Что-то тяжело плюхнулось совсем рядом, сиплый вопль покрыл все ближние и дальние голоса, потом после нескольких мгновений отчаянной возни кто-то захрипел и забился на земле.
Дверь резко распахнулась. В ослепительно-голубом прямоугольнике сгрудились несколько фигур. У ног неизвестных конвульсивно вздрагивало тело стражника.
- Грядите вон! - зычно крикнул детина в остроконечном шлеме и кожаных латах.
Щурясь от яркого света, Ильин первым сунулся к выходу. За ним потянулись остальные - опасливо поглядывая на вооруженных людей, на истекающего кровью бородача, продолжавшего биться в пыли. Взгляд княжны будто прирос к окровавленному мечу, которым размахивал шлемоносец.
- Похоже, княжеские дружинники, - пробормотал филолог, повернувшись к Овцыну. - На всех доспехи одинаковые…
Освободители с явным изумлением оглядывали разношерстную компанию, выбравшуюся из подземелья. Когда появившийся последним Ивашка торопливо перекрестился, один из воинов обрадованно сказал:
- Христьянин!
Другие одобрительно загудели.
Внимание Ильина привлекла кучка людей, сидевших поодаль на земле спиной друг к другу. Вокруг них расхаживали еще несколько дюжих малых в шлемах и панцирях. Именно туда вели филолога и его товарищей по несчастью.
- Даю голову на отсечение, что это наших тюремщиков теперь повязали, вполголоса заметил Овцын.
- Хотел бы я знать, кто наши избавители, - отозвался Ильин и тут же воскликнул: - Ба-а, со стороны городища дым повалил. Вон туда смотрите…
Все повернулись как по команде. Над лесом стремительно разрасталось белое облако. Дружинники загорланили что-то воинственное, но слова песни Ильин разобрать не смог.
Когда их подвели к группе бородачей, сидевших на земле, филолог увидел, что руки их связаны. В ту же минуту его собственные запястья быстро стянули сыромятным ремнем, а потом толкнули к прочим пленным. Он упал на колени, потом сел рядом с другими и тогда увидел, что один из дружинников в раздумье застыл перед княжной, в то время как второй недоуменно мнет парик, сорванный с головы Овцына. Ивашка стоял тут же и с неменьшим изумлением разглядывал коротко остриженную голову щеголя.
- Бес! - убежденно сказал шлемоносец, завладевший седыми буклями современника Ломоносова. - Али бо упырь.
- Я дворянин! - раздраженно выкрикнул Овцын и топнул красным каблуком. - Сами вы упыри, представить бы вас в тайную канцелярию, живо дознались бы, кто вы есть.
Получив увесистую затрещину, коллежский секретарь полетел на землю рядом с Ильиным.
- Руце подъемли! - рявкнул дружинник и, когда Овцын неохотно воздел длани, принялся вязать его.
- Зря вы с ними спорите, - сказал филолог, подвигаясь к щеголю. Плетью обуха не перешибешь.
Овцын с унылой миной трогал связанными руками короткие белокурые волосы на темени.
- Да вы не расстраивайтесь. Вам так еще больше идет… И в дорожных условиях удобнее.
- Я за букли сии три целковых отдал! - взорвался коллежский секретарь. - От петербургского фризера выписывал, лавандой да розовой водой спрыскивал, пудрил ежедень… А этот варвар их смял и за пазуху себе засунул - провоняют теперь мужичьим потом, поди надень в присутствие!
Старообрядца после некоторого размышления тоже связали, а княжну оставили в покое - видно, даже грубому вояке показалось неловко налагать узы на ее хрупкие руки. Анна Аполлоновна присела рядом с группой пленников на поваленном стволе, подобрав подол юбки. Лаковые ботинки с высокой шнуровкой приковали взгляд Ивашки, он несколько раз восторженно прицокнул языком.
- Ты чего, ботинок не видывал? - свысока осведомился Овцын.
- Таких не доводилось, - признался Иван. - А я ведь сам сапожному рукомеслу в скиту обучился, для братии обутку тачал.
- Отчего же вы, Иван Анисимович, в лаптях? - спросил Ильин. - Ведь путь-то неближний прошли…
- А вот так оно, барин, и ведется: портной без порток, сапожник без сапог.
- Не называйте меня барином, - попросил филолог.
- Как же это ты, не по-господски… - растерялся Ивашка. - Меня вон отчеством взвеличал…
- Подыма-айтеся! - протяжно прокричал один из дружинников, подходя к пленным.
Ткнул ножнами меча сначала Овцына, потом Ильина и распорядился:
- В челе гряди, упырь, а ты, бесово семя, вслед… Чермный цвет зрак радует.
