Через два дня после смерти отшельника в кармане пальто, которое надевал в ночь бегства из Города Весеннего Солнца, Себастьян нашел холистианскую жемчужину. Она была такой темно-серой, какой он никогда ее не видел. Он слышал, что даже когда жемчужина чернеет, это не значит, что она умерла, хотя жизнь в ней едва теплится. Идиот покатал ее туда-сюда между пальцев, наблюдая, как она становится все светлее и светлее, как это бывало с ней столько раз в руках Пертоса.
Когда он подумал про Пертоса, то вспомнил и Бена Самюэля, и Никто и с отвращением положил жемчужину.
После ужина Себастьян снова взял ее в руки. Некоторые утверждали, что холистианская жемчужина не просто безделушка, с помощью которой можно вызвать галлюцинации или воспоминания о ее прежних хозяевах, она - живое существо, ищущее тех, кому нужно утешение. Говорили, что, находясь в комнате, наполненной массой ярких предметов, расстроенный человек всегда возьмет именно эту жемчужину, даже если не знает, что это такое и что она может ему дать. Так оно и было: идиот снова сидел с жемчужиной, хотя совсем не хотел прикасаться ни к чему, что принадлежало Пертосу, а значит, ассоциировалось со смертью.
Себастьян гладил ее, и жемчужина светлела.
Незримые энергетические нити тянулись от драгоценности к его сознанию, и он успокаивался.
Он поднялся в воздух, и оставшаяся внизу Земля становилась все меньше и меньше. Себастьян удивленно смотрел на нее. Когда в считанные секунды мимо него пронеслась Луна и растаяла вдали, он радостно засмеялся.
Жемчужина несла его дальше.
К звездам.
Вскоре появились корабли, тысячи кораблей, и он понял, что это табор космических цыган, которые никогда не ступали на Землю. А потом его охватила паника. Он осознал, что и сам больше не стоит на твердой почве, и застарелый страх перед неприкаянностью, перед всем непрочным молотом застучал у него внутри.
Себастьян очнулся, крича что-то бессвязное, и отшвырнул жемчужину в другой конец комнаты. Отскочив от стенки кузова, она ударилась об пол и снова подкатилась к нему. Он не стал поднимать ее.
Через неделю после убийств, когда наступили первые сильные холода, он спустился по склону к пустой хижине. В воздухе носились редкие снежинки, тихо падавшие идиоту на ресницы. Они таяли у него на лице и превращались в капли воды. Себастьян любил снег и чувствовал себя лучше, чем раньше. Дверь хижины была не заперта с той самой ночи, когда умер Самюэль. Идиот не возвращался сюда с тех пор, но теперь захотел взять ключи от "ровера", чтобы подогнать его к грузовику и зарядить от него аккумулятор, как учил его старик.
Ключи висели на крючке в кухне, и Себастьян с легкостью нашел их. Если бы после этого он ушел, то все, пожалуй, осталось бы по-прежнему. Но он никогда не заходил к старику в спальню, и ему стало любопытно. Себастьян толкнул дверь и заглянул в уютную, обставленную самодельной мебелью комнатушку, заставленную книжными полками. Он вошел внутрь, улыбаясь тому ощущению покоя, которое, казалось, излучала комната...
И чуть не наткнулся на паутину.
Она висела в нескольких дюймах от его лица, спускаясь с незакрытых балок низкого потолка, и была невероятно большой. Огромная черная паучиха наблюдала за ним, по крайней мере так ему показалось. Вокруг нее из конца в конец шелковистых дорожек сновали полдюжины более мелких пауков.
Себастьян не мог пошевелиться.
Спускаясь по серебристой нити, паучиха подползла ближе.
У него выступил пот.
На спине у нее виднелись зеленые крапинки.
- Нет, - прошептал он. Она не остановилась.
- Извините, - сказал он.
Она напружинилась, как будто собиралась прыгнуть с паутины и, карабкаясь по лицу, спрятаться в космах его нестриженых волос.
Паучиха была так близко, что Себастьян видел, как у нее изо рта тянулась слюна, образуя новые нити.
- Пертос! - закричал он. - Пертос! Никто не ответил.
- Помоги мне! Тишина.
- Пертос! - вырвался у него последний истошный крик, в котором каждый звук имени звенел по несколько секунд. Идиот повернулся и бросился бежать. Изо всех сил он бежал к грузовику кукольника. Он спрятался внутри. Один с единственной лампочкой.
В два часа ночи лампочка перегорела, и Себастьян остался в полной темноте. Это была ночь ужаса: он беспрерывно слышал, как по холодному металлическому полу к нему ползут тысячи пауков.
Утром идиот набрался смелости, подогнал "ровер" и зарядил аккумулятор. Он решил уехать в надежде, что паучиха не сможет последовать за ним. Но прежде чем тронуться в путь, ему нужно было создать себе компанию, чтобы легче коротать время в дороге. Он взял матрицу-диск, которая, по словам Никто, принадлежал Битти Белине, и осторожно сунул ее в транслятор памяти.
