– Послушай, Ахмул – теперь ты больше мне не страшен, потому что ты не сможешь больше встать. Можешь ты теперь меня выслушать?
Но Ахмул смог встать. Люди способны ходить и со сломанной ногой – даже бегать, когда в этом есть действительная необходимость или когда они находятся в шоке. Все дело сводится к тому, насколько велики физические повреждения и насколько они влияют на возможности человека. И пока кость в конечности не развалится на две половины, такие люди будут двигаться. Время от времени такое случается на футболе и при прыжках с парашютом. Самое интересное и пугающее здесь то, что в таком состоянии люди двигаются даже быстрее. И это в полной мере относилось сейчас к Ахмулу.
Джексон уклонился от броска Ахмула. Его рефлексы уступали рефлексам урода, но изученная им методика была разработана с учетом возможности избежания атак, происходящих с любой регистрируемой глазом скоростью. Он едва заметно прикоснулся к ребрам Ахмула. После этого бок Ахмула приобрел вид освежеванной туши. Черт тебя возьми, только меня не запачкай! – подумал Джексон, в очередной раз препровождая Ахмула мимо себя. Эх, ты, глупое животное!
– Сдавайся! – крикнул он вслед уроду.
Ахмул снова набросился на него, рыча.
– Я доберусь до тебя, доберусь до тебя, сукин сын!
На этот раз Джексон уклоняться не стал. Используя запасенную инерцию атаки Ахмула, он нанес удар по рукам противника. Потом чуть отступил, давая Ахмулу дорогу. Урод пытался схватить его, но не смог. Он вытянул для этого свои руки и все сделал правильно, но его конечности подвели его – они согнулись сразу в нескольких местах и Джексон выскользнул из них.
– Доктора сюда! – заорал Джексон.
– Я слежу за своим оборудованием! – крикнула в ответ Мэм, отодвигая что-то с пути слепо спотыкающегося Ахмула.
– Черт с тобой и твоим оборудованием! – крикнул Джексон, дотрагиваясь до нижней части спины Ахмула и чувствуя, как плоть создания превращается в кашу. На этот раз пальцами он нащупал что-то, что ощущаем мы в детстве, вытаскивая изо рта выпавший молочный зуб. Ахмул закрутил своими складными руками с быстротой ветряной мельницы, но у него больше не было ничего, чтобы его ноги могли поддерживать, и поэтому он повалился вниз, сложившись аккурат пополам, безуспешно попытавшись опереться на изуродованные руки. Он лежал, как мешок с костями, с распростертыми руками, с перекрученными коленями, прижавшись одной щекой к полу и уставившись на Джексона выпученным красным глазом.
– Хорошо, хорошо, – рыдал он.
Слезы с трудом находили упрятанные в его отвислых щеках каналы.
Джексон упал рядом с ним на колени.
– Я пытался объяснить тебе, – сказал он.
– Ага.
Ахмул вдруг дернулся вперед, пытаясь схватить руку Джексона зубами. Джексон ударил его по щеке.
– Перестань. Пожалуйста, перестань.
– Да. Да, хорошо, хорошо. У меня больше ничего не осталось.
Пальцы Ахмула начали царапать пол, подтаскивая его переломанную руку к ноге Джексона. Джексон прижал кисть Ахмула к полу коленом. Из-за поворота выкатился док и застыл над ними.
– Ну что же ты, черт возьми, – вспылил Джексон, – чего же ты ждешь.
– У меня нет санкций.
– Ладно – в соответствии с разделом ветеринарного обслуживания, я заявляю, что это существо есть ценная, безвредная чужеродная жизненная форма, которой требуется срочная медицинская помощь. Я приказываю тебе дать ему эту помощь в том объеме, в котором это тебе позволяют сделать твои знания и опыт!
Корпус дока раскрылся со щелчком.
– Слушаюсь, сэр. Никаких проблем.
Ахмул больше не пытался добраться до ноги Джексона. На полу под ним растеклась лужа.
– Что ты хочешь со мной сделать? Что вы хотите со мной сделать, мягкие?
– Тихо, тихо, все в порядке, Ахмул, – успокоил его Джексон и нежно погладил уродца по псевдоподиям на голове, там, где у амрсов растет их бахрома.
– Док вылечит тебя. Ты должен был послушаться меня, Ахмул. Почему ты меня не слушался? Я же люблю тебя.
– Ты больше не сделаешь мне больно?
Док обнял Ахмула и поднял с пола. Док был необыкновенно нежен. Он двигался мягко и осторожно, удобно устраивая Ахмула в своем кресле. Он был потрясающе нежен.
Из своей ниши уже выскользнула машина-уборщик. Она принялась увиваться вокруг ног Джексона, пытаясь добраться до лужи на полу.
– Дождись своей очереди, Мэм, – раздражено отругал машину Джексон, обращаясь к уборщику, как будто у того имелись глаза и уши. – У тебя совсем нет чувства такта, ну ни на грош.
