- Молодец, Ркша, - успокоил обезумевшего дикаря Николка, но он чувствовал, что еще не все сказано. Он вспомнил мрачное предсказание Скальпеля: "Друг мой, вы научили дикарей обращаться с огнем… В одно прекрасное время они нас спалят…"
Николка отвел великана в сторону.
- Это Ркша упустил огонь? - тихо спросил он.
- Ркша должен умереть… - с глухой тоской отвечал великан. - Ркша развел костер. Ркша заснул. Огонь убежал из костра.
- Ркша не умрет, - категорически сказал Николка. - Ркша пойдет сейчас охотиться вместе со всеми. Он хорошо сделал: будет много мяса. Только… пускай он этого не делает больше. Вот так.
- Вотта!.. - повторил воспрянувший духом дикарь, и он уже готов был хвастаться своим поступком.
Охотники вышли на воздух. Огненное море полыхало в южном направлении от пещеры, с каждой минутой разливаясь шире и шире и грозя отрезать коммунаров от Скальпеля с его помощниками. Но нечего было и думать о немедленном выступлении в обратную дорогу: толпы животных, спасавшихся от пожара, мчались с юга и востока. Слоны, мастодонты, мамонты, динотерии, носороги, исполинские быки и олени грозной лавиной сметали все со своего пути. Между ними метались хищники кошачьей породы, обезьяны, которых до сих пор Николка близко не видел, волки, дикие собаки, гиены, лошади, лани и мелкие обитатели степей и лесов. Свет костра, вырвавшийся из пещеры, заставлял их далеко огибать утес.
Огонь полыхал, казалось, совсем близко, но Николка знал, как обманчива ночная перспектива. Километра два, во всяком случае, отделяло их от пожара. Опасаться - быть окруженным всепожирающим кольцом - не приходилось: утес стоял на лысом плоскогорье, и ближайшие к нему деревья были редки и низкорослы. Кроме того, пожар обнаруживал тенденцию распространяться на восток, а не на север; это потому, что как раз в двух километрах от пещеры в южном направлении протекала широкая река, и она ставила огню естественную преграду. На востоке, правда, находились остальные коммунары, но и там - Николка знал это твердо - огненное море встретит себе препятствие - ущелье, в котором они некогда ловили лошадей. Полное безветрие обеспечит невозможность переброски искр и углей через эти преграды. Так или иначе, но для того, чтобы возвращаться в коммуну, нужно было дожидаться конца пожара. Как скоро пожрет огонь отведенные ему природой участки леса, никто из коммунаров не знал. Обратились к много видавшему Айюсу. Этот уверенно отвечал, что больше двух-трех дней никак не пройдет.
- Больше двух-трех дней, черт побери! Как-то там чувствует себя Скальпель? - Николка возмутился "идиотской" стихией. Два-три дня в первобытном мире такой большой срок, что за это время можно сто десять раз погибнуть и тем скорее, чем более "многоученую" голову носишь на плечах. А у Скальпеля-то голова не только многоучена, но и безнадежно рассеянна…
Николка возмущался, но дела не забывал. Он заметил, что коммунары, приблизясь к движущейся полосе из животных тел, со свойственным им пылом занялись приготовлением "мясных запасов". Конечно, они били без промаха, но так как приблизиться к живому потоку на расстояние топора было опасно, они употребляли метательное оружие - копья и стрелы. В большинстве своем это оружие пропадало - или уносясь животным, в котором оно застревало, или растаптываясь вместе с трупом павшего. Такая охота причиняла слишком большой убыток, но дикари не видели его в охотничьем азарте. Как это ни трудно было, Николка настоял на прекращении охоты и получил за это восхищенный взгляд седого Айюса. Старик сознался, что он не смог бы прекратить охоты в самом ее разгаре, его бы никто не послушался.
- Надо быть товарищем, а не начальником, - тоном преподавателя отвечал Николка.
Старик не понял, но это не помешало протянуться невидимым, но прочным нитям взаимной симпатии между фабзавуком и старейшим из старейших арийя.
Наутро в южной стороне пожар прекратился; вместо зеленого соснового бора там стояла теперь молочно-дымная завеса. Огонь бушевал на востоке. Бегство животных остановилось - за ночь участки леса, предопределенные к уничтожению, более или менее очистились.
Необычайное поведение земных стихий послужило стимулом к такому же поведению стихий небесных: с утра, казалось бы - ни с того ни с сего, повалил вдруг густой снег; температура резко понизилась. Пожалуй, это была настоящая зима, и Скальпель в своем утверждении относительно непостоянства времени года в плиоцене оказался прав. Николка ничего не имел против зимы - лишь бы не вызвала наводнения эта комбинация из океана огня и массы снега, - вот чего он опасался. Но, как всегда, опасаясь и размышляя, он дела не забывал.
Еще до снега, по его инициативе, орда в полном составе (были освобождены и старики со старухами) рассыпалась в окрестностях утеса и к полудню натаскала такое количество затоптанных и зажаренных трупов, что площадка перед пещерой, площадка в 50, а то и более квадратных метров, покрылась целиком и выдавалась кверху холмом метра в четыре.
С полдня снег перестал валить, небо очистилось и ударил крепкий морозец…
- Все идет как по писаному, - радовался Николка и, собрав орду к костру, под защиту гранитных сводов, стал объяснять ей, что такое "сани" и как на них можно перевозить мясо с одного места на другое. Объяснение длилось часа полтора. Николка вспотел и упарился, когда получил, наконец, первый удовлетворительный ответ. Этот ответ последовал не от инвалидов и стариков, не от женщин и даже не от охотников. Маленький, лет 10-ти, мохнатенький, как мартышка, плиоценщик Луп - "луп" потому, что он всех своих сверстников лупил - забияка-мальчишка Луп дал этот ответ. Он сказал тоненьким и срывающимся от волнения голоском:
- Луп знает "саны", это - две деревянные ноги к четырем ногам лошади. Мясо надо класть на две ноги, лошадка будет бежать, две ноги будут ползать по земле, мясо будет бежать. Да?
- Ох-хао! - воскликнул Николка и привлек забияку в объятия.
Тогда вдруг все заявили, что они давно поняли объяснения Къколи, но не хотели об этом говорить, чтобы не обижать тех, которые не поняли; что две деревянные ноги, ползающие за лошадью по земле - вещь не такая уж сложная, и они готовы хоть сейчас делать их, если, конечно, Къколя согласится показать.
Къколя безусловно согласился, смеясь добродушно над наивной хитростью дикарей. Возможно, что ему не следовало смеяться; возможно, что здесь была не хитрость, а коллективистская солидарность. А может быть, он был прав: его объяснения бесспорно уступали в простоте и доступности объяснению смышленого Лупа, и если дикари на протяжении одного с лишком часа не понимали толкований человека, ушедшего от них на миллионолетие вперед, то первобытно-образное толкование своего соплеменника они могли понять с первых же слов. Так или иначе, Николка смеялся - правда, доброжелательно, - и, смеясь, немедленно приступил к устройству первых, показательных саней. За материалом ему не пришлось идти в лес, - в пещере нашлись подходящие бревна и жерди; из бревен он вырубил грубые полозья, из жердей - перемычки и оглобли, из шкур сделал подобие хомута.
Самой смирной и самой прирученной из всего табуна лошадью был Живчик; на нем Николка объездил первую пару саней. И стар и млад высыпал из пещеры, несмотря на сильный мороз, подивиться чудесному изобретению. Гарба - "вещая" старуха - разъикалась с переляку и отнеслась пессимистически к новой затее. Да и все старики, пожалуй, разделяли ее мнение, но они-то хоть не выражали вслух. Гарба же не постеснялась.
- Ах-кха-кха! - прокаркала она. - Чужеземец Къколя хочет смерти арийя. Саны поломают шеи арийя…
Относясь с уважением к преклоннолетним, никто ей не возразил; только Луп-забияка, улучив момент, в виде протеста высунул язык, за что, впрочем, в ту же секунду получил увесистый подзатыльник от одного из инвалидов.
До темноты продолжалась горячая работа коммунаров, подгоняемых желанием иметь такие же сани, как у маленького Къколи: ведь на санях-то, как выяснилось, не только мясо может кататься, но и сами люди! Потом объезжали под упряжью лошадей. Перед началом работ имел место небольшой инцидент, открывший Николке глаза на истинную природу общественных отношений в орде.
Дело было так. Кончив демонстрацию первых саней, он взял с собой трех дикарей и поехал с ними в лес за бревнами и жердями. Уезжая, он крикнул оставшимся, чтобы к его возвращению они достали из переметных сум зимнюю одежду - куртки, штаны и мокасины, так как работать придется на воздухе и работать долго - может быть, до самой ночи. По возвращении он увидел умилительную картину. Вся орда находилась на площадке, декорированная - кто одним мокасином, кто курткой, кто штанами; цельного костюма не было ни на ком. Только с десяток ребятишек - наиболее волосатых - не получили ничего: у них, значит, своя, природная одежда достаточно укрывала тело…
Вмешательство Николки, желающего одеть тех, которые должны были работать на воздухе, не привело к каким-либо результатам: охотники наотрез отказались взять обратно свою одежду; получившие не менее категорически отказались возвращать ее. Николка принужден был уступить, - здесь "старое слово" арийя оказалось сильнее его доводов рассудка. Вот тогда-то он и решил, что напрасно смеялся по поводу того, что ему показалось наивной хитростью дикарей.
Лесной пожар закончился уже к вечеру этого дня. Ненасытный огонь сделал свое дело, съел все, что можно было съесть, и теперь умирал, разбившись на очажки, - голодный по-прежнему.