Учили нас логике формальной: "Иван - человек. Все люди смертны - значит, Иван смертен". Учили и диалектическому: "Иван - человек, как человек он смертен, но бессмертен в своем потомстве".
Этим я занимался с удовольствием, это воспринимал легко.
Заскучавшим читателям объясню: я не просто перечисляю программу. В данном случае подвешено ружье, которое выстрелит своевременно.
Математика, связи и еще инъекции раз в неделю. И росли, подрастали в наших головах новообретенные клетки, росли и алчно жаждали наполниться. Мы ощутили это как возвращение детства. Мир стал удивительно любопытным, все лезло в глаза, все требовало пояснений. Хотелось останавливать прохожих на улице и выспрашивать: "Как вас зовут?", "Куда вы идете?" "А это что?", "А как называется?", "А почему?". Но поскольку пичкали-то нас иксами и дельта-иксами, все "почему" направлялись на них - на иксы и дельта-иксы.
И безликие, бесформенные, все выражающие и ничего не выражающие начали приобретать смысл и даже облик. Оказалось - а в школе я пропустил это мимо ушей почему-то, - что каждое уравнение можно изобразить, нарисовать, получится линия, прямая, или кривая, или ломаная, круг, эллипс, спираль, завиток, цветок… даже похожий на анютины глазки. Оказалось, что можно нарисовать какую угодно загогулину и вывести ее формулу. Можно написать какую угодно формулу, с потолка ее взять - и получить портрет. И мы - мои товарищи и я - забавлялись, черкая каракули на бумаге и соревнуясь, кто быстрее выразит их математическими символами.
Потом до меня дошло - наверное, и это толковала нам Дельфина, только я не слушал, изображал ее головку редиской с жиденьким пучком на макушке, - дошло до меня, что все эти бесцветные, безликие имеют смысл, физический, технический или житейский. Кривая - это движение или процесс, любой процесс: плавление или охлаждение, рост населения, прыжок с парашютом, выполнение плана. Прямая линия - равномерное движение; наклон - его скорость; производная - ускорение или же замедление; вторая производная - ускорение ускорения, изменение изменения. Два корня - два решения, три корня - три решения. Мнимые корни - решения невозможные… или же непонятые. Вот есть же смысл у мнимой скорости. Две причины - два измерения, график на плоскости; три причины - три измерения, объемная диаграмма. А как быть с четырьмя причинами? Увы, графика пасует, идет чистая алгебра.
Если похожи формулы, похожи и процессы. Сходны формулы тяготения и электростатики. Что общего между ними? Сходны движения в атмосфере и в магнитном поле. Что общего между магнитом и ветром? Вот так возникал у меня интерес к математике. От формы - к формуле, от процесса - к вычислению.
Процесс есть в природе, а уравнение не решается. Почему? С какой стати?
Атаковать! Неужели не одолею?
А голова свежая, жадная, голова думать хочет.
И одолеваю.
Постепенно пришло мастерство. Мы научились распознавать уравнения, как опытный врач - это я предполагаю - распознает болезнь. Встречалось такое в практике, знаем подход. Выдавали нам подобные задачи металлурги, теперь дают строители.
Но мы справлялись уже. Вот тут загвоздка… мучччительная… для новичков. А у нас на ту хитрость своя хитрость.
И познали мы радость победы над крючкотворством иксов, игреков, научились укладывать их на обе лопатки, гордились победой, и не простой, а красивой победой. А что такое красивое решение в математике? Да примерно то же, что красивая комбинация в шахматах. Не долгое мучительное дожимание предпочтительной позиции, использование преимущества двух слонов против двух коней - а внезапная жертва-жертва-жертва, шах и мат в три хода.
Неожиданность и простота - в том краса математики.
И в физике - простой и ясный закон.
Почему простота для нас красива? Думаю, что это чисто человеческая черта.
Природа-то сложна невероятно, но мы жаждем простоты, мы радуемся простоте - неожиданной легкости.
Так вот научились мы, итанты, глядя на уравнение, ощущать эту возможность легкого пути. Научились не одновременно: способные - быстрее, позже - средние, я - в числе последних. Но подогнал. И выпустили нас всех одновременно: шестнадцать парней и шесть девушек - первый выпуск, первая наша команда, когорта искусственно талантливых.
Поименно: Лючия, Тамара, Дхоти, Камилла, Венера, Джой, Семен, Симеон, Али,
Перес, Ваня, Вася, Ли Сын, Ли просто, Линкольн, Нгуенг, Мбомбе, Хуан, Махмуд,
Артур Большой, Артур Маленький и я - двадцать второй.
А Маша? - спросят меня, конечно.
