Мысли дикарей были заняты лошадьми и больше ничем; поэтому, когда розовый луч рассвета робко прокрался в пещеру и свет от костра померк рядом с ним, все, оборвав песню, бросились во двор к лошадям. Прежде всего нужно было проверить: съедена ли трава, и затем: не разучились ли они сами за ночь ездить верхом. Трава оказалась подобранной дочиста - блестящее подтверждение третьей истины и необходимости нового покоса. Пожалуй, сначала нужно было накормить лошадей, а потом кататься на них. Но Мъмэм твердо сказал "мргайя", и он был прав; так как предстоящий день не был обеспечен свежей мясной пищей, надо идти на "мргайю". Но Николка вчера обещался им показать, как строятся пещеры для лошадей, - надо оставаться во дворе… Николка действительно вылез из пещеры с топорами, пилой и неуклюжими железными гвоздями. Ему сразу же бросилась в глаза растерянность дикарей. Зная каждое движение души своих плиоценщиков, входя во все мелочи их быта, он быстро понял их растерянность: перед ними во весь рост стали четыре неотложные задачи, и они не знали, на что решиться; более всех других задач их привлекала первая: проверить свои способности в верховой езде. Но и на охоту нужно идти и на покос; не мешает также остаться во дворе, посмотреть, что собирается творить хитроумный Къколя… "Ага, милые, вот где ваш быт-то корежится!" - с удовлетворением отметил Николка. Его организаторские способности были достаточны для того, чтобы одним ходом решить четыре "трудные" задачи. Прежде всего он пристроил раненых разводить Скальпелевскую печь - сам Скальпель, воспользовавшись окончанием пещерного концерта, снова окунулся в безмятежный сон; затем двух дикарей послал в пещеру принести мяса и фруктов из наготовленных запасов, при этом сказал:
- На охоту идти не надо…
Краснокожие восторженно заплескали руками; они поняли, наконец, целесообразность запасов: им не нужно теперь ходить на охоту, привлекательность которой погасла перед более привлекательными занятиями. Запасов много - вах! На много-много дней хватит! Они могут, не заботясь о каждодневной охоте, целиком отдаваться тому труду, который их притягивает своей новизной и который им поэтому люб. Вах, какая большая голова у маленького Къколи. Что он придумал, ой-йе-йе! Это и была четвертая истина, пожалуй, самая важная, которая крепко зафиксировалась в первобытных мозгах, благодаря изменению быта, и двинула их далеко вперед по пути развития…
Николка не кончил еще своих распоряжений, направленных к общему благу. Семерых дикарей, вызвавшихся добровольцами, он отправил косить траву, с наказом не опоздать к завтраку; в помощь им для переноски скошенного был придан Ду-ду, мастодонт. Остальные дикари, вместе с ним и малышом Эрти (Эрти на Живчике), разрешали последнюю задачу: до самого завтрака катались взапуски по песчаному берегу реки…
К завтраку собрались все; раненые самостоятельно приготовили суп и компот в глиняных котлах, увезенных Скальпелем с места первой стоянки. Чтобы быть справедливым до конца, Николка предложил дикарям, поработавшим на славу - они не на день, а на несколько дней накосили сена - закусив, отправляться на проездку своих лошадей.
Когда Скальпель изволил стряхнуть с себя сон и выползти из пещеры, на дворе кипела работа. Вах! Строились конюшни, стойла, а для мастодонта - целая галерея с колоннами!
- Эге, батенька мой, - заметил медик Николке, - да вы никак оставили мысль об орде?!
- Орда подождет, - отвечал тот, красный от горячки работы, и минуту спустя прибавил неуверенно: - Мы решили зиму здесь пробыть и сюда же привести всю орду…
- Кто это "мы"? - засмеялся Скальпель, впрочем, довольный решением своего предприимчивого друга.
Он не был ленив, - этот медик, - только любил поспать. Наскоро закусив скромными остатками вареного мяса и компота, он попросил отрядить к себе несколько дикарей, мотивируя:
- Ежели оставаться здесь на зиму, пещеру нужно привести в сносное состояние, ремонтировать и благоустроить ее. Зима на носу - надо спешить…
В жизни плиоценщиков открылась новая эра, - эра, которой более самостоятельно, без революционного вмешательства коричневых человечков, они достигли бы через десятки тысяч лет. Нельзя сказать, чтобы они работали вполне сознательно - по крайней мере, на первых шагах, но - с безотносительной верой во все начинания человечков, ибо начинания эти всегда разрешались необыкновенными вещами. Несомненно еще одно. Они гордились тем, что в созидание этих вещей вкладывается их труд. Когда рушилось двадцатисаженное дерево, подрубленное или Мъмэмом, или Ургом, или Ркшою, или еще кем, дровосек становился в гордую позу, топал ногой, привлекая к себе внимание всех, и трижды провозглашал свое имя, твердой рукой указывая в то же время на сраженное дерево. Когда из бревен незаметно вырастало строение, восторгу юных строителей не было конца. Ведь это они строили - кьъян их заешь!.. Вот это самое бревно, которое теперь так высоко, срубили Кана и Гири. - Вах! Они хорошо запомнили его. А на этом Джала обрезал себе руку и мейд Ффель, сидя на нем, перевязывал рану; а на том отдыхал Ург, - о, Ург хорошо помнит, что это именно то самое бревно, а не другое: он потихоньку заметил его глубокой зарубкой… Это они рубили, таскали и поднимали бревна, пристраивали их друг к другу; они копали песок, водружали столбы, воздвигали стены и потолок, прорубали окна. Вах! Большие "пещеры" выросли, и все это их труд.
