Эрто накинул плащ, вызвал лифт, спустился на первый этаж, потом, словно вспомнив что-то, поднялся пешком до почтовых ящиков, включил инфракрасный фонарик и просмотрел корреспонденцию профессора. В ящике лежали две ежедневные газеты, брошюра подписной серии "Проблемы изучения космоса", два письма из смежных институтов и открытка-приглашение на конференцию.
Эрто вышел на улицу. Им владело неопределенное настроение; может быть, следовало поехать к Вэлте и поговорить о своем, о том, что он пока скрывал, а может быть, делать этого не стоило. Потом, подумал он, еще есть время. Отъезд профессора на конференцию был бы приятным сюрпризом: книги остались бы в полном распоряжении Эрто. Можно было избавиться от нескольких поездок в городскую и Центральную библиотеки, потому что он мог теперь работать и по вечерам. Если бы только нашли когда-нибудь новый способ чтения на расстоянии… Увы, страницы книг так плотно прилегали друг к другу, что приборы не отделяли тексты соседних листов. Легко читались лишь заглавия книг и надписи на титульных листах. И сетования на несовершенство техники были вполне справедливы: строки сразу трех или даже пяти страниц накладывались друг на друга, и гораздо удобнее было совершить экскурсию в читальный зал, чем разгадывать причудливые ребусы…
На улице было свежо. Он выбрался на шоссе и свернул в маленький ресторан, где было много свободных столиков, потому что время обеда еще не пришло. С полчаса он прождал официанта, потом включил луч и заглянул на кухню. Кухня казалась безлюдной. Он выбрал салат, мясо, кофе и установил режим нуль-транспортировки. (Вообще-то это делать не рекомендовалось, но в виде исключения космолетчики пользовались иногда маленькими привилегиями.) Две тарелки и стакан кофе оказались на столе, он пообедал и, оставив деньги, пошел в библиотеку. Теперь он должен был работать на совесть, хотелось сделать все самому, даже составить отчет, чтобы никому не пришлось корпеть за него.
Мило раскланявшись со старушкой библиографом, он прошел прямо к книгохранилищу. У дверей лифта, улучив момент, он наладил транслятор. Его одежда, лицо, руки стали излучателями электромагнитных волн, они испускали как раз такой набор светящихся точек, который совпадал с контурами и красками предметов, расположенных за ним. Состояние невидимости не было запрещено: в привидения все равно никто бы не поверил, остававшиеся после исключения привидений возможности с достаточными основаниями относили к области фантазии.
Так он проник в книгохранилище и за каких-нибудь три часа просмотрел около сотни томов. Радиус нуль-транспортировки составлял тридцать метров, и можно было работать, удобно устроившись в кресле. А над улицами проносилась гроза, и ее дыхание чувствовалось даже здесь.
В конце дня произошло неизбежное: у далекого края стеллажа, над четвертой снизу полкой замаячило бледное женское лицо с выражением крайнего испуга и изумления в округлившихся глазах. В мгновение ока отправил он книги на положенное место и вернулся в зал. Он работал допоздна.
Дома его ждало письмо.
Письмо профессора Шестакова
"Дорогой Эрто!
Обстоятельства сложились так, что я вынужден уехать в командировку на Памир, где километровое зеркало нашего радиотелескопа поймало сигналы, совсем не напоминающие обычный хаос межзвездного эфира. Да не покажется Вам удивительным и странным, что исследователь, значительную часть своей сознательной жизни посвятивший осмыслению возможности контактов, отбывает в командировку именно тогда, когда соседом его по квартире оказывается представитель иной планетной системы. Я не могу отказаться от участия в конференции, посвященной расшифровке сигналов. Охотно поделюсь с Вами соображениями, касающимися наших личных взаимоотношений. Не буду скрывать, что мое открытие стоило немалого труда и терпения. Иначе и быть не могло, ведь факты, даже самые необычные, должны были толковаться мной совсем в ином духе, причем истинный вариант, казалось, исключался из рассмотрения с самого начала (на что, конечно, и следовало Вам рассчитывать).
Да, я был бы очень далек от истины, как специалист, и ни один коллега ни за что не поверил бы мне (как не поверит и теперь), если бы мне когда-нибудь каким-то чудом удалось подтвердить свои теоретические построения фактами. Это считалось бы почти невероятным совпадением, которое в наиболее благоприятном случае следовало бы подтвердить многократно, сводя таким образом невыполнимую, по существу, задачу к еще более сложной. Но долгие годы во мне жила мечта. Я почти убедил себя, что наш диалог должен носить, если так можно выразиться, деловой характер. И по мере того, как я работал над теорией дальней ненаправленной связи, во мне зрела совсем иная мысль. Я начинал догадываться, что в неоглядных просторах всегда и всюду велся прежде всего поиск себе подобных. И разве Вы задержались бы у нас так долго, окажись Вы или мы другими?
