенадцатиперстной кишки.
- Это вы серьезно?
Александр Яковлевич хотел было прыснуть - человек без дуоденума не может жить, это же элементарно, - но тут же вспомнил шею старичка и удержался.
- Вполне. Я вам скажу даже больше: у меня вообще нет ни одной кишки, ни толстой, ни тонкой, ни прямой.
- А желудок? Желудок, надеюсь, у вас есть?
- Боже упаси! Никаких желудков и прочей ерунды.
- Зачем же вы терзали меня альмагелем и лгали насчет болей и изжоги?
- Мы готовили вас.
- Готовили? К чему?
- К тому, о чем я собираюсь просить вас.
- Странная, однако, у вас подготовка…
- Нисколько. Просто просьба наша настолько по вашим земным понятиям необычна, что мы старались как-то расшатать подпорки обычного, смешать координаты привычного.
- Тогда вы преуспели, - весело сказал Александр Яковлевич. - После вашего посещения мне все время кажется, будто я без устали катаюсь на аттракционе "мертвая петля". Все перевернулось вверх дном.
- Прекрасно. Тогда я могу изложить вам нашу просьбу. Вы обратили внимание на выражение, которое я только что употребил: "по вашим земным понятиям"?
- Да, конечно. Вы же не отсюда, я это сразу понял. Вы - оттуда. - Александр Яковлевич поднял палец и показал на потолок, туда, где над ним жили Рябушкины.
У главного Рябушкина, человека хотя и пьющего, но тихого, была одна странность: он любил передвигать мебель, причем делал это в самое неподходящее время. Вот и сейчас в ночной тиши вдруг послышалось громыхание. Шкаф, автоматически определил Александр Яковлевич.
- Вы не ошиблись, - сказал старичок. - Вы нам нужны.
- Там? - спросил Александр Яковлевич и снова показал пальцем на потолок.
- Да.
- Отпадает, - вздохнул заведующий аптекой.
Нет, он, конечно, не собирался так сразу отказываться, но нельзя же, с другой стороны, с места в карьер кричать "ура". Да и аптеку жаль. Назначат заведующим, конечно, Люсеньку. Девушка славная, спора нет, но, к сожалению, безынициативная, вяловатая. С таким характером из облуправления аспирин не выбьешь…
- Почему?
- Я не могу бросить аптеку. Я отдаю себе отчет, что аптека в районном центре - не бог знает какая важная вещь по космическим масштабам, но я проработал в ней всю жизнь. Я прожил свою жизнь не в космосе, а в Приозерном, а это, согласитесь, не совсем одно и то же.
- Вам и не придется бросать свою аптеку, где не всегда, между прочим, есть альмагель…
- А где он есть всегда? Вы скажете, в Москве? Ничего подобного! Далеко не всегда! Может быть, у вас там? - Он показал на потолок, грохот над которым внезапно стих.
- Увы, у нас там тоже нет альмагеля. Но дело не в альмагеле. Как я вам уже сказал, вам не придется бросать свою аптеку, получившую, насколько я знаю, в прошлом году переходящее знамя областного аптекоуправления.
- Вы хотите поручить мне какое-нибудь дело здесь? Отпадает. Поработайте на моем месте да плюс еще все общественные нагрузки - уверяю вас, в шестьдесят семь лет остается не так уж много сил.
- Вы все время не даете мне закончить мою мысль. Вы улетите с нами и одновременно останетесь здесь.
- Раздвоение личности?
- Мы заберем с собой вашего двойника.
- Отлично! - вскричал Александр Яковлевич. - А скажите, у меня тоже не будет кишок?
- Не будет, - серьезно покачал головой посетитель.
- Стало быть, не будет и колита?
- Не будет, - еще решительнее подтвердил пришелец.
Александр Яковлевич не раз уже подозревал, что человек он, в сущности, отчаянный. Окружающие, правда, этого не замечали. Разве что партнеры по преферансу пожимали плечами и поднимали изумленно брови, когда он вдруг ухарски объявлял мизер на карте, на которой человек нормальный скромно бы спасовал. Вот и сейчас он нисколько не колебался, не сомневался, не боялся и не терзался странностью предложения. Двоиться так двоиться. Лететь так лететь. И неважно, что все это сильно смахивает на бред, на галлюцинацию, - может быть, он рожден вовсе не для аптеки, а для космоса.
Четырнадцатиметровая комнатка в доме номер семь по улице Максима Горького гудела от предвкушений дальних странствий.
- После того как я уйду, вы, то есть остающийся Александр Яковлевич, тотчас забудете о нашем разговоре. Так нужно.
- Раз нужно - значит, нужно.
Посетитель кивнул и пошел к двери. Александр Яковлевич закрыл за ним дверь и тут только сообразил, что принимал гостя в ночной пижаме. А почему бы ему не быть в ночной пижаме в собственной комнате в начале двенадцатого, когда дом уже спит и даже старший Рябушкин перестал двигать мебель? И почему вообще он должен думать о пижаме? И почему не ложится спать, когда собирался это давным-давно сделать?