- Да я ж не тебя, я ж к слову, падла… Второй удар - теперь уже ногой - чутьне вышиб ему челюсть, отбросил к стене.
- Это тебе еще разок за падлу!
- Понял! Все понял! - Гурыня приподнялся на четвереньках, ему третий урок не был нужен, дошло. И вдруг ляпнул то, что давило душу: - Когда кончать будете?!
- Чего кончать? - не понял низенький.
- Как это - чего? - Гурыня подполз ближе. - Меня, стало быть, когда кончать будете?
- А чего тебя кончать? Ведь сам же вопил тут - не я виноват, не я, другие виноваты! - На лице у низенького опять застыла улыбочка.
- Точняк, не я! - истово заверил Гурыня и ударил себя кулаком в грудь. - Я вам еще пригожусь. Только не кончайте!
- А может, для порядку и кончат тебя, дело обычное.
Гурыня зарыдал.
И опять получил в лоб.
- Ты вот чего, не психуй! Там решат, кончать тебя или начинать. А я переводчик, понял? Меня из-за тебя за сто миль отсюда притащили. Ты чего, думаешь, все ваш ублюдочный язык знают, да?! Да я б вас всех, мутантов поганых, передавил еще сто лет назад! Ну ладно, хватит! Помни - слово не так скажешь, в зубы! Тут порядок, понял?!
Гурыня предано, снизу вверх заглянул в глаза переводчику.
Тот швырнул под ноги розовый кругляш. И ухмыльнулся как-то особенно широко.
- Жри… падла.
Гурыня вежливенько прихихикнул, подполз к кругляшу. И не утерпел, вцепился в него осколками зубов, чуть не подавился, чуть не захлебнулся - такой вкуснятины он отродясь не едал, кочерыжки погрузились в сочную мякоть, горло свело судорогой.
- Жри, жри, - приговаривал низенький, - колбаска вареная, добрая, ее специально для таких свиней делают. Моя б воля - я б к вам в кормушечки по всему свинарнику вашему такой колбаски заложил, да для смазки кой-чего прибавил, и вопроса не было бы! Жри, падла!
Гурыня не вникал, ему было плевать на слова туриста, он давно уже понял главное; чего б ни болтали, врут! А коли врут, так слушать не хрена. Огромный кус, проглоченный наспех, застрял у него в глотке, из воспаленных, немытых глаз побежали желтые мутные слезы. И все равно - ни-штяк! клевая шамовка! еще бы!
Однако просить добавки он не осмелился.
- Сейчас пойдем к начальству, понял? - строго сказал низенький, без улыбки, даже несколько озлобленным тоном. - Будешь себя плохо вести, кончат. Прямо там и кончат!
Гурыня затрясся. Он уже готов был просидеть остаток жизни в клетке - в сырости и тепле, с колбаской и… и даже с побоями, не привыкать, мало, что ли, его били? Один Хитрец так бил, так бил, что как только и не убил вовсе, только богу известно. Из плоской головенки напрочь вылетели все блистательные планы, радужные грезы и прочая Дребедень.
По дороге Гурыню сунули в какую-то клеть, сунули голышом, одежонку оставшуюся сорвали, бросили на пол.
Когда сверху хлынула вода, Гурыня все понял - вот так они тут кончают всяких, топят - и все, и концы в воду. Сейчас водичка поднимется до коленок, потом до груди, до подбородка… и прощай, Гурыня, отпрыгался-отбегался.
- Падлы-и! За что-о-о?! - вопил он истошно.
И никто его не бил, не терзал. Только ударили вдруг тугие струи и сбоков, и снизу, обдало противной, скользкой пеной, ошпарило чуть не кипятком. Тяжко было Гурыне. Никогда он прежде не мылся и желания такого не испытывал, ой, тяжко!
Выволокли его наружу совершенно измочаленного, выдохшегося, но свежего и благоуханного. Обрядили в новехонький комбинезон. Дали глоток едкого пойла. И в морду дали. А потом двое каких-то здоровяков подхватили под белы рученьки да втащили в светлую большую комнату. Низенький шел впереди, не оглядывался даже.
Гурыня с перепугу ослеп и ни черта не увидал в первые секунды. Ноги его подогнулись, и упал он на колени, не дойдя метров семи до резного темного стола, за которым сидели трое.
Упал, зажмурился, сощурился и заплакал горько - авось, пожалеют еще.
Тарабарщина непонятная прогрохотала сверху, наводя своей непонятностью ужас. Здоровяки встряхнули, поставили на ноги. А низенький с улыбкой пропел в ухо:
- Тебя спрашивают: кто такой, ублюдок? Отвечай без промедления, нето хуже будет.
- Гурыня! - выпалил Гурыня, глотая слезы. - С поселку я.
Низенький протарабарил что-то. И сидевшиеза столом закивали, заулыбались.
- Им нравится, что ты был смелым вожаком банды, понял, ублюдок?! Ведь ты был вожаком, верно?!
У Гурыни все окончательно помутилось в голове. Дело шьют! Кранты! Еще бы - им нравится, расколоть хотят, чтоб он всю вину на себя взял, подписался чтоб! Нетушки!