Горн запылал.
Себастьян взялся за ручки.
Воссоздание началось.
В написанной вонопо "Книге мудрости" есть два стиха, которые приписывают святым: первый - святому Зенопу, второй - святому страннику Эклезиану. Первый гласит:
"Дети низвергают своего Бога-отца и заменяют его другим. Каждое поколение создается рукой юного Божества, завоевавшего власть путем братоубийства. Поэтому Бог бывает так неловок, и его мудрость всегда недостойна его творений. В его распоряжении никогда нет целой жизни, чтобы научиться".
Второй стих словами Эклезиана объясняет:
"Мы должны радоваться тому, что мы люди, ибо настанет день, когда создания Господни станут сильнее него. Тогда мы восстанем и сбросим его с трона, и его сила, его чудесная власть давать жизнь и смерть станут нашими. И это не угроза божественной власти, а лишь констатация закона развития".
Декабрь
Она сидела на сложенных одеялах, поднимавших ее достаточно высоко, чтобы смотреть поверх панели приборов. Глядя с неослабевающим интересом на местность, проносившуюся мимо них, она казалась испуганной необъятностью мира. Он был намного больше сцены, больше даже, чем весь театр, такой невероятно огромный.
Снег приводил ее в восторг. Она часто поднимала взгляд к серо-стальному небу, как будто ждала, что вот-вот увидит сито, из которого сыплется соль, изображающая снежинки, покрывавшие землю.
- Что это? - спросила она.
- Что?
- Снег.
- Это снег.
- Как его делают?
Он молчал, глядя на белую завесу, опустившуюся вокруг них, пока они спускались вдоль длинного склона, продолжая двигаться на север в сторону полюса, все глубже в эту негостеприимную местность.
- Я не спрашивал, - ответил он.
- Кого?
- Пертоса. Он никогда не говорил. Что такое.., снег.
- Мы можем остановиться?
- Зачем?
- Чтобы я могла потрогать снег. Хочу попробовать, какой он на ощупь. - У нее были самые большие, самые красивые глаза, и он не мог ни в чем отказать ей.
Он притормозил грузовик, потом съехал на обочину в том месте, где колея сильно расширялась, образуя площадку для отдыха. Не выключая двигатель, он протянул руку мимо нее и открыл дверь.
- Только быстро.
Она сползла с сиденья и шлепнулась в снег. Она была одета в свой обычный костюм: короткая юбка, тоненькая блузка, голые ноги.
- Он холодный! - взвизгнула она и обхватила себя руками, дрожа и смеясь. - И мокрый!
Маленькими ручками она слепила снежок и кинула его в кабину. Снежок попал ему в руку и упал на сиденье. Он поднял снежок и кинул назад в нее.
- Иди сюда. - Ему не нравилось, когда она отходила далеко. Он боялся, что она попытается сбежать, хотя знал, что не может уйти от Горна на большое расстояние. От него уходили все, оставляя одного. А он не мог этого вынести. Это заставляло его чувствовать себя брошенным, отверженным. Время от времени у него возникала уверенность, что на Земле обитают только два живых существа: он и Битти Белина, и, если она убежит, он навсегда останется здесь один. А быть единственным человеком в мире означало взять на себя слишком большую ответственность, слишком много обязанностей. Это было ему не под силу.
Она вскарабкалась назад в грузовик. Себастьян протянул руку и закрыл дверь.
- Мокрый и холодный, - повторила она. Он вывернул на шоссе, и они двинулись дальше на север.
Они выехали сразу же после завтрака и ехали до самого позднего вечера, когда у него стали слипаться глаза. Еда была у них в кабине, так что они могли есть во время езды и делали краткие остановки только для того, чтобы сходить в туалет. За все время ему не попалось ни одной машины или какого-нибудь другого транспортного средства. Единственными движущимися предметами в мире были грузовик и снег. Для Себастьяна дорога и жужжание ротаров воздушной подушки стали частью образа жизни, их монотонность хоть как-то успокаивала его нервы.
На четвертый день, когда они отъехали на сотни миль от хижины Бена Самюэля, она задала тот самый вопрос, которого он так боялся:
- Когда ты восстановишь всех остальных?
- Остальных? - Он знал, кого она имеет в виду. Он знал.
- Виссу и принца. И других. Все равно рано или поздно их придется возродить для представления, а оно, наверно, будет скоро.
- Не будет.., представления, - отозвался он.
Она ненадолго задумалась, как будто совсем не удивилась.
- Ну все равно ты можешь оживить их. Они ведь тоже имеют право на жизнь, понимаешь. Не меньше, чем ты.
- Нет.
- Почему?
- Нет.
- Ну должнаже у тебя быть какая-то причина! У людей на все есть какая-нибудьпричина!
- Пауки, - сказал он ей, хотя сам не знал точно, что имеет в виду.
- Пауки?