- Я могу предложить вам отличную комбинацию, - взяв Духа за отворот савана, радостно произнес он. - Я вас погребу, хотите? Вы мне укажете точный адрес, где ваше тело лежит, и я спишусь, с кем нужно, в России. А вы, со своей стороны, заключите со мной договор на два года с условием ежедневно выступать в кабаре. Всю организацию дела я беру в свои руки. Переговоры с ресторанами, реклама, помещения - это все я. Вы только появляетесь, громыхаете цепями и стонете. Если публика пожелает потрогать руками, чтобы убедиться в бестелесности, вы сопротивляться не будете. Весь доход с предприятия в течение двух лет получаю, конечно, я, деньги вам все равно не нужны. Ну, а тем временем я списываюсь с Россией, мои люди выкапывают вас из подвала и, по истечении срока контракта, хоронят. По рукам?
- Я ухожу… - побледнело привидение, отступая к дверям. - Я не могу. Чур меня!
- Что? Невыгодно? Погодите. Одну минутку. Ну, хорошо, не два года, а полтора. К 25 июля будущего… Идет?
- Чур меня!
- Год, в таком случае! Черт с тобой! Год! Что? И это не годится? Не понимаю! С шестнадцатого века блуждает, а один год потерпеть не в состоянии. Привидение! Мы еще обсудим! Привидение!
Воротилов подскочил к двери, захлопнул, чтобы не дать возможности призраку уйти обратно. Заметавшись по комнате, Дух бросился ко второй двери, ведшей в соседний номер, торопливо сбил с ног цепи, стал протискиваться сквозь замочную скважину.
- Полгода! Согласен! Три месяца! Месяц! - восклицал между тем Воротилов, держа Духа за подол и стараясь втянуть обратно в комнату. - Похороны по первому разряду! Доход пополам! Не хочешь? Идиот!
Кончалась ночь. Пропели вторые петухи. Уже готовились к своей очереди третьи. На улицах Бийанкура было пустынно и тихо. Дождь по–прежнему шел. Ветер по–прежнему выл. Мрачно глядели с разных углов черные окна закрытых ресторанов. И только в одном из них неясно дрожал в стекле слабый фосфорический свет.
За столом, покрытым белой бумагой с красными винными пятнами, сидели два призрака. Один уныло смотрел
через окно в темное небо. Другой нервно ерзал, испуганно оглядываясь по сторонам.
- А это не он? Приближается!
- Да брось ты. Все время мерещится. Ящик это, не человек.
- Ящик? Да, да. Верно. Ящик. Ах, Господи, Господи! Ночь–то какая! Ветер. Дождь. Ни зги не видно. Всюду чудятся люди… Хоть бы утро скорее!
Русский интернационал
После свержения большевиков, когда эмиграция вернется в Россию, в Петербурге можно будет наблюдать любопытные бытовые сценки…
Вагон трамвая № 3 по–прежнему ходит от Новой Деревни до Балтийского вокзала. Народу много. Душно. Среди стука колес и звона окон слышны отрывки бесед, отдельные фразы.
- Ох, как жарко! Будто не Петербург, а Лемнос.
- Что Лемнос! Наш Сиди - Бишр вспомнишь.
- Мсье! Вы уронили пакет. Вот.
- Хвала лепо.
- Что? Сербской эвакуации? Вот приятно! Позвольте познакомиться: Журавлев. Тоже эсхаесец.
- Врло задоволен… Птичкин. Давно в Петербурге?
- Еденаедцать месяцев. Вы - белградец?
- Нет. Вранячкой Бани. А вы? Сараевский? Как же, бывал в Сараеве. Лепо. Прекрасный городок. Лукина, случайно, не знали?
- Господи! Как не знать. Приятели. Вместе в кинематографе в оркестре играли. Он на флейте, а я капельдинером.
- Доннер веттер! - раздается рядом с сербскими пассажирами сердитый голос. - Не толкайтесь, майн герр, когда разговариваете. Это вам не Тиргартен во время альге- майна штрайка.
- Действительно, субъект! Ляля, отодвинься. Сао джип, дингай геби чака деджазмач.
- Бер мытаф, мама, не обращай внимания. Беребеви альга ферендж чыки чыки.
- Сударыня, прошу вас не ругаться. Я не виноват, что тесно.
- Никто вас не трогает, мсье. Я просто разговариваю с дочерью по–абиссински.
- Мсье! Эйэ ла бонтэ, передайте деньги ресеверу. Мерси бьен. Плетиль? Десять сантимов? Виноват - копеек? А я думал пять. Экскюзэ муа.
- Битте шен.
- Кому еще билеты? Господа! Прошу билеты! - раздается зычный возглас кондуктора.
- До краю, - сует деньги старушка.
- А мне до гар Монпарнасс. Пардон. До Балтийского.
- Нет, - слышится голос одного загорелого пассажира, - тигров мне не приходилось бить, но льва одного подстрелил, это верно. Возле Маракеша, знаете, к югу. Идем как–то мы, французы, на наш форт Кебиль, устали здорово после перестрелки с марокканцами. А тут вой… Лев ревет. Сержант и говорит: "Волонтеры, вперед! Кто хочет успокоить льва?" Была не была, думаю, целый день с марокканцами дрался, трудно, что ли, еще полчаса пострелять? А для русского престижа как–никак полезно. Вот и вызвался… Трое нас было - русские все.
- Убили?
- Уй.