Гурыня выскользнул из объятий охранников, рухнул на ковровую дорожку и стремительно, извивающимся червем пополз к столу, мелко тряся головою, тоненько лопоча:
- Не виноват! Ей богу, не виноват! Не был я вожаком, вообще не замешан, я все покажу, всех заложу - это Пак Хитрец, и Бага Скорпион, и еще Плешак Громбыла… о-о, этот заводила, этот пахан - Громбыла, это он все затеял! Я их остановить хотел, они все падлы и суки, но главный - Хитрец, я вам его с потрохами сдам, не уйдет, это он вожак банды! Он!!!
Гурыня дополз до стола, просунул голову под гнутые ножки и принялся облизывать черный ботинок, биться головой об пол. Только бы не кончили, только бы!
Охранники-здоровяки выдернули его за ноги из-под стола, отволокли к двери, поставили. Низенький зловеще прошептал прямо в морду Гурыне:
- Убью, падла! - черные глаза его сверкали гневом и злобой. - Твое дело кивать и соглашаться! Им виднее! Еще раз закосишь, падла, кончу прямо здесь!
Гурыня кивнул. Он вдруг сам понял, что никакие его раскаяния, поклепы и все прочее никому тут не нужны. Им другое нужно. Но что?! Хрен их знает. Гурыне захотелось в сырую клеть.
Из-за стола опять протаробарили. Любопытные.
- Сколько человек было в банде? - перевел низенький, фозно шевеля бровями.
- Четверо, - угрюмо ответил Гурыня. Недоумение, вопрос, возглас, приглушенный смех… Хрен их поймешь, сами не знают, чего хотят.
- Болван, тебя спрашивают: это что же, вчетвером, вы ублюдки, эдакий переполох умудрились наделать, столько кровищи пролили, весь город перевернули вверх дном, отвечай!
- Вчетвером! - огрызнулся Гурыня.
За столом закивали.
Все, будут кончать, решил Гурыня. На него накатило вдруг дикое безразличие, захотелось спать. Он даже прикрыл глаза кожистой пленкой, то ли змеиной, то ли черепашьей. И зевнул - нарочито громко и протяжно.
- А в поселке тебя знают?
- Знают.
- Все?
- Все!
- Ив Резервации знают?
- Ив Резервации все знают!
Низенький осклабился.
- Так ты, ублюдок, что это - ты там у себя, в свинарнике гадюшном, в зоне поганой, авторитет, что ли?! Ты там чего - в законе, что ли, будешь!
- В законе! - тупо повторил Гурыня. Сидящие за столом переглянулись, покивали друг другу, протарабарили что-то, пошептались. И снова покивали.
- А не хотел бы ты, ублюдок, - зловеще поинтересовался низенький переводчик, - оказать небольшую услугу большим здешним начальникам, посотрудничать с ними и всем цивилизованным сообществом ради одного большого и нужного дела, а?
Гурыня совсем обалдел. Похоже, его не будут пока кончать. Он сразу расправил плечи, выпятил живот, отставил вбок лапу.
- Ты узнай у них - чего мне дадут за это дело? - нагловато спросил он. Низенький побагровел.
- Я тебе, ублюдок, дам в морду. А они добавят, коли у тебя есть какие-то вопросы и расхождения по обсуждаемой проблеме, понял?
- Так точно! - Гурыня вытянулся по стойке смирно. - Так бы прямо и сказали, а то все вокруг да около, все, понимаешь, мозги пудрят, а чего пудрят - сами не знают.
- Заткнись, ублюдок! И отвечай.
- Я согласный! - выпалил Гурыня. Низенький перевел. И снова они долго говорили меж собой, все совещались да советовались. Последний вопрос озадачил Гурыню.
- Ну, а ежели не четверо в твоей… кх-м, в твоем отряде будет, а, скажем, сорок? Или. десять раз по сорок - вытянешь, управишься?! - спросил низенький, подмигивая, кривя губы и всей мимикой жирного лица давая понять, что отрицательный ответ не годится.
- Так точно! - рявкнул Гурыня молодецки. - Управлюсь!
Сидевший посередине огромный и важный седовласый румяный старец встал, вышел из-за стола, подошел к Гуры-не. И нежно похлопал его по небритой щеке.
- Гу-уд! - проговорил с растяжкой. Еще потрепал Гу-рынину щеку. И с прищелкивающим акцентом добавил: - Кар-ра-шо-о! Ты есть кар-роший бой. Слуши - не туши!
И они все ни с того, ни с сего расхохотались.
Когда мутанта вывели, бригадный генерал Эрдхай Манун прошел в ванную комнату за раздвижной стеной-дверью и долго, с мылом и губкой отмывал руки, напевая себе под нос что-то нервно-суетное то ли из Шостаковича, то ли из Альфреда Шнитке. Он был доволен.
Довольны были и двое других из департамента сношений сообщества. Они сидели и выпивали - натуральная русская водка с черной икоркой, ломтики прозрачной лососины. Теперь все это делалось здесь, вовремя успели перевести, наладить, размножить, спасти. Да, спасти! В зоне все такое давно передохло и вывелось, в зоне были только мутанты. И вопрос надо было решать. Затяжка грозила серьезными осложнениями. Правые в парламенте и конгрессе уже в сотый раз ставили вопрос о Резервации, о спасении всех выживших, о реабилитации их в сообществе и о закрытии зоны. Допустить этого было никак нельзя! Пойти на поводу у правых, у консерваторов, означало загубить демократию и усложнить себе жизнь. Гуманизм хорош для толпы и только до определенного предела. Надо уметь жертвовать малым ради большого.