Когда Николка на следующий день предложил дикарям отправиться всем на покос, чтобы накосить много-много "трна" - травы, перевезти ее во двор и сложить про запас на зиму, никто не возражал и никто не смеялся: все теперь понимали жизненную необходимость подобных мероприятий, понимали хотя бы потому, что наличие запасов обеспечивало им большой досуг, а большая голова маленького Къколи была хитра на всякие занимательные выдумки.
Дни летели головокружительно-быстро, как осенние листья, увлеченные вихрем на степной простор; и, как листья в вихре, крутились с утра до ночи в горячке работ коричневые человечки и красные великаны среди них, обязанности были строго распределены. Николка заведовал постройками на дворе - параллельно техническим воспитанием дикарей, - снабжением кормом животных, охотой и восстановлением по старому Скальпельскому образцу скотного двора. Для осуществления последнего им были организованы три экспедиции в лес и степи; каждая экспедиция давала какую-нибудь живность: коров, свиней, коз или птицу. Снова кудахтанье, мычание, блеянье и хрюканье наполнили двор (сердце Скальпеля ликовало). Все это на "зав-двором" клало большой ответственности обязанности. Пришлось выстроить громадный сеновал, амбары и погреба, границы каменной ограды соответственно раздвинуть. Выстроить было легче, чем заполнить их съестными припасами для многочисленных животных. Легче всего доставалось сено: трава на корню высохла, оставалось только косить ее; но сено было неважное, поэтому Николка собирал мешками желуди, дикие яблоки и груши, копал клубни, похожие на свеклу, косил в степях рожь и овес, посеянные ветром. Конечно, он не один работал - в его сотрудничестве состояло 15 плиоценщиков, трудившихся беззаветно-усердно. С ученым медиком сотрудничало пятеро - они сами выделились; это были раненые: Гух, Вырк и Оджа, и еще двое - добровольцы Ничь и Гоо. Скальпель заведовал пещерой и всем тем, что близко примыкало к ней. Пещеру он разделал "под орех", по собственному признанию. Были сравнены и отшлифованы стены, потолок и пол, прорублены три окна - два на восток, одно на юг - и вставлены стекла из расплавленного песка; поставлена мощная печь, устроен дымоход; на 50 человек, по числу всей орды, построены койки, поделаны стулья и столы. Не хватало одного: хорошего освещения. Скальпель вздыхал по керосину, Николка обещал ему электричество… Питание пещерных коммунаров разнообразилось теперь молоком, сыром, маслом и яйцами. Гончарный круг снова завертелся, выпуская аляповатые тарелки, миски, чашки, котлы и кадки, - дикари принимали пищу вполне по-культурному…
Но не забывал Скальпель и о "духовных гостинцах". Он заставил-таки дикарей слушать себя без смеха, поющего и играющего на гитаре. Пускай развивают музыкальные способности. Учил игре на гитаре наиболее музыкального из всех - Урга, и всех дикарей обучал говорить по-русски. Здесь он поступал довольно остроумно. У плиоценщиков были свои слова - полный набор слов - для охоты, для оружия, для природных явлений и для некоторых действий, связанных с общественными работами. Эти слова он не трогал. Он лишь вносил в их речь новые, зачастую заменяя ими соответствующие жесты и мимику.
Плиоценщики будто проснулись от долгой и глубокой спячки и теперь широко раскрытыми глазами смотрели на мир. Этот мир был стар, знаком им до последней детали, в тысячи раз более знаком, нежели коричневокожим человечкам, которые являлись в нем недавними пришельцами. Стар, но в нем открылись такие грандиознейшие возможности, что сознание дикарей - наивных детей природы - революционизировалось катастрофически в каких-нибудь две-три недели.
По этому поводу между друзьями не один вечер велся ожесточеннейший спор, и всегда разбитым выходил Скальпель. Знаток в естественных науках, он не был особенно сведущ в социологии, Николка же воспитывался на ней; дискуссия на словах, а если нужно, то и на винтовках, была его революционной специальностью. Медик всегда горячился и всегда безнадежно путался в своих возражениях; Николка, оставаясь спокойным, насколько этого требовала ясность мышления, беспощадно бил врага своею наблюдательностью, своей памятью, хладнокровием и отчетливым представлением о предмете спора. Образцом такого рода дискуссии может послужить та, которую они вели по завершении всех работ на дворе и в пещере, вечером одного трудового дня.
Скальпель говорил, беспрестанно испуская горестные вздохи, и качал сокрушенно головой: