Хейнц, как старший, поднялся, разводя руками.
- До дома путь неблизкий, а уже темнеет. Вы были очень добры, мистер Берн, спасибо за гостеприимство. Ой, вы только не спрашивайте, сколько индейцев мы ожидаем к прибытию в резервацию! - Священник сокрушенно покачал головой. - Та деревня, где мы обнаружили француза, была последней надеждой. Эти индейцы просто не понимают - они не могут ничего понять. Они так и будут сидеть на одном месте, пока не утонут окончательно. Мы пытались достучаться до их сердец историей о потопе. И что вы думаете - они сидели и молча слушали. А потом… потом они просто смеялись в ответ!
Помар сочувственно коснулся плеча старшего коллеги.
- Они понимают историю по-своему. Конечно, со временем индейцы выйдут из дикарства. Они спасутся, когда вода поднимется. И вспомните, святой отец, не все племена такие отсталые.
- Вот почему я не доверяю этому французу! Он их явно разлагает. Иначе с чего бы они так уважали его, в то время как над нами насмехались?
- Да, похоже, ваше путешествие было не из легких, - посочувствовал Чарли, хотя, по правде говоря, все это его мало волновало.
- И как часто такое случается - вы даже представить не можете! - стал жаловаться Хейнц, набрасываясь на воспоминания о неудачах, словно собака на потерянную кость. - Сначала тебе кажется, что ты достиг успеха. Находишь подходящего человека в племени, ублажаешь, возвышаешь, рассчитываешь на него. А потом он предает твое доверие. Обучаешь кнутом и пряником - и взамен лишь осмеяние нравственных норм. А ведь индейцы шемахоя ничем не хуже других племен. Они не пытались применить против нас силу и вели себя довольно смирно. Только вот при этом - прискорбно безразлично. Разговора, собственно говоря, не получилось. Между тем этот француз мог помочь нам. Однако вместо этого он стал почему-то возмущаться и, в конце концов, отказался. И не давал нам своего переводчика. Когда же мы попытались урезонить его, объяснив, как важно спасти этих людей, переместив в резервации, он только уставился на нас, как слепой, и, щелкнув своим магнитофоном, выдал какой-то вздор на французском языке. Какая-то там поэзия, сказал он. На самом деле, все это чушь собачья, а не поэзия. Там концы с концами не связать. Может, это у него навязчивая идея, поэзия… Именно она и привела его к дикарям.
- По крайней мере, святой отец, мы бросили семя. Господь присмотрит за всходами. Поверьте, все эти индейцы потянутся как миленькие, когда им понадобится наша помощь.
- Дамба присмотрит за ними, - рассмеялся Чарли. - Господь тут ни при чем. Дайте недельку-другую - и все увидят, что выхода нет. Все увидят - даже ваши с вывихнутыми мозгами индейцы, - когда им промочит ноги как следует.
Ночное небо было усеяно звездами, а кое-где затянуто причудливыми, похожими на огромных китов облаками. Чарли и Жоржи брели к строениям с навесами, что располагались на порядочном расстоянии от крытых жестью домов комплекса, где обитала прислуга Жоржи. Оба они, Жоржи и его крепко подвыпивший начальник, держали в руках по факелу, освещая раскисшую от дождя дорогу. Чарли прихватил с собой еще и револьвер, на всякий случай.
Керосиновые светильники мерцали над дверями, освещая вход в кафе и пару крошечных хижинок.
- Ишь, как их проняло наше электричество. Прямо второй штаб здесь устроили, - пробормотал Чарли, ставший более чувствительным к темноте после визита капитана.
- Существует некая иерархия света, Чарли. Мы пользуемся электричеством, те, кто ниже нас, - керосиновыми лампами. А те, кто под ними, довольствуются светом от костра и от звезд.
Они шли прямиком к кафе - шаткому строению с жалюзи на окнах, заключавшему в своих ненадежных стенах двенадцать столиков, а также кухоньку на заднем дворе и лестницу, ведущую в спальню над главным помещением. Спальня напоминала коробку из-под обуви, заброшенную на шкаф.
Двое рабочих из людей Жоржи молча сидели за пивом. За соседним столиком мулатка с окоченелым видом засыпала рядом со своей подружкой-индианкой. Высморкавшись, Чарли ощутил следы "Ланка Парфюм": в горячем влажном воздухе еще пахло эфиром.
Они с Жоржи уселись за свободный столик. Стройный и невозмутимый мальчуган-индеец с раскосыми глазами притащил им кружки с холодным пивом. Должно быть, достав их из какого-нибудь спрятанного в погребе керосинового холодильника. Они закурили.
Жоржи кивнул двум женщинам - и те нетвердой походкой приблизились к их столу. Рабочие Жоржи бесстрастно взирали на происходящее. Из джунглей донесся пронзительный крик. Не то птицы, не то животного.
Мулатка порылась в сумочке и достала небольшой позолоченный флакончик-спрэй с эфиром. Она нерешительно предложила его Чарли. Тот помотал головой. Жоржи также отказался, продолжая потягивать пиво. Женщина вытащила мятый носовой платок и, брызнув эфиром, прижала к лицу, глубоко дыша.