Глава двенадцатая
1
– Дай мне на экран внешнего обзора круговую аудио-визуальную картинку, – приказал он Мэм, устроившись в кресле пилота.
Мэм развернула в его сторону экран. Динамики наполнились звуками внешнего мира; шелестом крыльев, бормотанием и свистом ветра в большой металлической конструкции, потрескивающей под его напором. Перед дверью взад и вперед безустанно летали часовые амрсы, с копьями наготове. Внизу под дверью шлюза рядом с лестницей валялась куча изломанных копий. В дверях Шипа стояли Первый амрс, старший ученый тощий и несколько ученых рангом пониже, числом от шести до дюжины, имея вид старательный, но бесполезный. Насколько понял Джексон из доносящихся обрывков голосов, они вели дискуссию; он сделал нетерпеливое движение в сторону датчика чувствительности, чтобы усилить звук. В голосах амрсов сквозила смешанная с возбуждением растерянность людей, понесших тяжелую утрату.
– А я говорю тебе, что мы должны принять неизбежность того, что там нас не хотят! – четко выкрикнул один из них.
– Заткнись! Я отлично помню обсуждение свидетельских показаний, из которых было прямо постулировано, что если Предмет уничтожает живых существ нашего типа, только лишь пытающихся прикоснуться к нему, то насколько же более ужасной бывает судьба тех, кому он дозволяет проникнуть в свою пасть!
– Сам заткнись! Хотел бы я проверить это утверждение на тебе!
– Эй, Первый! – негромко сказал Джексон, и дверь Предмета прорычала его в сотню раз усиленные слова амрсам. – Первый – выйди вперед!
– Что? – загнутые клювы вскинулись на Предмет. Блестящие, темные глаза начали шарить по металлическому боку, где у вершины лестницы должна была быть дверь.
– Первый, я узнал для тебя кое-что.
Передатчик сразу же выключился. Экран погас, в динамиках воцарила тишина.
– Вам запрещается нарушать чистоту эксперимента! – раздался резкий голос Мэм. – Вы превысили свои полномочия и грубо нарушили экспедиционные правила. Вам не разрешается вступать в подобного рода общение с подэкспериментальными существами. Все знания, необходимые подэкспериментальным существам, определены заранее, запрограммированы и много лет назад введены в их организм. Повторение подобных инцидентов приведет к вашему отстранению от занимаемой должности и командования кораблем. Факт инцидента занесен в бортовой журнал. Факт инцидента будет немедленно передан в банки личных дел на Земле при первом же контакте с коммуникационной сетью Проекта. Вам сделан выговор. Дальнейшее командование кораблем будет разрешено только после того, как вы пообещаете в дальнейшем оставить попытки нарушить чистоту эксперимента.
Экран и динамики снова ожили.
– Отойди прочь, – крикнул Джексон Первому.
Отсчитав тридцать секунд по бортовым часам, он скомандовал Мэм:
– Взлет.
И с грохотом, ревом и полыханием огня они унеслись в небо, забрав собой последнюю надежду этого мира, а подбитые амрсы еще некоторое время падали на землю вокруг места их старта.
2
Земля была пасторально зеленой, с рощами вязов на холмах, с редкими, приземистыми зданиями идеально белого цвета. Земля была зеленой, свежей и хмельной от вина жизни, такой же, какой она когда-то выходила из-под искусного карандаша Вальтера Диснея, взявшего за образец пейзажи Греции.
Путешествие не показалось Джексону особенно длительным. Большую часть времени он провел развалившись в кресле пилота. В самом начале пути он подолгу с тоской взирал на бескрайние звездные доспехи Вселенной, потрясенный до глубины души наконец пришедшим к нему пониманием того, что они на самом деле есть, упиваясь мыслями о необъятности и бесконечности раскинувшегося перед ним пространства, невероятности факта его сотворения, непостижимости его протяженности. Фантастические представления макро и микрокосмов не давали его сознанию покоя. Все эти гигантские механизмы, с их взрывами и угасаниями, с их бесконечными циклами и эпициклами, заставляли его нервы трепетать от удовольствия лицезреть тот огромный изумительный стол, накрытый для него. Иногда ему начинало казаться, что он понимает ту не имеющую конца в своей тонкости полноту, мчащуюся, вращающуюся и пронизывающую самое себя, с тем чтобы образовывать каждый миллимикрокуб своей бесконечности.
Мэм делала все, чтобы подкрепить в нем это ощущение. Она стонала и тонко подвывала, ухала и трясла своими внутренностями, заполняющими весь корабль вокруг него; его кресло пилота сотрясалось от ее гуда. Каждое новое ускорение, каждый щелчок самого малого ее механизма, казалось отражает еще один спазм жадного заглатывания миль и миль пути, отделяющих его глаза от какой-нибудь светящейся точки в черноте.