Наверное, эта мысль не нова, но я понимал ее, вероятно, слишком уж буквально. Я пытался убедить одного своего коллегу и друга, что разговор скорее всего начнут специалисты. Он горячо возражал, и в запальчивости я воскликнул: "Да что тут странного, именно так все и произойдет, как я говорю! Да, позвонят по телефону или просто придет человек и начнет разговор. Да, именно ко мне или к тебе, потому что именно мы готовы к этому. Но скорее всего ко мне!"
Это была только мечта. Я прекрасно понимал это. Да и друг тоже понимал. Тем не менее он набросал что-то вроде дружеского шаржа и подарил его мне. На рисунке был изображен молодой человек с чемоданчиком в руке, нажимающий кнопку звонка у двери моей квартиры. Подпись была довольно-таки издевательской. Она гласила (от имени звонившего): "Я-то прибыл, но что делать, если профессора Шестакова нет дома?"
Это было так давно, что я забыл о дружеской выходке моего коллеги. И никогда не вспомнил бы, не встретившись с Вами. Дело в том, что человек, изображенный на рисунке, в общем похож на Вас. Быть может, это лишь показалось мне. Во всяком случае, после Вашего визита в мою библиотеку я задумался всерьез. Скажите-ка, может ли кто-нибудь отказаться от мечты?
Вот почему я записал Ваш разговор с Вэлтой. Записывающая установка выполнена на грани наших технических возможностей, и Вам легко понять трудности, которые связаны с регистрацией вторичной ионизации в канале. Я вел запись не самих звуков, а их следов (по понятным причинам радиоволны не применялись)… И вот, представьте, после нескольких попыток расшифровал сигналы, пользуясь теми закономерностями, которые мы хотели использовать в том случае, если удастся принять сигналы из космоса.
Я все больше убеждаюсь, что наша с Вами встреча не случайна. Не исключено ведь, что проблема контактов не имеет, так сказать, регулярной структуры, и для ее решения нужны многие встречи, подобные нашей. Вряд ли кто упомнит все подробности, относящиеся к экспедиции. Я допускаю, что Вы и Ваши коллеги могут остаться в неведении относительно того, какое решение незаметно подсказал мозг Корабля - и почему.
И я тешу себя странной, быть может, мыслью, что письмо мое поможет Вам. Тем не менее я отдаю себе отчет в том, что стремление к прямым контактам зависит не только от нашего и Вашего желания, (В их числе, несомненно, и всеобщая готовность использовать контакты только во имя справедливых целей, а между тем на нашей планете еще столь много предстоит для этого сделать!)
Сегодня, сейчас контакт не может быть всеобъемлющим - и потому он может быть лишь эпизодом, подготовкой к будущему. Искренне желаю Вам успехов в работе. Я, вероятно, надолго задержусь в Средней Азии.
Александр ШЕСТАКОВ
В преддверии
Однажды он вызвал Корабль. Ему хотелось поговорить со своими. На Корабле, остались лишь четверо - два пилота, капитан и инженер, следивший за маскировкой (статическое поле придало ракете форму копны). Вэлта вот уже неделю работала на новом месте. Это было совсем недалеко, в сорока километрах от города, на берегу Оки. Астроботаник мог лишь мечтать о таком благодатном месте: на приокских террасах сохранилась реликтовая флора, и здесь, точно на полигоне, удавалось проверить новые приборы для наблюдения спектров всего растущего, цветущего, плодоносящего, чем только была богата эта земля.
Установив вариатор, он с нетерпением наблюдал, как оживало стекло, как луч пробегал по темной глади реки, по ее песчаным широким берегам. Луч остановился у домика станции - старой, заброшенной дачи, ветхость которой не вызывала сомнений в том, что она пуста.
- Вэлта!
Луч как бы шагнул к двери, проник внутрь. Вэлта сидела за столом с лампой-анализатором.
- Здравствуй. - Она подняла глаза.
- Я не помешал?
- Нисколько. Я рада.
Он замялся. Перед ней лежали какие-то травинки, былинки, цветы. Их лизали зеленые язычки огня: лампа едва слышно гудела, просвечивая стебельки холодным пламенем. Из нее вылетали пучки искр, пронзавших листья и лепестки, ощупывавших каждую молекулу внутри их и уносившихся к овальному зеркальцу, словно пчелиный рой к улью. Там они отдавали добычу совсем крошечные схемы, по которым природа строила и строила зеленые ладьи с парусами-листьями, спешащие сорваться с якоря и унестись в воздушный океан со звуками птичьих веснянок. Вэлта училась внешней волшбе, она разгадывала ее несказанные узоры, ее тайные чары, ее немые веления. На лицо Вэлты опустилась паутина тонких теней и полутеней. Оно казалось строгим и усталым.
- Хочешь, чтобы я угадала твои мысли?
- Я хочу остаться здесь, - просто сказал он. - Навсегда.
- Оставайся. Я помогу закончить твою работу.