- Недалеко. Почти рядом.
- Благополучно?
- Нет горючего. И с рацией что-то.
- Тогда оставайтесь. Поможете нам перебазироваться на снегоход. - Зернов запнулся, подыскивая подходящее английское наименование, и, видя, что американец его всё же не понимает, пояснил: - Ну, что-то вроде автобуса на гусеницах. Место найдётся. И рация есть.
Американец все ещё медлил, словно не решаясь что-то сказать, потом вытянулся и по-военному отчеканил:
- Прошу арестовать меня, сэр. Я совершил преступление.
Мы переглянулись с Зерновым: вероятно, нам обоим пришла в голову мысль о Вано.
- Какое? - насторожился Зернов.
- Я, кажется, убил человека.
6. Второй цветок
Зернов шагнул к укутанному Вано, отдёрнул мех от его лица и резко спросил американца:
- Он?
Мартин осторожно и, как мне показалось, испуганно подошёл ближе и неуверенно произнёс:
- Н-нет…
- Вглядитесь получше, - ещё резче сказал Зернов.
Лётчик недоуменно покачал головой.
- Ничего похожего, сэр. Мой лежит у самолёта. И потом… - прибавил он осторожно, - я ещё не знаю, человек ли он.
В этот момент Вано открыл глаза. Взгляд его скользнул по стоящему рядом американцу, голова оторвалась от подушки и опять упала.
- Это… не я, - сказал он и закрыл глаза.
- Все ещё бредит, - вздохнул Толька.
- Наш товарищ ранен. Кто-то напал на него. Мы не знаем кто, - пояснил американцу Зернов, - поэтому, когда вы сказали… - Он деликатно умолк.
Мартин подвинул Толькины санки и сел, закрыв лицо руками и покачиваясь, словно от нестерпимой боли.
- Я не знаю, поверите ли вы мне или нет, настолько все это необычно и не похоже на правду, - рассказал он. - Я летел на одноместном самолёте, не спортивном, а на бывшем истребителе - маленький "локхид", - знаете? У него даже спаренный пулемёт есть для кругового обстрела. Здесь он не нужен, конечно, но по правилам полагается содержать оружие в боевой готовности: вдруг пригодится. И пригодилось… только безрезультатно. Вы о розовых "облаках" слышали? - вдруг спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил, только судорога на миг скривила рот: - Я настиг их часа через полтора после вылета…
- Их? - удивлённо переспросил я. - Их было несколько?
- Целая эскадрилья. Шли совсем низко, мили на две ниже меня, большие розовые медузы, пожалуй, даже не розовые, а скорее малиновые. Я насчитал их семь разной формы и разных оттенков, от бледно-розовой незрелой малины до пылающего граната. Причём цвет всё время менялся, густел или расплывался, как размытый водой. Я сбавил скорость и снизился, рассчитывая взять пробу: для этого у меня был специальный контейнер под брюхом машины. Но с пробой не вышло: медузы ушли. Я нагнал их, они опять вырвались, без всяких усилий, будто играючи. А когда я вновь увеличил скорость, они поднялись и пошли надо мной - лёгкие, как детские шарики, только плоские и большие: не только мою канарейку, а четырехмоторный "боинг" прикроют. А вели они себя как живые. Только живое существо может так действовать, почуяв опасность. И я подумал: если так, значит, и сами они смогут стать опасными. Мелькнула мысль: не уйти ли? Но они словно предвидели мой манёвр. Три малиновые медузы с непостижимой быстротой вырвались вперёд и, не разворачиваясь, не тормозя, с такой же силой и быстротой пошли на меня. Я даже вскрикнуть не успел, как самолёт вошёл в туман, неизвестно откуда взявшийся, и даже не в туман, а в какую-то слизь, густую и скользкую. Я тут же все потерял - и скорость, и управление, и видимость. Рукой, ногой двинуть не могу. "Конец", - думаю. А самолёт не падает, а скользит вниз, как планёр. И садится. Я даже не почувствовал, когда и как сел. Словно утонул в этой малиновой слякоти, захлебнулся, но не умер. Смотрю: кругом снег, а рядом - самолёт, такой же, как и мой - "локхид"-маленький. Вылез, бросился к нему, а из кабины мне навстречу такой же верзила, как и я. То ли знакомый, то ли нет - сообразить не могу. Спрашиваю: "Ты кто?" - "Дональд Мартин, - говорит. - А ты?" А я смотрю на него, как в зеркало. "Нет, врёшь, - говорю, - это я Дон Мартин", - а он уже замахнулся. Я нырнул под руку и левой в челюсть. Он упал и виском о дверцу - хрясь! Даже стук послышался. Смотрю: лежит. Пнул его ногой - не шелохнулся. Потряс - голова болтается. Я подтащил его к своему самолёту, думал: доставлю на базу, а там помогут. Проверил горючее - ни капли. Дам радиограмму хотя бы - так рация вдруг замолчала: ни оха, ни вздоха. Тут у меня голова совсем помутилась: выскочил и побежал без цели, без направления - все одно куда, лишь бы дальше от этого сатанинского цирка. Все молитвы позабыл, и перекреститься некогда, только шепчу: Господи Иисусе да санта Мария. И вдруг вашу палатку увидел. Вот и все.