- Мне в Бразилии не пришлось диких зверей встречать. Все в городах жил. Зато змей видел. Здоровенная это штука, сеньор, боа констриктор. Бревно. Я против змей там даже прибор изобрел, знаете: антисерпантин. Патент у бразильцев взял. На подоконник, если хотите ночью с открытым окном спать, кладется во всю ширину эдакая доска, а сверху окна в раме ходит тяжелый нож. Как в гильотине. Змее достаточно влезть на доску и добраться до середины, как нож вдруг падает - и трах. Тутто финито.
- Так, батенька, не только змею убить можно. И хозяин, если забудет да выглянет ночью в окно, тоже здорово пострадает.
- Си, синьор, может. Только хозяева–то там кто? Португальцы. Пусть сами и берегутся.
В вагон входит вместе с каким–то странным мужчиной молоденькая дама. Берется за ремень, подвешенный к потолку, оглядывается.
- Маруся, ты?
- Верочка? Господи!
Со скамьи порывисто поднимается пассажирка. Раздаются радостные поцелуи.
- Боже мой! Как я рада! Давно? Когда? Откуда?
- Уже две недели… Из Америки. Вот встреча! Кстати - мой муж. Познакомьтесь, пожалуйста… Ягуар, - обращается дама к господину, - ой фе, хым хым бурлюло. Маруся Овечкина, юйт там–тайтфью.
- Бур! - элегантно наклоняет голову муж. - Ол райт.
- Очень приятно. К сожалению только, не разобрала… Ну, Верочка? Рассказывай… Где была? Я тебя с 25 года потеряла из виду. А, между тем, мало изменилась. Такая же.
- Ах, милая! Родная! Разве можно успеть все в трамвае? Заходи ко мне. На Большую Монетную, № 5. Сегодня же. Поговорим. Вот расскажу! Вот порассказываю! И про Калифорнию, и про Аляску. Помнишь географию? Полуострова? То–то и есть. Последний год жила на берегу Онтарио. Не забыла озер? Мичиган, Эри, Онтарио… И нашего преподавателя географии Николая Петровича? Кстати, жив он? Так, вот, я на Онтарио… Там познакомилась с мужем. И хотя он индеец и почти совсем не говорит по–английски, но какой прекрасный человек. Мы безумно любим друг друга. Ягуар, это моя подруга детства, понимаешь? Урлятру гур са фиф ы ы няу мяй.
Вагон останавливается на углу Садовой и Невского. Огромная очередь у остановки. Какой–то господин вскочил на площадку.
- Нет местов! Господин, прошу сойти!
- Я ведь поместился.
- Господин, прошу сойти! Я не пущу вагона.
- Слушайте… Мне спешно нужно на вокзал. На брзый воз.
- Прошу сойти!
- Кондуктор, - вмешивается Журавлев, услышавший сербские слова "брзый воз". - Если человек поместился, значит, место есть. Молим, господине! От какого вароша сте вы?
- А! Наш? Я из Ниша. Приятно! Па шта очет за мене кондуктор? Хвала Богу, има струя, има место… А он лютит- ся, као нелепа животина.
- Господин! Прошу вас сойти!
- Он не сойдет, кондуктор. Мы не допустим. Птичкин, хайда овде! Господине, не мойте да излазити.
- Мессие, - спрашивает, вдруг, кто–то из середины вагона. - Э пуркуа мы стоим? Ресевер! Депеше ву. Что там? Скандал? Мон Дье, я опоздаю на поезд.
- Господа! - суетится Журавлев. - Кто здесь сербской эвакуации? Наших притесняют! Это нахальство! Французы! О секур!
- Эй, майн герр, битте зер, слезайте, вам же сказали… Геен зи цум тейфель.
- Долой немцев! Мадам, попросите вашего мужа, индейца, помочь… Кондуктор! Мы протестуем. Нас большинство!
Вагон, наконец, отходит. Сербская эвакуация, в союзе с францусским легионером из Марокко, чехословацкими студентами, двумя абиссинками, одним лемносским жителем и индейцем с Онтарио, большинством голосов побеждает берлинского беженца и изобретателя из Бразилии.
Вагон, ускоряя ход, проходит мимо Гостиного. А в углу, на площадке, стоит какой–то нейтральный константинопольский старичок, вздыхает и, укоризненно покачивая головой, шепчет:
- Айя София! Айя София! Опять партии… Опять группировки… Алла! Алла!
Будущие городничие
Хотя у Николая Ивановича Синявина, назначенного после свержения большевиков градоначальником города Эн- ска, прием в канцелярии начинается в одиннадцать, однако Синявин все равно, по беженской привычке, приобретенной в Болгарии, встает рано: в половине седьмого.
Не доверяя ванной комнате своего дома и боясь, что во время умывания неожиданно перестанет идти вода, как это нередко происходило в Софии, он спускается вниз, во двор, моет под краном голову, обтирается и возвращается пить утренний чай.
Свободные часы от занятий особенно тоскливы и продолжительны: платье и башмаки вычищены, полы подметены, на носках нельзя для штопки найти ни одной приличной дыры. Чтобы убить время, Николай Иванович идет, обыкновенно, на кухню.
- Степан, а что сегодня на обед?
- Изволили заказать, ваше превосходительство, борщ, пожарские котлеты, горошек, гурьевскую кашу.
- Так-с. А ты, братец, умеешь скобелевские котлеты готовить?
- Никак нет.
- А по–суворовски? С перчиком?
- Не могу знать, ваше превосходительство.