- Его тоже не знаете? - Антонио громко вздохнул и возвёл глаза к потолку. - Совершенно дикие люди, никого не знают! Да, так вот. Прилетел к нам погостить Хансен, отец Дагни. Навёз игрушек, малыш в восторге, все в восторге. Ну ладно. Гостит день, другой, вижу - он безвылазно сидит в квартире, Хансен, отец…
- Дагни, - подсказал Робин. - Мы догадались.
Антонио кинул на него тот самый взгляд, который в старых романах называли испепеляющим.
- И я ему предлагаю прогулку. У меня как раз "Оберон" стоял свободный, знаете, буксир новой серии, с контейнерами…
- Знаем, - сказал я.
- Слава богу, хоть что-то знаете. Значит, предложил ему полетать вокруг "Элефантины" - ни за что! Просто выйти в скафандре из шлюза - ни за что! "Да что ты, старший, говорю, ты даже не хочешь полюбоваться, какая вокруг красотища?" - "Я уже налюбовался, говорит, когда сюда летел". А у самого в глазах страх. Да что там страх - ужас!
- Тише, не кричи, - сказал Робин.
- По-моему, это вы кричите, - сказал Антонно. Он оглянулся на дверь детской и понизил голос: - Представьте себе, так и просидел в четырех стенах две недели. Затосковал ужасно. "Не понимаю, говорит, как можно так жить - без земли, без неба, в этом чёрном пространстве". И улетел на шарик.
- Ну и что удивительного? - сказал Робин. - Все дело в привычке. Мы привыкли к чёрному небу, а он - к голубому.
- Не он, а оно, - поправил Антонио. - Человечество!
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил я, настораживаясь.
- А то, что не надо тащить его в космос. Ну что это за жизнь - вечно в скафандре, в чуждых условиях…
- Погоди. Во-первых, Хансен с его страхом перед космосом - отнюдь не олицетворение человечества. Во-вторых… а, да что говорить!
Мне вдруг стало тоскливо. Если уж и Антонио, старый друг и единомышленник, заводит эту надоевшую песню…
- Пойду спать, - сказал я, поднимаясь.
Антонио подскочил, ухватился за клапан кармана моей куртки.
- Улисс, ты не думай, что я… Конечно, перенаселение, теснота - все это так. Но ведь не сегодня и не завтра. Какие-то резервы пока есть, на добрых полвека хватит. А к тому времени…
- К тому времени, - сказал я, - на "Элефантине" проходу не станет от твоих детей. И они будут поносить своего папочку, который трусливо переложил на них все заботы. Спокойной ночи.
Глава четырнадцатая
БИО-, ПАРА-, ПСИХО-…
Всему бывает конец. И настал день, когда монтажники закончили работу. Комиссия проверила, мы с Робином погоняли корабль на разных режимах, бумаги были подписаны, а когда бумаги подписаны - тогда все. Так уж принято в космофлоте.
С Земли прилетели члены экспедиции - трое био-, пара- и просто психологов: специалист по составлению тестов Михайлов, улыбчивый, деликатный Нагата и мой старый знакомый Баумгартен, возглавлявший экспедицию.
Я не очень ему обрадовался. Странно: этот высокий нескладный человек, которому было далеко за шестьдесят, как будто молодел с каждым годом. Вообще я замечаю, что люди, склонные к патетике, стареют медленнее, чем обычные смертные. Все они особо жилистые, что ли.
Баумгартен был необыкновенно приветлив. В его бледно-голубых глазах светилась отеческая ласка, когда он беседовал с нами о цели экспедиции. Я сказал, что раз уж нам выпало такое счастье - лететь с ним, - то очень бы хотелось, чтобы исследователи вели наблюдение за самими собой, а нас с Робином оставили в покое. Баумгартен простёр руку и торжественно ответил, что мы должны гордиться участием в такой экспедиции, что мы, пилоты, - цвет человечества, оптимум, что у нас высокая пространственная смелость, самоконтроль и ещё что-то в этом роде и, кроме того, высокие показатели групповой психологии. И поэтому мы будем для участников экспедиции неким психоэталоном. Во как!
Накануне старта я снова говорил с Андрой. Был просто радиоразговор, без телевидения, и я жалел, что не могу заглянуть ей в глаза. Голос Андры звучал спокойно, ровно. Она готовилась к поездке в Конго, и, наверно, мысли её сейчас были заняты только пигмеями. Она просила меня не задерживаться - будто речь шла о пешей прогулке по окрестностям Веды Гумана.
"Прилетай поскорее, Улисс!"
Эти её слова я без конца повторял про себя, пока буксир волочил наш корабль к месту старта. Ну, а потом, когда мы включили двигатели и начали разгон, меня обступили привычные заботы, и тут уже, естественно, было не до Андры.
