Инвалид пригорюнился, заплакал, снова уселся на собственную же деревяшку. Он не мог переносить этих бесчисленных оскорблений, этих обыгрываний на все лады его вполне симпатичной и милой фамилии. Но что было делать! Тут даже самый "компанейский мужик" сомлеет.
- Врешь! - лицо Пака скривилось.
- Ей богу, не вру!
- Врет он! - заорал Хреноредьев снизу. - Врет, едрена!
Глаза у Бубы стали совсем безумными.
- Ты, придурок старый, пораскинь остатками своих куриных мозгов, на хрена мне врать?!
Инвалид начал рвать на себе майку под комбинезоном. Его волнение грозило перерасти в истерику. И Пак еще раз дал ему трубкой по башке.
- Чего ты его все время по чану лупишь?! - заорал Буба. Он и так ни хрена не соображает, а после этого и вовсе охренеет!
Хреноредьев встал. И прищурившись, исподлобья, уставился на Чокнутого.
- По-моему, - сказал он тяжело и весомо, словно превозмогая в себе что-то, - по-моему, Буба предатель и вражеский лазутчик.
Пак оглядел Хреноредьева так, как будто впервые его увидал.
- Не зыркай, Хитрец! Я давненько наблюдал, едрена кочерга, за этим недобитком. Точно тебе говорю, враг! Подосланный он!
Чокнутый провел ладонью по лицу и перемазал его сверху донизу собственной кровью, теперь он стал похож на свирепого, но оплешивевшего и окончательно спятившего индейца, который прямо в сию минуту встал на тропу войны.
Но Хреноредьева трудно было взять голыми руками.
- Ну-у, - протянул он, - что я тебе говорил, едрена?! Или ты, Хитрец, чутье потерял? Ты погляди, кто перед тобою стоит?! Это ж контра, едрит его благородие!
- Ты, Хреноредьев, гусеницами обожрался, вот и спятил! заявил Буба.
Но Пак начинал чувствовать к Чокнутому непонятную, не осознанную еще ненависть. Он поддался инвалидову настроению.
- Руки! - резко выпалил он.
- Чего-о?
- Руки в гору!
- Придурок…
Пак пальнул над самой головой Бубы.
- Руки, падла!
Чокнутый неторопливо задрал над головой свои костлявые грабли. Челюсть у него отвисла.
- Обыщи, - приказал Пак Хреноредьеву.
- Это мы в момент! - ответил инвалид и засуетился вокруг Бубы, обшаривая его.
- Точно, придурки!
- Молчать, вражья морда!
Пак не спускал глаз с лазутчика. Он готов был прикончить его при малейшем движении. Да, бдительность и еще раз бдительность! И как он забыл об этом! Прав Хреноредьев, проморгали врага и шпиона, но не беда - вперед наука!
- Нету ничего! - доложил инвалид, закончив кропотливое дело. - Видать, припрятал, гад!
- Ну чего я припрятал? - возмутился Буба.
- Чего надо, то и припрятал! - пояснил Хреноредьев тоном, не терпящим возражений, - У-у, контра недорезанная!
Глаза у Бубы бегали как у воришки, пойманного на месте преступления. Но он ничегошеньки толком не понимал.
- К дереву! - скомандовал Пак.
Хреноредьев толкнул Бубу кулаком в грудь. Пришлось тому подчиниться. Он встал спиной к дереву, прислонился к шершавой коре.
- Так, значит, там нету ничего? - повторил вопрос Пак.
Буба покосился на Хреноредьева и дипломатично ответил:
- Абсолютно ничего.
Хреноредьев меленько засмеялся - противно, разливчато.
- Что и требовалось доказать, едрена-матрена! Враг! Скрывает что-то!
- Потом будешь разговоры разговаривать, - разозлился Пак. - А сейчас снимай с него ремень и руки вяжи!
Хреноредьев исполнил требуемое моментально. Теперь Буба стоял истуканом, со связанными за деревом кистями рук. Он так и не врубился в ситуацию, так и не осмыслил происходящего - и чего эти придурки, недоумки, дерьмом набитые, обалдуи, собираются вытворять?! Может, они его разыгрывают? А может, чокнулись здесь, пока он по округе шастал?! Все для Бубы было странным.
- Придется пытать! - зловеще проговорил Хреноредьев, скрипя деревяшками-протезами. - Тогда, едрена, как миленький сознается!
Для начала он ткнул Бубу кулаком в живот.
- 0-ойей!!! - выкрикнул тот. И дал Хреноредьеву такого пинка своим длинным мосластым костылем, что бдительный инвалид отлетел на середину поляны.
Пак чуть не нажал на спуск. Клешни у него дрогнули, совсем малого усилия не хватило для того, чтоб железяка выплюнула из себя малюсенький кусочек свинца и чтоб тот продырявил Чокнутого насквозь.
- Отвяжи-и! - потребовал Буба.
- Вот сознаешься, тогда и отвяжем, - мрачно сказал Пак.
- В че-е-ем?!
- В чем надо!
Хреноредьев приковылял к дереву. Но подойти вплотную к привязанному не решился.
- Как же мы ету контру пытать будем? - спросил он в замешательстве, почесывая набитый Паковой железякой затылок. Вот незадача, едрена!
- Я тебя, придурок, сам запытаю! - процедил Буба.
- Разговорчики! - встрял Пак.