"Ну и угораздило же меня красную майку натянуть, нет чтобы курточку поддеть", - подосадовал на себя филолог и с состраданием взглянул на коллежского секретаря, который заботливо расправлял кружевное жабо: в таком наряде ему долго еще придется служить объектом придирок и насмешек.
VIII
Колонна пленников все время увеличивалась - дружинники пригоняли новые группы людей, по-видимому, беглецов из городища. В одной из них Ильин увидел Святовида. Старец на голову возвышался над другими, отрешенный взгляд его, устремленный вдаль, как бы говорил, что ему нет дела до суеты мира.
Конные и пешие воины подгоняли связанных между собой людей остриями пик, оглушительно щелкали над головами плетьми. Только женщинам и детям, свободно шедшим следом за колонной, оказывалось явное снисхождение - то ли они не представляли ценности в глазах дружинников, то ли здесь действовал своего рода кодекс цивилизованности. Когда Ильин оглядывался, он сразу отыскивал глазами белую шляпку княжны, резко выделявшуюся среди разноцветных повязок и кокошников.
Говорили в толпе мало, но и то, что удалось услышать филологу, позволило составить представление о происходящем. Люди князя Ярослава Владимировича громили скрытые в лесах очаги язычества. Теперь всех захваченных последователей древней славянской религии гнали в ближайший погост, чтобы подвергнуть насильственному крещению. Волхвов во главе со Святовидом ждала мучительная казнь на торгу в Новгороде.
Ильин быстро понял, в какую эпоху он угодил. Если идет борьба с язычеством, значит, от момента крещения Киева в девятьсот восемьдесят восьмом году прошло относительно немного времени. А поскольку в Новгороде княжит Ярослав, сын Владимира, это где-то десятые годы одиннадцатого века. Он хорошо помнил дату смерти Владимира Святославича - 1015 год. Как раз обстоятельствам жизни этого государственного мужа Киевской Руси и его дяди Добрыни был посвящен значительный раздел диссертации Ильина о былине "Добрыня и Змей".
Решив проверить свою догадку, филолог обратился к ближайшему всаднику:
- Какой нынче год по христианскому счету?.. Не разумеешь? Какое лето от начала мира?..
Дружинник нехотя ответил:
- Шесть тысящ пятьсот двадесять второе…
- Следовательно, тысяча четырнадцатый, - привычно прикинул Ильин. Так-так-так…
Он принялся считать, кратно ли какой-то цифре число лет, разделяющих эту эпоху и его время. Через минуту удовлетворенно присвистнул: выходило пятьдесят семь помноженное на семнадцать.
Сообщив о своем открытии Овцыну, Ильин в нескольких словах постарался обрисовать ему характерные черты исторического периода, куда их забросила судьба.
- Владимир Святославич или, как именовали его иные летописцы, Владимир Святой, умрет пятнадцатого июня следующего года. Мы попали в самое интересное время. Скоро развернется борьба за киевский великокняжеский стол, на который претендуют сыновья Владимира. Здешний новгородский князь Ярослав, один из многочисленных отпрысков Владимира, именно в нынешнем году отказался платить отцу ежегодную дань.
- Однако! - многозначительно промолвил Овцын. - Молодец-то, видно, зубастый.
- Еще какой, - кивнул Ильин. - Он тут таких дел наваляет!
- Вы мне, милостивый государь, все по порядку изложите, - попросил коллежский секретарь. - Я, признаться, гистории не учен.
- Да и откуда вам знать ее, - сочувственно сказал Ильин. - В ваши времена почти вся наука в руках иноземцев была, "История" Татищева неизданной лежала в архивах академии… Только во времена Пушкина русское общество о своем прошлом более или менее хорошо узнало.
- А, это тот пиит, что с сапогами равнялся?
- Да что вы в самом деле, это один литературный ухарь пользу Пушкина ставил ниже пользы сапог…
Ильин невольно улыбнулся, представив себе, какая каша должна быть в голове Овцына, наслушавшегося и о космосе, и о теории относительности, и о неведомых писателях, а теперь еще к древней истории приобщившегося.
Ивашка, шагавший рядом, внезапно нарушил молчание:
- Так мы, чай, самого равноапостольного князя Володимира увидим, благодати сподобимся. Слава тебе, боже, ибо твое есть царствие и сила и слава во веки…
Филолог с удивлением отметил, что старообрядец потихоньку сжился с мыслью о путешествии во времени. Выходит, разговоры, слышанные им в подземелье, не прошли для него даром, он не только молился, но кое-что на ус мотал.
