- Пусть лучше погибнут леса, но будет сохранён человек! - вскричал тощий мужчина, выпучив светло-голубые глаза.
Это был Баумгартен. Он казался моложе, чем тогда, в скафандре.
- Здесь надо как следует разобраться, - спокойно сказал Стэффорд. - Вполне с тобой согласен, Клаус, что отказ в помощи человеку, терпящему бедствие, - случай чрезвычайный. Но разреши задать тебе несколько вопросов. Не могло ли случиться так, что Тудор просто не услышал Холидэя?
Я поднялся. Было невмоготу сидеть. Напряжённо ждал ответа Баумгартена.
- Я вынужден повторить ещё раз, - сказал тот, подчеркнув последние слова, - перед тем как покинуть Венеру, мы тщательно расследовали обстоятельства происшествия…
- Да, Клаус, ты говорил об этом. Меня интересует…
- Говорил и снова скажу. Представители Совета Дубова и я, как врач, провели расследование. Рация у Тудора была включена. Он подробно перечислил все радиоразговоры, которые вёл в тот злосчастный день, но утверждал, что не слышал голоса Холидэя. В это поверить невозможно.
- Надвигался очень сильный теплон, - продолжал спрашивать Стэффорд, - не нарушил ли он радиосвязь?
- В тот момент связь была. Это установлено точно. Спустя двенадцать минут после того, как Тудор проехал мимо, призыв Холидэя услышал пролетавший лётчик. Он тут же приземлился и взял Холидэя на борт.
- Кстати, Клаус: кем был лётчик - примаром или нет?
- Он родился на Земле и, значит, не был примаром. Правда, живёт на Венере уже двадцать один земной год. Родители привезли его на Венеру в трехлетнем возрасте.
- Существенное добавление. Итак, лётчик, примар на девяносто пять процентов, услышал Холидэя и взял его на борт, а стопроцентный примар Тудор услышал и проехал мимо. Так ты считаешь, Клаус?
- Я в этом убеждён!
- А я - нет. Согласиться с твоей версией означало бы признать беспримерное нравственное падение. К счастью, ничего подобного на Венере не произошло.
- Дорогой мой Стэф, - закричал Баумгартен, - отринь от себя благодушие! Я прожил на Венере почти два земных года и знаю обстановку лучше, чем ты. Я не обвиняю примаров в нравственном падении, но - я предостерегаю! Да, да, предостерегаю! Нравственное падение начинается с мелочей. Вначале человек не отвечает на заданный ему вопрос, потом избегает нормального общения, и наконец - не откликается на призыв о помощи. Именно это происходит с примарами! Теперь я спрашиваю: можем ли мы спокойно сидеть и благодушествовать?
- Спокойно сидеть мы, конечно, не станем. Тут уже внесено предложение о том, чтобы направить на Венеру комиссию Совета. Думаю, что оно будет принято. Но я хотел бы довести свою мысль до конца. Тудор утверждает, что не слышал Холидэя. Нельзя ли допустить, что по какой-то причине до примаров стали плохо доходить обращения колонистов, прилетевших с Земли относительно недавно? Ты сам говорил, Клаус, что сложный комплекс венерианского поля…
- Не только сложный, но и мощный комплекс.
- Сложный и мощный, - терпеливо повторил Стэффорд. - Можно допустить, что он действительно оказывает влияние на психику человека. Но это уже иной аспект. Не нравственный, а физиологический. И требует он не апокалипсических предостережений, а тщательного изучения.
"Правильно!" - хотелось крикнуть мне. Но не таков был, по-видимому, Баумгартен, чтобы соглашаться с доводами, противоречащими его убеждениям.
- Так или иначе, - заявил он тоном, не допускающим возражений, - у примаров развиваются черты, несвойственные человеку.
- Лучше определим их как специфические черты. В неожиданностях, с которыми мы можем столкнуться в условиях, резко отличающихся от земных, есть своя закономерность. Человек должен приспосабливать к себе другие планеты, не боясь того, что планеты в какой-то мере будут приспосабливать человека к себе.
- Ты хочешь, чтобы мы… чтобы часть человечества перестала быть людьми? - Глаза Баумгартена готовы были выскочить из орбит.
- Нет, - сказал Стэффорд. - Они приспособятся к новым условиям, что-то, возможно, в них изменится, но они не перестанут быть homo sapiens.
- Что-то! - Баумгартен саркастически усмехнулся. - За этим "что-то" …м-м… душевный мир человека! - выкрикнул он по-немецки. - На Венере жить нельзя! Можно изменить климат планеты, но не её воздействие на психику человека!
- Послушай, Клаус…
- Равнодушие ко всему, что прямо и непосредственно не касается тебя самого, - что может быть опасней! Подумайте только, что может воспоследовать! Или вы забыли трудную историю человечества? Прогрессируя и усиливаясь из поколения в поколение, это свойство станет источником величайшего зла!
