Модульные дома часто выглядели недостроенными. Илье это нравилось, ибо привносило в жизнь ощущение движения. Всякая завершенность Илью настораживала. Законченное дело - спетая песня. Еще живы ее отзвуки, еще память полна ее словами, но песня, увы, ушла в небытие. Ушла потому, что пора запевать новую песню… Эту теорию "незавершенки" Егор на одном из философских диспутов назвал образцом логической анархии и с напускной серьезностью поинтересовался, как он, то есть Илья, реализовывал свои идеи во время операций. "Да ну тебя, - отбивался Илья. - Я говорю об общих закономерностях…" Он пытался даже контратаковать, разговор переключился на вечные истины, и наставник прервал их: "Вы потеряли предмет спора, ребята…"
Вечер был свободен, и Илья решил не нарушать обычай: новое место жительства обязывало его познакомиться с соседями.
"Меня зовут… Работал хирургом, сейчас специализируюсь как психолог. Увлекаюсь голографическими съемками. Люблю и знаю жизнь деревьев. Буду рад, если окажусь вам нужным…"
Примерно такие слова говорил Илья новым друзьям. В ответ его одаривали улыбками, личными индексами связи, семь раз приглашали ужинать, а зеленоглазая Жанна из первого модуля тут же потребовала "консультацию" и так нараспев, с такой хитринкой говорила это слово, что Илья поспешил ретироваться.
Этот вечер визитов успокоил душу, успевшую за последний месяц испытать и обман легкой победы, и провал с экзаменом, а главное - успевшую понять и принять чужую боль.
А от понимания, считал Илья, до исцеления порой один шаг.
"Плохо только, - подумал он, возвращаясь домой, - что понимание пришло к тебе, а исцелять-то надо другого… Да и вообще - о каком понимании может идти речь? Ты уже раз поспешил, горе-психолог…"
Визит к соседу, к чьему модулю он пристыковался вчера вечером, Илья оставил напоследок.
Он поднял ладонь, и дверь послушно ушла в паз.
- В доме гость! - сообщил электронный секретарь и тут же добавил: - Хозяин улетел во Львов! Он оставил вам звуковое письмо. Включаю воспроизведение:
"Очень рад тебе, сосед, - видел, как ты вчера прилетел. Отчаянно спешу, брат, - скороговорка хозяина квартиры раскатилась по всем углам, будто бусинки. - Улетаю, возвращаюсь, улетаю. У меня там жена, понял, брат… Да ты садись. Садись и пей мой тоник - я сам придумал рецепт. Зови меня Гуго. Я толковый конструктор, а еще ходят слухи, что я писатель. Если тебя не заговорил Дашко, - читай мои книги. Они на столике. А с Дашко ты, пожалуйста, не дружи - это хищник… Ну, все, Гуго уже нет. Я уже ушел, брат. Буду рад, если у нас найдутся общие интересы и увлечения".
- И я буду рад, Гуго, - негромко сказал Илья. - Я обязательно прочту твои книги. Вернешься - заходи.
Это сбивчивое послание растрогало Илью.
Гуго почему-то представился ему маленьким, непоседливым человечком. Ну, не обязательно маленьким, но непременно очень живым и эмоциональным. Как он, например, на Дашко набросился! Дашко… Эдакий атлет из четырнадцатого модуля. Грузный, однако фигура спортивная. И деловой. Дашко?! Как цепко выхватил Дашко из моего краткого монолога-визитки упоминание о голозаписи: "Да, да, деревья - это интересно… А вам приходилось снимать сюжеты для программы "Инфор"? О-о-о! Постоянный корреспондент. Это просто замечательно! Я покажу вам мой конструкторский центр… Есть великолепные разработки… Уверяю вас: сюжеты будут сказочные…" Дашко… Личность, конечно, любопытная. Явная любовь к громким словам. Потом это местоимение мой вместо наш… Ну и что? Почему ты сразу откликнулся на странное обвинение Гуго? Дашко, кстати, его руководитель и, по всей видимости, талантливый конструктор. Целая стена в авторских свидетельствах, а сколько благодарностей совета Прогресса. Почему же Гуго приклеил к нему такое страшное слово - хищник? Может, соперничество? Или недоразумение? Или психологическая аллергия?..
Ответов на эти вопросы не было. Однако за кратким предупреждением Гуго чувствовался не просто конфликт, а нечто большее. Илья решил непременно выяснить, в чем же здесь дело.
"Впрочем, это моя обязанность", - подумал он, и мысль эта показалась ему добрым знамением. Значит, новая жизнь приняла его. И он ее принял - со всеми радостями и сложностями, которые открываются только пристальному и неравнодушному взору.
Илья вышел на лоджию.
За клумбой, за кустами жасмина текла вечерняя дорога. Многоцветные ручьи тротуаров двигались с разной скоростью - три в одну сторону, три в противоположную, - людей там было мало, и Илья смотрел на них так, будто искал знакомое, чем-то родное лицо, которое сразу бы узаконило смутное чувство симпатии к этому городку, ответило взаимностью за весь Птичий Гам. Калий, соседи? Нет, не то. Они хорошие люди, но все это не то, не то… Надобно чудо, вспышка, случайный луч!
И чудо явилось.