Маша, представьте себе, не захотела пойти в школу талантов. Я недоумевал, уговаривал, упрашивал, обижался и возмущался. Маша оправдывалась как-то уклончиво, ссылаясь на головные боли и советы врачей, на то, что она не нашла себя, хочет еще поискать.
Я говорил:
- Если не нашла себя, зачем же отказываться от добавочных талантов, талант пригодится везде.
Я говорил:
- Мы же любим друг друга. Если любишь, надо быть вместе, использовать каждую возможность.
- Мы обязательно будем вместе, - уверяла Маша и нежно целовала меня, чуть прикасаясь, гладила теплыми губами. - Ты только не сердись на меня, Гурик. Не будешь сердиться, хорошо? Я не выношу, когда ты сердитый.
Я таял и обещал не сердиться.
А пошла Маша, к моему удивлению, в спорт. И стала тренером по художественной гимнастике, самый женственный вид спорта. И сравнительно скоро, меньше чем через год, вышла замуж за другого тренера - по прыжкам в длину, мастера прыгучести. Я узнал об этом в командировке на Луне (о Луне речь пойдет в дальнейшем); я кипел, я рычал, я лелеял планы оскорбления словом и даже действием. Но прежде надо было дождаться конца командировки и вернуться на
Землю… А на Земле меня ждала записка, странная записка от Маши, сумбурная и невнятная, где были просьбы о прощении и уверения в искренней любви и ссылки на необходимую заботу о здоровье своем и будущих детей. И почему-то меня утешило, что Маша любила меня, хотя и вышла замуж за другого.
Много позже, не сразу, перечитывая и перечитывая эту записку, я понял логику ее поведения, подсознательную, а может быть, и сознательную. Маша с детства была больной девочкой, отсталой, слабенькой, и ей страстно хотелось быть нормальной, такой, как все, абсолютно обыкновенной, стать обыкновенной женой и родить нормального здорового ребенка. У нее вызывали опасения даже привитые ей сверхспособности, она решила не развивать их, не использовать, выбрала спортивную профессию, чтобы закалять и укреплять свое нормальное женское тело, предназначенное для рождения нормального ребенка. И мужа предпочла нормального, не перенасыщенного инъекциями ради дополнительных талантов.
Так что ее решение пришло от ума, не от сердца. Почему-то это меня утешало.
Глава 3
Первый наш выпуск был математический. И не только потому, что так удобнее было для школы талантов. Математики требовались срочно и в большом числе для обслуживания проекта "Луна".
Что такое проект "Луна" и зачем он нужен, в наше время никому объяснять не нужно, но пока я учился в школе, шла яростная дискуссия, нужна ли нам Луна,
Луна или не Луна, и вообще следует ли людям покидать Землю и выходить в космос? И были публицисты и даже ученые, которые с пафосом доказывали, что проект "Луна" вреден и опасен, он оторвет умственный труд от физического, лишит науку и искусство живительной связи с мазутом и угольной пылью, детей разобщит с отцами, разрушит брак и морали нанесет неисправимый ущерб. Вообще земной человек рожден для Земли, счастлив может быть только на Земле, за ее пределами расчеловечится.
Вот уже и третье тысячелетие идет, а все не переводятся люди, боящиеся перемен, любых, всяческих.
Отчасти, может быть, они и правы. Любая перемена что-то дает и что-то отнимает. Если вы сожгли дерево в свечке, вы отогрелись, но дерево-то спалили.
Вот ученые и взвешивали: Луна или не Луна? Но логика истории настойчиво уводила их в космические дали.
Еще в XVIII веке, как только зародилась промышленность, наметилось разделение жилья и заводов. Где строили их? На окраинах городов, за пределами городских стен. Естественно, только за стенами были свободные земли. Но и на окраинах заводы дымили, отравляли городской воздух желтым сернистым газом, черными угольными клубами, бесцветным угаром, всякой химией и радиоактивностью. И в XX веке горожане начали отгораживаться от заводских труб зеленой зоной, потом стали создавать целые области бездымные - курортные, лесные, предгорные, столичные. Все равно отрава спускалась в реки: плевали мы в колодцы, откуда пить собирались. И все равно газы, дым, пыль и тепло выбрасывали в атмосферу: воняли, извините за выражение, и вонью потом дышали. И грели, грели, грели воздух; грели суда, поезда, трактора, грузовики и авторолики; грела каждая печь и каждая градирня, каждый двигатель и каждый электроприбор. Атмосфера изнемогала от промышленного тепла, не успевала остывать по ночам. И портился климат, редели мои возлюбленные леса, ползли к полюсам пустыни и сухие степи.
Выносить надо было куда-то промышленность.
А куда? В космос - куда же еще?