Меня коробило от пафоса Баумгартена, и в то же время я слушал его с жадным, тревожным вниманием. Теперь он патетически потрясал длинными жилистыми руками.
- И кто же, кто - сам Ирвинг Стэффорд, знаток рода человеческого, готов преспокойно санкционировать - да, да, я не подберу другого слова… санкционировать превращение людей в нелюдей!
- Клаус, прошу тебя, успокойся!
- Никогда! Заявляю со всей ответственностью врача - никогда не примирюсь и не успокоюсь. Для того ли самозабвенно трудились поколения врачей, физиологов, химиков, совершенствуя и… м-м… пестуя прекрасный организм человека, чтобы теперь хладнокровно, да, да, хладнокровно и обдуманно обречь его на чудовищный регресс! Одумайтесь, члены Совета!
Баумгартен последний раз потряс руками и неуклюже уселся в кресло. Некоторое время все молчали.
- Клаус, - сказал коренастый человек, который сидел за столом, подперев кулаком массивный подбородок, - ты можешь быть уверен, что члены Совета отнесутся к твоему предостережению внимательно.
Его-то я знал - это был отец Робина, специалист по межзвёздной связи Анатолий Греков.
- Да, да, - отозвался Баумгартен, - главное - без спешки. Люди вечно торопятся. Мы не думаем о последствиях! Забываем элементарную осторожность!
- О последствиях надо думать, - сказал Стэффорд после короткого молчания, - но, так или иначе, мы должны исходить из того, что возврат к временам изоляции невозможен. Нам придётся побороть в себе страх. Освоение других миров не может быть прекращено. - Стэффорд энергично рубанул ладонью воздух.
Глава третья
ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ
Хорош был лес, мягко освещённый утренним солнцем. Я смотрел из окна на зелёную стену и радовался, что удачно выбрал домик на окраине посёлка космонавтов. Никогда ещё у меня не было такого превосходного жилья - залитого солнцем и лесной тишиной.
Нет лучшей для человеческого жилья планеты, чем Земля. Я вспомнил холодные марсианские пустыни, вспомнил сумрачное, исполосованное молниями небо Венеры…
Что знал я раньше? Мир, простиравшийся вокруг купола моего родного посёлка Дубова, - плантации жёлтых мхов, бешеные вихри, тепловые бури, угрюмые горные цепи на искажённом рефракцией горизонте - этот мир был естественным, привычным. Напротив, призрачной, нереальной казалась земная жизнь, о которой мы, школьники Венеры, знали из учебников и фильмов.
Помню одно из самых ранних впечатлений детства - изумление, вызванное фотокарточкой. Эта фотокарточка, цветная, величиной чуть ли не с окно, висела в комнате моего деда. Дед, молодой и совсем не похожий на себя, каким я его знал, коричневый от загара и мускулистый, стоял в полный рост на носу парусной яхты. Он улыбался. И улыбалась сидевшая на корме яхты молодая красивая женщина - моя бабушка, которую я не помнил совершенно. Я зачарованно разглядывал синюю воду озера. Темно-зелёный лес и домик - белую башенку под красной крышей-конусом - на дальнем берегу, голубое небо с облаками вразброс. Может, именно тогда впервые шевельнулось во мне желание увидеть этот странный мир воочию? Не знаю.
Как одержимый накидывался я на книги. Трудная история человечества развёртывала передо мной свои страницы, я поглощал их с жадностью, но безмерно далеко от меня трубили её беспокойные трубы, слишком чужим казался земной водоворот событий. Более всего волновали меня путешествия. Плавания Колумба и Магеллана, капитана Кука и Беллинсгаузена, затёртые льдами нансеновский "Фрам" и седовский "Святой Фока", подвиг Миклухи-Маклая, трагический исход экспедиции Скотта, первые шаги пионеров космоса - вот что владело моим воображением. Дубов - так назывался посёлок, в котором я родился, памятник Дубову на плато Пионеров был такой же привычной частицей детства, как палисадник перед домом, как огненные сполохи полярного сияния. Не сразу понял я, чем была Венера для Дубова и его товарищей, первыми из землян ступивших на её поверхность. "Злая", "бешеная" планета, "планета-чудовище" - странно было читать эти слова: ведь тут был мой дом…
Конечно, я понимал, что люди, сделавшие первые шаги по Венере, ничем не были защищены от бешенства чёрных теплонов. Надёжные купола посёлков появились миого позже. Я понимал это, но… Представьте себе снежного человека, о котором много писали в прошлом веке, а нашли только в нынешнем, - представьте, как он сидит у себя дома - в уютной снежной норе на склоне Джомолунгмы - и преспокойно жуёт корешки какого-нибудь гималайского рододендрона, и тут он видит, как сквозь вьюгу, измученные, обмороженные, полуживые, лезут к вершине первовосходители…