И немного помолчав, добавил с изрядной долей нерешительности:
- Может, он того - и в самом деле невиновен, а?!
- Невиновен я! - бодро заорал Буба. - Пак, малыш, Хитрец ты мой разумненький, ты вспомни, кто всех призывал покаяться, а?! Кто народ спасал от беды?! Ну неужто бы враг и лазутчик стал бы таким делом заниматься?! Ну, подумай же?!
- К покаянию он точно, призывал, - согласился Хреноредьев. - Но для надежности, едрена вероятность, его все же следует уконтропупить! Я так рассуждаю, Пак, в природе и сообществе гражданском от етого дохляка ничего не убудет, точно ведь?! А порядку и благонадежности прибавится, едрена! Так что, для надежности надо, Пак! Мы не имеем прав быть добренькими!
- А на коленях грехи отмаливать кто звал, а?! - не сдавался Буба. - Кто вас к спасению звал, кто на себя первый удар принимал?!
- Кто, кто! Не ты, Чокнутый! А наш доблестный обходчик, передовик папаша Пуго принял на себя и первый, и последующие удары судьбы, так-то, едреный ты возвращенец!
- Может, и впрямь его шлепнуть? - засомневался Пак. Верно инвалид говорит, не убудет!
Кругом порхали какие-то небесные пташки, пели, чирикали. Одна капнула Бубе на плешь. И он плаксиво сморщился. Подступающий к нему с корявой дубиной в руках Хреноредьев укрепил в мыслях.
Буба созрел.
- Все! Сознаюсь! - торжественно произнес он. - Но прошу учесь, сознаюсь сам, добровольно, без давления и физического воздействия. Да, дорогие посельчане и сотоварищи, я матерый враг, двурушник, лазутчик, предатель, провокатор, шпион и диверсант!
Хреноредьев вместе со своей дубинкой шлепнулся на мясистую задницу.
- Едрена простота! А мы ж ему, гаду, во всем верили! Мы ж его дважды на ответственные посты избирали! А он?!
У Пака в голове помутилось. Все перемешалось в его мозгу - и покаяния массовые, - и клятвы, и мольбы, и признания Бубы, и треск горящей трибуны, и упорхнувшие в неизвестном направлении голуби мира, и предупреждения карлика-мудреца все!
- Ежели вы сей минут не заткнетесь, - сказал он, наливаясь злобой, - я вас обоих к едрене фене! Укокошу, гадом буду!
Хреноредьев погрозил ему обрубком пальца.
- Не-е, Хитрец, тут железные нервы нужны! Иначе он нас заново обдурит! И сдаст врагам тепленькими!
- Прошу предать меня всенародному презренью, покарать сурово и на первый раз простить, - предложил Чокнутый.
- Больно мудрено загнул, - сказал инвалид. Пак его остановил, сунул железяку под нос, чтоб не возникал. Задумался. Думал он минут шесть с половиной, потом молвил:
- Не-е, Хреноредьев, в словах этого врага есть доля правды. Первым делом мы его предадим…
- Как его?! - привстал Хреноредьев.
- …презрению предадим! - пояснил Пак. - Ты его презираешь?
- Презираю, едрена вошь! - твердо произнес Хреноредьев. Как шпиона, врага, лазутчика, диверсанта и оскорбителя честных людей презираю Бубу Чокнутого до глубины своей бездонной души. Все!
- И я его презираю! - сказал Пак. - Значит, с первым делом мы совладали, презрению его предали, верно?
- Верно, - вздохнув, согласился Хреноредьев.
- Конечно, верно, - подытожил сам Буба.
- Теперь нам остается что?
- Что? - переспросил туповатый инвалид.
- Покарать! А потом простить! - разъяснил умный Пак.
- И это дело!
- Только быстрей давайте! - Бубу охватило нетерпение.
- Ладно, щя мы тебя покараем, - Пак почесал голый лоб, поглядел по сторонам. - Ну, Хреноредьев, чего встал? Давай карай!
Хреноредьев понял все так, как, наверное, и следовало понять. Он поднял свою огромную дубину. Размахнулся. И ударил стоящего у дерева Бубу Чокнутого прямо по макушке. Тот лишился чувств, голова его свесилась на грудь, ноги подогнулись.
- Покарали, - произнес Хреноредьеа важно, с чувством выполненного долга.
- Покарали, - как-то смущенно согласился с ним Пак.
Они посмотрели друг на друга.
- Ну, а когда прощать-то станем, едрена-матрена? - задался вопросом Хреноредьев.
Пак снова почесал лоб.
- Погодим немного, - сказал он, все взвесив и разложив по полочкам, - вот прочухается, тогда и поглядим, прощать его или нет.
- Разумное решение, едрит мя по башке! - заключил Хреноредьев Он был уверен, что Буба не очухается никогда. А если и очухается, так уж точно чокнутым!
- И все же мы с тобой, хрен старый, поспешили! - сорвался вдруг Пак. - Такого общественника обидели. Ну и что, что он враг и лазутчик, старая ты хреноредина, зато душа-то какая была?!
Хреноредьев выпучил рачьи глаза и набросился на Пака с кулаками. Но не успел первый удар обрушиться на выпуклую Пакову грудь, как Хреноредьев вдруг замер, позеленел, схватился за сердце. И шмякнулся как подкошенный на траву.
- Ты чего? - заволновался Пак.