На крайней, самой медленной дорожке, показалась невысокая женщина. Она была в свободной рабочей куртке из дымчатого полиэфира и таких же брюках, смуглое лицо дышало покоем, а чуть горьковатая и отрешенная улыбка, с которой незнакомка прислушивалась к болтовне дочурки, как бы говорила: "Да, милая, да, моя девочка… Ты - умница, ты все понимаешь. Но тебе пока не дано знать, какой это отчаянный труд - ждать".
То, что девочка - дочь Незнакомки, не вызывало сомнений: сходство было разительное. Остальное же Илья назвал бы даже не догадкой или предположением, а узнаванием. Он узнал, с первого взгляда ощутил, как дорог Незнакомке тот человек, чье отсутствие окрасило ее улыбку в горький цвет.
- Ты хоть поела, Кузнечик? - спросила женщина. Девочка что-то ответила, но Илья не расслышал что.
Серый ручей тротуара уносил его чудо, его Прекрасную Незнакомку, и ему вдруг безумно захотелось окликнуть ее, остановить.
"Что ты ей скажешь, чудак? - одернул себя Илья. - Что тебе тридцать два, четверть жизни, и эту жизнь согревают только вангоговские подсолнухи? Что тебя поразила тайная музыка этой будничной фразы "Ты хоть поела, Кузнечик?" - позабытой, из детства, там как-то слышанной, но не говоренной им еще ни разу и никому. Или, может, скажешь, что Садовник без любви - слеп и глух и нельзя ему в таком случае даже подходить к чужой душе…"
Это были грустные мысли. От них, наверное, потяжелел взгляд, стал ощутимым - девочка вдруг оглянулась, помахала ему рукой.
Чудо кончилось.
Илья хотел отработанным методом самовнушения решительно подавить смятение чувств, но в последний момент передумал:
"Это моя боль и моя жалость. Без них, конечно, можно прожить. Но тогда я действительно буду глух и слеп… Поплачься, Илюшенька, поплачься. Это можно. Нельзя только отчаиваться. Кажется, так ты собираешься увещевать Анатоля?!"
САМОРОДОК
Занималось утро, и птицы приветствовали его приход. В открытое окно врывались щебет и свист, трели и рулады, а рядом, в саду, изредка вскрикивала какая-то и вовсе необыкновенная птаха: ее стремительное "а-а-ах!" напоминало возглас восхищения.
Хор тоже ликовал.
"Ай Илья, ай молодец, - подумал Илья и прямо через окно выпрыгнул в сад. - Прожить в Птичьем Гаме месяц и только сегодня все услышать… И всего один голос узнать. Нет, постой. Разве это дикий голубь?.. Ай Илья, ай молодец…"
Роса обжигала щиколотки, между деревьев витал легкий туман. Было так рано и так вольготно, что Илья, кроме обычного комплекса упражнений, выполнил еще и свою произвольную программу по спортивной гимнастике. И хотя он дважды сбился, а на брусьях чуть вообще не сорвался, со спортивной площадки Илья ушел с видом д'Артаньяна, только что вручившего королеве небезызвестные алмазные подвески.
Он возвратился в дом. Позавтракал, продиктовал электронному секретарю традиционный перечень поручений и решил отправиться на Днепр. Обживаться так обживаться!
Но не успел Илья пройти и десяти шагов, как над головой мелькнули красные "плавники". Двухместный гравилет - нарядный, новенький, с улыбчивым лицом Солнца на борту - опускался на площадку перед домом.
- Егор!..
Они обнялись и замерли на миг, затем Егор отступил в сторону. На подножке гравилета стояла стройная русая девушка. Илью поразило ее лицо: удивительно чуткое, нежное и в то же время будто скованное неведомым ожиданием. Такое выражение лица, отметил он про себя, бывает у тех, кто к чему-то напряженно прислушивается, ловит даже тень звука. Или у… слепых.
- Это Оля! - сказал Егор и просиял. - Пятое крыло Стрекозы, Это жена моя, Илюша.
"Господи, до чего же щедра жизнь! - подумал Илья, подавая руку гостье и помогая ей сойти на землю. - Она одаривает всех детей своих, только надо уметь разглядеть эти дары. И принять…"
- Я сию минуту раздобуду для вас свободный модуль. Или возьмите мой. Я так рад…
- Нет, нет! - Егор замахал руками. - У нас всего шесть дней, свободных. Мы летим в Сухуми. Представляешь, Оля сто раз писала о море, но ни разу… не видела его…
Он сбился на слове "не видела" и смущенно замолчал.
- У нас есть два контура поливита, - пояснила Ольга. - И одни глаза на двоих. Это очень много. Целое богатство.
- Я тоже мог бы… - начал Илья, но тут же понял, каким нелепым покажется влюбленным его предложение, и перевел разговор на другое: - Кстати, - поинтересовался он, - как вы со Славиком решили судьбу этой диковинной машины? Только не подумай чего: я сам провалил экзамен, поливит здесь ни при чем.
- Решит референдум. Мы пока предлагаем резко ограничить сферу его применения. Во всяком случае, это не игрушка. И, тем более, не развлечение.
- Спасибо, Илюша, - улыбнулась Ольга. - Ты не договорил, но я поняла. Спасибо! Нам хватит одних… Я и так устаю во время сеансов: стараюсь меньше двигаться, чтоб не потерять ориентацию. Непривычно все это…
- Как твой подопечный? - вспомнил Егор.