Мы с Робином вывели корабль к Венере и легли на курс спутника. Орбита была выбрана такая, чтобы нам никто не мог помешать, а вернее - чтобы мы никому не мешали. Больше от нас вроде бы ничего не требовалось: что делать пилотам на режиме спутника? Мы чередовали минимум физических упражнений с едой и сном, ну и, понятно, читали книги и развлекались разговорами. Космофлотское начальство рекомендует пилотам использовать свободное время для глубокого изучения инструкций и последней технической информации. Мы не стали пренебрегать полезным указанием, потому что мы - дисциплинированные пилоты. Раскрыв "Инструкцию по выводу корабля серии "Т-9" с круговой орбиты вокруг населённых планет", мы принялись распевать её, пункт за пунктом, на мотив одной из популярных песенок Риг-Россо. Хорошо получилось! То ли я пел слишком громко, то ли перевирал мотив, но Робин совсем скис от смеха. Он уже не мог петь - задыхался и кашлял, а я распевал вовсю, стараясь держаться поближе к переговорной трубе.
И в салоне, конечно, услышали. В дверь рубки постучались, вошёл Баумгартен. Он вытаращил на нас глаза и спросил на своём нестерпимом интерлинге;
- Что это значит?
- Мы изучаем инструкцию, - сказал я.
А Робин изо всех сил пытался напустить на себя серьёзный вид.
- Изучаете инструкцию? - недоверчиво переспросил Баумгартен.
- Да. По мнемоническому методу. А что?
Баумгартен пожевал губами. Губы у него были тонкие, лилового цвета.
- Вот что, пилоты, - сказал он. - Первая часть исследования, пассивная часть, завершена. Закончена.
- Прекрасно! - воскликнул я, потирая руки. - Можно сходить с орбиты?
- Если ты шутишь, - последовал ответ, - то очень неудачно. Крайне.
- Ты нам скажи, старший, - вмешался Робин, - скажи, что нужно делать, и мы сделаем.
Баумгартен одобрительно кивнул.
- До сих пор, - начал он торжественно, - наша аппаратура принимала нужные нам параметры суммарного поля Венеры и накладывала их на параметры биоизлучений экипажа в нормальных условиях. Да, в нормальных. - Он сделал значительную паузу, и я подумал, что надо бы разразиться аплодисментами. - Но теперь мы перейдём к серии активных экспериментов, - продолжал он. - Нужно создать катализированные условия. Наша коллективная психика должна побыть в изоляции.
- Ну что ж, - бодро сказал я, - давайте все выйдем за борт и будем болтаться на фалах разной длины. Прекрасная изоляция для коллективной психики.
- Нет. Мы создадим сурдо-условия на корабле. Выключим освещение, связь, систему ориентации, все виды измерителей времени. Да. Для сенсорной депривации надо выключиться из времени.
Разговор становился серьёзным.
- Хоть мы и на круговой орбите, старший, - сказал я, - но всё равно место корабля в пространстве должно быть всегда известно командиру. Не могу принять то, что ты предлагаешь.
- Ты хорошо знаешь инструкцию, Улисс, - провозгласил Баумгартен. - Недаром тебя рекомендовали для этого полёта. Посмотри сюда.
Он протянул листок, мы с Робином быстро пробежали его и убедились, что он украшен подписью Самарина.
Легче справиться с метеоритной пробоиной, чем с такой бумагой. Я бы предпочёл пробоину. И Робин тоже. Вот не ожидали, что Самарин подпишет такое! Ну что ж, наше дело - выполнять. Работать для науки так уж работать для науки. Положим, так сказать, живот на алтарь.
В соответствии с этой самой инструкцией мы с Робином позволили обклеить себя датчиками. Хорошо ещё, что они были без проводов, маленькие и лёгкие. На головы нам натянули шлемы, которые прижали к темени и затылку особо ответственные датчики. Наши пассажиры тоже как следует обклеились.
- Ну да, эксперимент общий, а мы, пилоты, - психоэталон…
Перед тем как выключить свет и приборы, я последний раз взглянул на координатор, на календарь и часы, а затем на клубящийся диск Венеры.
Затем наступила полная темнота. Мы выключили все, в том числе и искусственную тяжесть. Пунктуальный Баумгартен самолично запломбировал часы. Плохо он нас знает. Мы не стали бы украдкой поднимать крышку, чтобы узнать, который час. Кроме того, он запретил бриться: по щетине сложно определить, что вот, скажем, прошли сутки, а когда щетина превратится в бородку - судить о времени нельзя.
Но нас, пилотов, не удивишь сурдо-условиями. Мы все это "проходили". А с годами приходит ещё и опыт. Недаром нас отбирают так жёстко и придумывают тесты вроде того, Михайловского. В общем, мы люди здоровые и тренированные, и чувство времени сидит в нас крепко.
Трудно объяснить, как это получается. Должно быть, первое дело - желудок. Не хочу говорить что-либо дурное о желудках наших психологов, но все же им до нас далеко. Так или иначе, мы с Робином вели отсчёт времени, и я не думаю, чтобы мы сильно ошибались. А поскольку корабль двигался по орбите с постоянной скоростью, я всегда примерно представлял, в какой точке орбиты мы находимся. Это стало для нас с Робином своего рода умственной гимнастикой.