Первые крупные капли дождя шлепнулись на землю. Ларион остановился в конце березовой аллеи, поставил картину на землю, прислонив к смутно белеющему стволу, раскрыл зонтик над головой Ольги Юрьевны.
– Ларион Сергеевич, экой вы, право, - тихо произнесла женщина, - Дождика я не боюсь, за девяносто бездомных лет сколько этих дождей сквозь меня пролилось - устанешь считать. А вот себя вам поберечь надо.
– Не сахарный, - коротко ответил Ларион.
Холодный дождь не остужал тлеющую в груди ярость. Струйки воды, стекавшие с волос за шиворот, вызывали озноб, но ничуть не успокаивали. Второй раз в жизни Лариона кинули так нагло и бесцеремонно. Первый раз такое случилось еще в студенческие годы на излете советской власти. Тогда Ларион подрядился оформлять территорию военного завода. На стенах заводских цехов нужно было намалевать лозунги: "На работу с радостью, с работы с гордостью!" - и прочее в том же духе. А под лозунгами изобразить вдохновенные пролетарские физиономии. Работать приходилось, болтаясь на спущенной с крыши веревке, что само по себе не облегчало задачи. А когда задание было выполнено, Лариона просто не пустили на завод. Ларион кинулся звонить директору, но услышал в ответ:
– У вас договор есть?
– Нет, но вы же обещали - оплата по выполнении…
– Я ничего не обещаю без договора, а кто вы такой, и вовсе не знаю. Всего хорошего.
С заводом Ларион расквитался радикально: вооружившись самодельной пращой и кучей стеклянных банок с краской, залез на крышу дома, с которой просматривалась заводская территория, и заляпал безобразными зелеными пятнами все свое художество А один пузырек умудрился положить ровно в окно директорского кабинета. На покупку зеленой краски ушла вся стипендия, так что вместо заработка получилось сплошное разорение, но о поступке своем Ларион никогда не жалел.
А как быть в данной ситуации? Чем художник, пусть даже и добившийся успеха, может досадить Валерию Отрадьеву? Руки коротки, и праща в данном случае не поможет. Все, как в считалочке: Ларион, пошел вон - вот и весь сказ.
Дождь хлестал все сильнее, обратившись в настоящий ливень, какие разве что в июне бывают. По строительной площадке, не успевшей порасти муравой, бежали желтые от глины ручьи. Ларион измок до нитки, но упорно продолжал держать зонт над головой неуязвимой Ольги Юрьевны.
Всю ночь сижу я и страдаю,
Темно вокруг и грустно мне.
А струйки мутные так медленно стекают
За воротник и по спине…
По какой ассоциации припомнилась старая туристская песня? Ах, да, студенческая месть заводу! А что делать теперь? Не отдавать же хладнокровному мерзавцу все, ради чего жил последние годы? Жаль даже не денег, хотя строительство выпотрошило Ларионов бюджет вчистую. Но нестерпимо думать, что в любовно восстановленном доме будет хозяйничать тип, которого в былые годы и до людской не допустили бы. Граф Отрадьев - как язык-то поворачивается выговорить такое? А ведь ему поверят, деньги умеют уговаривать. Родовое гнездо - вот оно, пожалуйста! Портреты предков закажет у Ильи Глазунова. На охоту станет выезжать в Пашину ухожу, со сворою собак и егерей. И, конечно, исполнит давнюю мечту: сидя на вышке, в полной безопасности, застрелит живущую в ухоже медведицу. Плевать ему, что это запрещено законом, он граф и, значит, в своем праве.
Прямо хоть бери дедову двустволку и устраивай засидку на Барской пустоши.
Ружье - грох! Граф - кувырк!
А не ходил бы ты, граф, за чужим добром!
Как же, так ему и позволят засидку устроить! Телохранителей видал? Профессионалы… По всему знать, не один Ларион мечтает поквитаться с обидчиком. Тьфу, даже не знаешь, как его величать: Отрадьев-Отродьев… Драко-Дракович
Ольга Юрьевна поднялась с камушка, на который присела поначалу, встала так, чтобы и на Ларионову долю достался кусочек зонта. Они стояли недопустимо близко, с точки зрения морали девятнадцатого века. Хотя что может знать мораль? Моральные императивы неприменимы ни к призракам, ни к художникам.
– Ларион Сергеевич, - тихо произнесла Ольга Юрьевна, - я догадываюсь, о чем вы сейчас думаете. Не надо этого делать. Даже двести лет назад такое уже не помогало.
– Так что же, сдаться на милость победителя?
– Ни в коем случае! Этот выскочка думает, что купил наше имя. Он полагает, что захватил наш дом и отныне ему принадлежат прошлое и будущее. Он ошибается, ему не принадлежит даже настоящее. Мы привыкли переделывать историю в угоду толстым кошелькам, но всему на свете должен быть предел. Продается все, кроме чести, и сколько бы ни было денег у отродья, нашу фамилию он не купит.
– И тем не менее, - с горечью произнес Ларион, - он сидит там, а мы мокнем здесь.
