- Я расскажу отцу, что ты прилетал, Алексей. Иди. Всего тебе хорошего.
Рэй Тудор проводил меня до шлюза. Он не задал обычных после долгой разлуки вопросов - "Как живёшь?", "Доволен ли профессией?", - на мои же вопросы отвечал односложно, иногда невпопад.
- Значит, заканчиваешь политехническое училище, Рэй? - спрашивал я.
- Да.
- Будешь конструктором агромашин?
- Нет. Летательных аппаратов.
- Хорошее дело, - одобрил я. - А помнишь, как мы играли в ручной мяч? Вот команда была! Теперь-то играешь?
- Редко.
- Рэй, - сказал я, когда мы подошли к шлюзу, - хоть бы ты объяснил мне, что у вас произошло.
Я остановился, ожидая ответа, но Рэй молчал. Опять, как и в разговоре с матерью, я ощутил непонятный менто-сигнал. Затем Рэй сказал:
- Они его не поняли.
- Кто не понял? И кого?
- Отца.
Лицо Рэя смутно белело во тьме, я не мог разглядеть его выражения. Ничего больше он не сказал.
Спустя полчаса я уже ехал на север, к космодрому. Я не чувствовал усталости после трудного дня, нет. Но было такое ощущение, будто я раздвоился. Одна моя половина осталась там, в пустом белом доме, где раскачивалось в тёмной кухне пустое кресло-качалка, другая гнала вездеход по каменистой дороге, озаряемой мощными сполохами полярного сияния.
На повороте я посмотрел в боковой иллюминатор и увидел: купол Дубова вспыхнул, налился покойным золотистым светом.
Незадолго перед стартом командир велел мне пройти по корабельным помещениям, ещё раз проверить, все ли в порядке.
- Улисс! - окликнул он, когда я подошёл к двери рубки. - Как же я раньше не вспомнил: в шкиперском отсеке у нас запасные изоляционные маты. Раздай их пассажирам, пусть используют как матрацы. Хоть и тоненькие, а все лучше, чем на полу.
Кольцевой коридор был забит людьми. Они лежали и сидели на полу, почти никто не спал. В гуле голосов я улавливал лишь обрывки речи. Большинство, конечно, говорило на интерлинге, но некоторые - главным образом люди пожилые - переговаривались на старых национальных языках.
- …Медленное накопление, они сами не замечают перестройки психики, - доносилось до меня.
- …Подложи под голову надувную подушку, мне она не нужна, уверяю тебя…
- …Не может быть, чтоб не слышал. Конечно, слышал! Но даже пальцем не шевельнул, чтобы помочь…
- …Никуда! Никуда больше не улечу с Земли! Никуда!
Я посмотрел на женщину, произнёсшую эти слова. Она была красива. Резко очерченное меднокожее лицо. Волосы - черным острым крылом. Глаза её были широко раскрыты, в них, как мне показалось, застыл ужас. Рядом с женщиной сидел, привалясь к переборке, и дремал светловолосый мужчина средних лет. С другой стороны к нему прижалась тоненькая девочка лет пятнадцати. Большая отцовская рука надёжно прикрывала её плечо.
Я знал эту семью - они жили в Дубове в доме напротив моих родителей, несколько часов назад я видел этот опустевший дом. Их фамилия была Холидэй. Девочку звали Андра. Они поселились на Венере незадолго до моего отлёта на Землю. Помню, эта самая Андра редко играла с детьми, все больше с отцом. Том Холидэй учил её прыгать в воду с вышки плавательного бассейна. Он часто носил её на плече, а она смеялась. Наверно, это было неплохо - сидеть на прочном отцовском плече…
- Никуда с Земли! - исступлённо повторяла мать Андры.
Я подошёл к ним и поздоровался. Женщина - теперь я вспомнил, что её зовут Ронга, - скользнула по мне взглядом и не ответила.
- Здравствуй. - Холидэй приоткрыл глаза.
Андра тоже узнала меня и кивнула.
- Ты уже пилот? - спросила она.
- Скоро стану пилотом, а пока - практикант. - Я перевёл взгляд на её отца. - Старший, почему вы все кинулись на этот грузовик? Ведь по вызову колонистов сюда уже идут пассажирские корабли.
- Так получилось, - сухо ответил он и снова закрыл глаза.
- Твои родители остались? - вдруг спросила Ронга.
- Да.
Я подождал, не скажет ли женщина ещё что-нибудь. В её пронзительном взгляде я прочёл странное недоброжелательство. Она молчала.
Почему Ронга спросила о моих родителях? Мне вспомнились слова матери: "Мы такие, какие есть…" Что все это означало?..
Меня окликнул пожилой сухопарый колонист, забывший снять скафандр. Он так и сидел, в скафандре, скрестив ноги, только шлем снял. Вот чудак! Рядом стоял старомодный большой чемодан - я давно таких не видывал.
- Ты из экипажа? - спросил он на неважном интерлинге. - Вы там думаете насчёт воды?
- Да, старший, не беспокойся, вода будет, - ответил я. - Помочь тебе снять скафандр?
- Нет. Меня интересует только вода. - И он добавил по-немецки: - Торопимся, торопимся, вечно торопимся.