- Сдохнет, сучка безмозглая, - бросил Жоржи, наклонясь вперед и отрывая платок от ее остекленело счастливого лица, на котором застыло блаженство. - Ей и так уже хорошо.
Ее подружка выхватила платок у Жоржи и прижимала его к носу, пока "Ланка" не выдохлась.
- Чарли, последний раз ты ходил с мулаткой…
- О'кей, Жоржи.
Жоржи взял женщину под локоток и поднялся с ней по лестнице, весьма галантно, даже заворковав на португальском, на что мулатка отвечала отстраненным хихиканьем. Они удалились, оставив Чарли лицом к лицу с окоченевшей индианкой. Она могла говорить лишь на ублюдочном португальском диалекте - еще худшем, чем тот, которым владел он.
Чарли курил и наблюдал за ней через стол, в то время как бусинки влаги катились по запотелой бутылке.
Вскоре она превратилась в темнокожую девчонку с глазами загнанной газели, курносенькую. С длинными черными косичками-хвостиками, которая со страхом уставилась на него, а он - ткнул штыком прямо в живот мальчишки и там провернул его: вправо и влево…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Том Цвинглер носил рубиновую заколку и пару запонок красного хрусталя. Все остальное в нем было конкретно черным или белым, в том числе и все его ответы. Этот треугольник из трех красных точек изменял свои формы, когда Том Цвинглер кивал, качал головой или производил другие жесты, строго по законам изящной геометрии психологического воздействия. Психолог Ричард Дженнис наблюдал за этим представлением с болезненным любопытством. Это был настоящий эксперимент с человеческим вниманием - Том Цвинглер прошел в клинику, никем не остановленный, в то время как охранники зачарованно следили за игрой рубинов.
Дженнис был без пиджака. Его рубашка тоже являлась чем-то вроде оптического устройства: благодаря зелено-фиолетовой полоске она становилась нестерпимой для глаз. Видимо, Дженнис специально надевал эту рубашку, чтобы подольше оставаться незамеченным.
Отношения в группе были натянутыми. Дженниса коробила дотошность американца, Дороти Саммерс по-прежнему была на ножах с Соулом. Сэм Бакс пытался одновременно играть две роли: отца-покровителя и эрудированного технократа.
Кульминационной точкой визита Цвинглера должен был стать осмотр детей в их подвальных "мирах". По этому поводу Дженнис уже успел схлестнуться с Сэмом Баксом, и компромисс был достигнут. Решено было, что американец не станет заходить в искусственную среду, а просто понаблюдает за детьми в зеркальные (односторонние) окна.
Два других сотрудника, принимавших участие в этой встрече, были: специалист по бионике Эрнест Фридман, нервный суетливый человечек, чьи слегка выпученные глаза и торопливость речи говорили об увеличенной щитовидке; а также Лайонел Россон, голубоглазый блондин, компьютерщик с шевелюрой хиппи. Его худощавое сложение подчеркивали тертые джинсы и мешковатый серый свитер.
Некоторые предварительные объяснения были даны в беседе, состоявшейся перед тем, как гостя препроводили в нижние помещения. Цвинглер не раскрывал карт, не объясняя цели визита и проявляя интерес, главным образом, к работе Блока. Однако Соул чувствовал, что Цвинглера гораздо больше интересовал персонал. Чувство неясной тревоги нависло во время разговора о том, что расположено в секретном крыле клиники. Еще высокого гостя заинтриговал секретный препарат, который им удалось создать в Гэддоне. Правда, пока Соул никак не мог понять, в чем тут дело.
- Что касается организации, - говорил американец Сэму Баксу, - то экспериментальная часть Гэддона устроена неплохо. Однако вне Блока дети содержатся, как в любой клинике. Вы считаете это нормальным?
- Так и должно быть, Том. Понимаете, проводить коррекцию дефектов речи и отправлять детей в подвал - разговаривать на "дефективных" языках, - это как две половинки одного целого. Терапия и эксперимент - две части одного процесса, которые сводятся в компьютере. У нас еще столько работы для нашего… мальчика для битья по клавишам - Лайонела.
На упоминание своего имени Лайонел Россон ответил изящным кивком, отбрасывая гриву. Он был единственным из отдела, кто никогда не ерепенился и ничем не выражал недовольства. Смирный, как конь. Его присутствие создавало атмосферу доброты и невинности.
- Стало быть, вы занимаетесь исправлением языка в общем секторе, а его "искривлением" - в закрытом, так сказать, подвале? И то, что плохо у одной группы детей, помогает вам в работе с другой группой?
- Примерно так. Только ваше "плохо", Том, несет несколько иной оттенок. Скорее, дети из подвала обучаются специальным языкам.
- А как с медсестрами?
- Никаких проблем. Они военнослужащие.
- Хм… А посетители? Родители?
- Ни малейших поводов для беспокойства. Для общего отделения определены часы посещений. К детям из подвала, естественно, никакие посетители не допускаются.
- "Дети урагана"?
- Лучше не скажешь. Впрочем, лучше один раз увидеть…