– Вот именно - мы. Я могла жить на развалинах, но оставаться рядом с этим нуворишем - выше моих сил. И я ушла с вами. У вас нет родословной, но есть благородство и честь, а это важнее. А без меня, я это говорила, дом стоять не будет. Смотрите… - Ольга Юрьевна подалась вперед, указывая в дождливую темноту, - вон там, под берегом, прежде били родники. Криница была обустроена, берег камушками цветными выложен. Потому и колодца при усадьбе не копали. Когда усадьба сгорела, обломки и часть фундамента обрушились в криницу и засыпали родники. Остался только тот, что ниже по течению. Девяносто лет источник был заперт под землей, но сегодня его заточению придет конец. Я ушла, да еще и этот дождь… Смотрите…
Август, поздний вечер, дождь… что там можно разглядеть? Но недаром Лариону достались зоркие дедовы глаза. Нет родословной, но есть род. Ларион видел происходящее как на собственной ладони. Вздувшийся ручей, оплывающие пласты глины и песка… бревенчатый сарайчик покосился и с медленным хрустом завалился набок. Движок генератора смолк, хотя его и прежде было не особо слышно, свет в доме погас, исчерченные дождем окна погрузились во тьму. Впрочем, почти сразу вновь замелькал свет, неспокойно мечущийся из стороны в сторону.
Точно, вспомнил Ларион, ведь рейдеры заявились к нему с мощным переносным фонарем. И сейчас ищут причину поломки. Ни пробок, ни счетчика в доме нет - зачем при собственном генераторе? Значит, скоро они выйдут на улицу и увидят, что происходит.
Дождь продолжал хлестать, глина плыла вниз, новорожденный овраг подбирался к самому дому. Серебристый джип, оставленный на берегу, накренился и тоже поплыл под откос. По-милицейски завыла сигнализация.
Луч света, шаривший по террасе, немедля переместился на лужайку перед домом.
– Ну, если это мудло чего натворило, - донесся рев Отрадьева, - он у меня ответит! На запчасти пущу недоноска!
Темные фигуры заметались по двору, и в эту минуту качнулась и начала крениться стена холодного флигеля.
Ничего не скажешь, отрадьевские охранники показали себя настоящими профессионалами. Прежде всего они кинулись спасать хозяина. Если бы Ларион в свое время поддался на уговоры двурушника Каштуна и построил дом не из кругляка, а из бруса, телохранителям удалось бы выдернуть шефа из-под удара, но круглое бревно, подпрыгнув, ударило одного из мордоворотов по ногам, и он не сумел отшвырнуть Отрадьева достаточно далеко. Косая четырехвершковая стропилина упруго сыграла о груду бревен, в которую превратилась рухнувшая стена, и уже на излете приложилась к лысому черепу самозваного сиятельства.
Далее Ларион не смотрел. Оскальзываясь в мокрой траве, он бежал на выручку гибнущим людям.
Странно устроен интеллигентный человек. Только что мечтал об убийстве и на полном серьезе был готов взяться за ружье, а как сбылась кровожадная мечта, тут же помчал спасать мерзавца, которого минуту назад вполне обоснованно хотел убить.
Впрочем, спасать пришлось не Отрадьева, а самоотверженного телохранителя, ноги которого остались под завалом бревен.
Второй охранник в критической ситуации проявил себя изрядным психологом. Ни на мгновение он не заподозрил Лариона в желании добить пострадавших и с ходу принял помощь.
– Лом у вас есть? - закричал он. - Лом нужен!
Лом и прочий инструмент, запретный для тонких пальцев художника, хранился в гараже, оформленном под конюшню. В две минуты часть бревен была растащена, под остальные подведена вага, приспособленная из того самого бревна, что огрело по темени Отрадьева. Хрипя от натуги, охранник приподнял завал, а Ларион, ухватив под мышки, вытащил пострадавшего.
Все это время Борис Яковлевич метался из стороны в сторону, нечленораздельно кудахтал и пытался нажимать кнопочки мобильного телефона, бесполезного в этой глуши. Спутниковая мобила Отрадьева оказалась разбита в кашу и тоже бездействовала.
Освободив раненого, занялись машиной. Ларионовский жигуленок оставался в деревне, так что пришлось ставить на колеса увязший в грязи "порш-кайен". Положение усугублялось тем, что еще одна стропилина с крыши рассыпавшегося флигеля вмазала торцом в серебристый борт.
В пустом гараже нашелся буксировочный трос и ручная лебедка. Трос зачалили вокруг ствола старой березы и постепенно выволокли джип на твердую землю. Затем при помощи все той же ваги двухтонная машина была варварски перевернута и встала на колеса. Удар о землю разнесся далеко окрест, как если бы очень большой медведь сорвался с осины, на которую вздумал сдуру залезть.
Удивительный образом мотор покалеченного "порша" заработал как ни в чем не бывало, доказав себе и остальному миру, что крутая тачка, это не хухры-мухры.
Лишь затем Ларион повернулся к сидящему на земле Валерию Отрадьеву.