- Во имя науки, - жалобно сказал Илья.
- Я тебе дам науку, алкаш! - строго сказал я. - К тому же я за рулем.
- Ладно, бог с тобой. Я вот сейчас подумал… Хотя зачем мне тебе говорить, раз ты и так читаешь мои мысли…
- Разговаривать все-таки привычнее.
- Знаешь, Юраня, пока ты особенно не распространяйся о чтении мыслей.
- Почему?
- Это все слишком серьезно. Не надо делать из этого цирк. Галя знает?
- Да.
- А кто еще?
- Никто.
- Возьми с нее слово, что она никому не скажет. Обещаешь?
- Да.
- А я тоже подумаю, что нам делать дальше.
* * *
Педагог есть педагог. Я просто не мог отказать себе в маленьком удовольствии. К тому же я, если говорить откровенно, все-таки тщеславен.
- Так, подумаем, кого бы сейчас вызвать, - сказал я и встал из-за стола.
Седьмой "А" затаил дыхание. Я медленно пошел между партами, заложив руки за спину.
"Не спросит, прошлый раз с места вызывал", - юркнула мысль Коли Сафонова.
- Ты в этом уверен? - спросил я, останавливаясь.
- В чем, Юрий Михайлович? - вскочил ставосьмидесятисантиметровый акселерат.
- В том, что не спрошу тебя, поскольку прошлый раз с места вызывал.
Сафонов несмело улыбнулся.
- Ну что ж, уверенность - прекрасная вещь. Раз ты уверен, не спрошу. Садись, мой юный друг.
Сафонов сел, недоуменно моргая прекрасными пушистыми ресницами.
"А я не выучила!" - испуганно подумала Аня Засылко, маленькая чистенькая, беленькая девочка, у которой была самая длинная и толстая коса в классе, а может быть, и в мире.
- Печально, Анечка, печально, - сказал я и посмотрел на нее.
Класс встрепенулся. В мире нет более отзывчивой аудитории, чем школьный класс. Бездельники почувствовали, что на их глазах происходит что-то интересное, и на всех лицах, кроме беленького личика Ани Засыпко, был написан живейший интерес.
Аня стояла молча, маленькая чистенькая, беленькая девочка с длинной, толстой косой.
- Ты ведь не выучила на сегодня? - играл я с ученической мышкой эдаким учительским котом.
Аня еще больше потупилась и густо покраснела, отчего сразу стала похожа на дымковскую игрушку.
- Садись, Аня. Я твердо знаю, что ты не готова, я это знал с той минуты, когда только вошел в класс, но не буду тебя спрашивать. Я не садист, я не получаю удовольствия от двоек и записей в дневнике. Вот Сафонов только сейчас подумал: "Как это он узнал?" Верно, мой юный друг?
Сафонов сделал судорожное глотательное движение и так выразительно кивнул, что класс дружно рассмеялся.
- Вы видите, милые детки, сколь тщетны ваши попытки ускользнуть из моих сетей. Видите?
Класс печально кивнул. Я их понимал. Плохо, когда ты в сети. Я посмотрел на Антошина. Мне показалось, что в глазах у него тлеет заговорщический огонек. Я подошел к нему. "Хоть бы меня спросил", - подумал Антошин. Даю вам слово, у меня на глаза чуть не навернулись слезы благодарности.
- У меня такое впечатление, что Сергей Антошин не прочь бы ответить. Так, Сергей?
Антошин встал:
- Я учил, Юрий Михайлович.
Он действительно выучил, мой милый Антошин. Он отвечал на "четыре", но я с наслаждением поставил ему "пять". В журнале и в дневнике.
* * *
Нина Сергеевна Кербель встретила меня у входа в лабораторию.
- Я не думала, что вы так быстро приедете.
- Вы назначили мне аудиенцию в четыре, а сейчас ровно четыре.
- Неужели уже четыре? Пройдемте сюда, вот в эту комнатку. Пока заведующего нет, я здесь обосновалась.
Нина Сергеевна села за стол, закрыла глаза и помассировала себе веки. На носу были заметны крошечные вмятинки от очков. Я молчал и смотрел на нее. Она, должно быть, совсем забыла обо мне. Наконец она встрепенулась, открыла глаза и виновато улыбнулась:
- Простите, я что-то устала сегодня…
- Господь с вами…
- Слушаю вас.
Она, должно быть, не хотела, чтобы я услышал ее вздох, но я услышал его. Я не хотел этого делать, но уже не мог остановиться.
- Нина Сергеевна, подумайте о чем-нибудь, - сказал я.
Она подняла свои прекрасные серые глаза и посмотрела на меня:
- В каком смысле?
- В буквальном. О чем угодно. Произнесите про себя какую-нибудь фразу.
- Для чего?
- Нина Сергеевна, будьте иногда покорной женщиной, подчиняющей свою волю мужской.
- Вы думаете, я никогда этого не делала? - Она улыбнулась своей слабой, неуловимой улыбкой. - Ну хорошо. Задумала.
- Простите меня, но это банально. Вы подумали: "Что он от меня хочет?"