Подросток лет тринадцати оторвался от шахмат, посмотрел на человека в скафандре, а потом на меня и снисходительно сказал:
- Как будто у них нет установки для оборотной воды!
У него были жёлто-зелёные глаза, неспокойный ехидный рот и манера во все вмешиваться. Я это сразу понял - насчёт манеры, - потому что видывал таких юнцов.
- Хочешь мне помочь? - спросил я.
- Мне надо решить этюд, - ответил подросток. - А что будем делать?
- Пойдём со мной, покажу. Этюд потом решим вместе.
- Бен-бо! - выпалил он словцо, которым мальчишки обозначают нечто вроде "как же" или "только тебя тут не хватало". - Как-нибудь я сам решу.
Он пошёл за мной, нарочно задевая бутсами рюкзаки пассажиров, перепрыгивая через их ноги и вызывая недовольное брюзжание вслед.
- Как тебя зовут? - спросил я.
- Всеволод. Это родительское. Тебе нравится?
- Нравится.
- А я все думаю - оставить или выбрать другое. Мне знаешь, какое нравится? Модест. Как ты думаешь?
- Лучше оставь родительское.
- Бен-бо! - воскликнул он на всякий случай. - А тебя как зовут?
- Улисс.
- Родительское?
- Нет, собственное.
- Улисс - это Одиссей, да? Подумаешь!
Я подошёл к двери шкиперского отсека и отпер её. Всеволод тотчас юркнул вслед за мной и принялся хозяйски озираться.
- Видишь эти маты? - сказал я. - Ты поможешь раздать их пассажирам.
- На всех не хватит… Ладно, ладно, без тебя знаю, что вначале женщинам.
Он взвалил кипу матов на спину и исчез. Вскоре он снова появился в отсеке. С ним пришли ещё несколько парней примерно его возраста.
- Они тоже будут таскать, - сказал Всеволод.
Я отвёл его в сторонку:
- Ты, наверно, все знаешь. Ну-ка, скажи, что произошло на Венере?
- А ты спроси у Баумгартена. Это который в скафандре сидит.
- Спрошу. Но сперва расскажи ты.
- Я бы ни за что не улетел, если б не родители. Я-то за свою психику спокоен.
"Опять психика, - подумал я. - Только это и слышишь вокруг…"
- Может, он его просто не услышал, - продолжал Всеволод, разглядывая мой курсантский значок, - а они из этого такое раздули…
- Кто кого не услышал? Говори по порядку.
- Так я и говорю. Он ехал с дальних плантаций, и вдруг у него испортился вездеход. Там, знаешь, привод компрессора…
- Не надо про компрессор. Что было дальше?
- Дальше начался чёрный теплон. - Парень оживился. - Ух и теплон был! На нашем куполе все антенны расплавились…
- Стоп! Ты сказал - испортился вездеход. Дальше?
- Вот я и говорю: испортился. А тут теплон начинается, чернота пошла. И тут он проезжает мимо.
- Кто мимо кого? Говори же толком!
- Тудор мимо Холидэя. Холидэй ему по УКВ - возьми меня, терплю бедствие. А тот будто и не слышит. Проехал, и все.
- Ну, а Холидэй что?
- А там один самолёт удирал от теплона. Так он услышал вызов Холидэя. Повезло ему, а то сгорел бы.
Тудор! Отец Рэя! Он часто бывал у нас в доме. Вместе с моим отцом он занимался селекцией венерианских мхов. Мы с Рэем с детства мечтали о профессии космолетчика, но, когда дело дошло до окончательного выбора, Рэй решил остаться на Венере. Я улетел на Землю, поступил в Институт космонавигации, а Рэй остался. И вот теперь его отец, Симон Тудор… Поразительно!
И ещё я вспомнил странные слова Рэя о том, что кто-то не понял его отца.
- Из-за этого случая и началась паника? - спросил я.
- Пойди к Баумгартену, он тебе расскажет.
Баумгартен спал. Но, когда я подошёл, он открыл глаза.
- Так хватит воды или нет? - спросил он.
- При жёсткой норме хватит. - Я сел рядом с ним. - Старший, мне рассказали про Холидэя. Может, Тудор просто не услышал его? Неужели из-за одного этого случая…
- Одного случая? - перебил он, грозно выкатывая на меня светло-голубые глаза. - Если хочешь знать, я заметил это у примаров ещё год назад. Я вёл наблюдения, дружок. Этот чемодан набит записями.
- Что именно ты заметил у них, старший? - спросил я, чувствуя, как похолодели кончики пальцев.
- Мелких признаков много. Но самый крупный и самый тревожный… м-м… как это на интерлинге… Равнодушие! - выкрикнул Баумгартен. - Безразличие ко всему, что выходит за рамки повседневных локальных интересов. Я утверждаю это со всей ответственностью врача!
Я потихоньку растирал кончики пальцев. Набитый чемодан. Наблюдения за примарами…
- Случай с Холидэем подтвердил самые страшные мои опасения, - продолжал Баумгартен. - Они становятся другими! Сдвиги в психике все более и более очевидны…
Его слова так и хлестали меня. Нет, нет, с моими родителями все в порядке. Ничего такого я не замечал. Нет!