Нина Сергеевна чуть-чуть покраснела и пожала плечами.
- Еще раз. Что-нибудь более специальное, чтобы свести к минимуму случайное совпадение… Ага, вот это лучше. Вы произнесли про себя фразу: "Быстрый сон был открыт в 1953 году Юджином Азеринским из Чикаго". Угадал?
- Как вы это делаете?
- Не знаю. Я думаю, что это как-то связано с тем, что я рассказывал вам в прошлый раз.
- С вашими сновидениями?
- Да.
- И когда вы впервые обнаружили в себе такую способность? - Манеры Нины Сергеевны сразу стали напористыми, энергичными. Передо мной был уже исследователь.
- Вчера.
- Гм!.. И вы действительно слышите мои мысли?
- Когда нахожусь достаточно близко и концентрирую внимание. Нина Сергеевна, я ведь пришел к вам, честно говоря, не для того, чтобы продемонстрировать свои телепатические способности…
- О чем вы говорите, я вас не отпущу! Вы даже не представляете себе, как это интересно…
- И тем не менее не это главное. Вы давеча говорили мне, что умеете фиксировать своими приборами начало и конец сновидений.
- Совершенно верно. По странному совпадению я только что задумывала фразу, которую вы услышали… Помните, о быстром сне? Так вот, как раз быстрый сон, иногда его называют парадоксальный сон, ремсон или ромбэнцефалический сон - видите, сколько названий, - этот сон и есть сон, во время которого мы видим сновидения.
- И вы можете фиксировать этот сон?
- О да, несколькими способами.
- Хорошо, Нина Сергеевна. Представьте себе на секундочку, что я не сумасшедший…
- Я…
- Я понимаю. Не надо извинений. Представьте себе на секундочку, что мои рассказы о Янтарной планете истинны. Истинны в том смысле, что такая планета существует в реальности, а не в моем воображении. И что мои сны - это информация, которую эта цивилизация посылает нам. Я повторяю - допустим. Так вот, кибернетики говорят, что при передаче сигналов любая цивилизация постарается сделать так, чтобы эти сигналы можно было легко выделить, чтобы виден был их искусственный характер.
- Вы хотите сказать…
- Совершенно верно. Если считать сны сигналами, может случиться, что периодичность их или интервалы между ними будут подчиняться какой-то явной зависимости. Вы меня понимаете?
- Вполне…
- Я прошу вас об эксперименте как о личном одолжении. Если все это окажется чистой фантазией, мы просто забудем об этом. А если нет…
- А если нет?
- Тогда подумаем.
- А мне бы хотелось посмотреть на вашу энцефалограмму во время чтения мыслей. Это может быть интересно. Во всяком случае, таких работ никто никогда, по-моему, не делал. Хотя бы потому, что телепатии, как известно, не существует.
- Ну и прекрасно, Нина Сергеевна. Вы кандидат?
- Да.
- Вы станете доктором. Потом заведующей лабораторией. Потом вас выберут членом-корреспондентом. Вы будете самым красивым членкором. И все будут говорить: "А, это та, интересная, открывшая телепатию…" - "Подумаешь, повезло просто. Попади этот Чернов ко мне в руки, я бы уж академиком стал…" - "Все равно она интересная дама…"
- Благодарю вас. - Нина Сергеевна улыбнулась уже совсем весело.
- За что?
- За самого красивого членкора и за определение "интересная".
- Не стоит.
- А я - то уже сейчас считала себя красивой…
- И я это считаю, - сказал я очень серьезно, и Нина Сергеевна быстро взглянула на меня. - Так вы обещаете?
- Ну, раз вы гарантируете мне членкора, я поговорю с шефом, он как раз завтра выходит после отпуска.
- А он…
- Попробую уговорить.
ГЛАВА VII
Нина Сергеевна шефа не уговорила, но попросила меня приехать и попробовать поговорить с ним самому.
Шеф, Борис Константинович Данилин, оказался невысоким, коренастым человеком лет шестидесяти, с лицом бывшего боксера и настороженными глазами участкового уполномоченного. Он был настолько выутюжен и накрахмален, что даже при малейшем движении издавал легкий жестяный шорох.
Я представился и попросил прощения, за вторжение.
- Да, да, - неохотно сказал заведующий лабораторией, Нина Сергеевна мне говорила о вас. Но у нас ведь научное учреждение, а не спиритическое общество. Хотите вызвать духов - ваше дело. Соберите приятную компанию и занимайтесь столоверчением на здоровье. Но мы-то здесь при чем?
Я почувствовал острое желание повернуться и выйти из комнаты. Но это было легче всего. Обида - защита слабых, а я не хотел быть слабым. К тому же я сражался не за себя. За себя я никогда по-настоящему постоять не умел. Рохля - назвала меня однажды Галя. Это было жестоко, но довольно точно. Но сейчас за мной были У и его братья, и я держал в руке дрожащую серебряную паутинку. Я отвечал за нее. Я не мог ее выпустить, если бы даже передо мной были десять тысяч Борисов Константиновичей и все они могучим хором предлагали мне заниматься столоверчением и вызовом духов.