Я слушал его, вспоминая своё испытание, и, кажется, уже начал понимать, что случилось с Вано. Что сообразил Толька, по его выпученным глазам уразуметь было трудно, вероятно, начал сомневаться и проверять каждое слово Мартина. Сейчас он начнёт задавать вопросы на своём школьном английском языке. Но Зернов предупредил его:
- Оставайтесь с Вано, Дьячук, а мы с Анохиным пойдём с американцем. Пошли, Мартин, - прибавил он по-английски.
Инстинкт или предчувствие - уж я сам не знаю, как психологи объяснили бы мой поступок, - подсказали мне захватить по пути кинокамеру, и как я благодарен был потом этому неосознанному подсказу. Даже Толька, как мне показалось, поглядел мне вслед с удивлением: что именно я снимать собрался - положение трупа для будущих следователей или поведение убийцы у тела убитого? Но снимать пришлось нечто иное, и снимать сразу же на подходе к месту аварии Мартина. Там было уже не два самолёта, севших, как говорится, у ленточки, голова в голову, а только один - серебристая канарейка Мартина, его полярный ветеран со стреловидными крыльями. Но рядом с ним знакомый мне пенистый малиновый холм. Он то дымился, то менял оттенки, то странно пульсировал, точно дышал. И белые, вытянутые вспышки пробегали по нему, как искры сварки.
- Не подходите! - предупредил я обгонявших меня Мартина и Зернова.
Но опрокинутый цветок уже выдвинул свою невидимую защиту. Вырвавшийся вперёд Мартин, встретив её, как-то странно замедлил шаг, а Зернов просто присел, согнув ноги в коленях. Но оба все ещё тянулись вперёд, преодолевая силу, пригибавшую их к земле.
- Десять "же"! - крикнул обернувшийся ко мне Мартин и присел на корточки.
Зернов отступил, вытирая вспотевший лоб.
Не прекращая съёмки, я обошёл малиновый холм и наткнулся на тело убитого или, может быть, только раненого двойника Мартина. Он лежал в такой же нейлоновой куртке с "химическим" мехом, уже запорошённый снегом, метрах в трех-четырех от самолёта, куда его перетащил перепуганный Мартин.
- Идите сюда, он здесь! - закричал я.
Зернов и Мартин побежали ко мне, вернее, заскользили по катку, балансируя руками, как это делают все, рискнувшие выйти на лёд без коньков: пушистый крупитчатый снег и здесь только чуть-чуть припудривал гладкую толщу льда.
И тут произошло нечто совсем уже новое, что ни я, ни мой киноглаз ещё не видели. От вибрирующего цветка отделился малиновый лепесток, поднялся, потемнел, свернулся в воздухе этаким пунцовым фунтиком, вытянулся и живой четырехметровой змеёй с открытой пастью накрыл лежавшее перед нами тело. Минуту или две это змееподобное щупальце искрилось и пенилось, потом оторвалось от земли, и в его огромной, почти двухметровой пасти мы ничего не увидели - только лиловевшую пустоту неправдоподобно вытянутого колокола, на наших глазах сокращавшегося и менявшего форму: сначала это был фунтик, потом дрожавший на ветру лепесток, потом лепесток слился с куполом. А на снегу оставался лишь след - бесформенный силуэт только что лежавшего здесь человека.
Я продолжал снимать, торопясь не пропустить последнего превращения. Оно уже начиналось. Теперь оторвался от земли весь цветок и, поднимаясь, стал загибаться кверху. Этот растекавшийся в воздухе колокол был тоже пуст - мы ясно видели его ничем не наполненное, уже розовеющее нутро и тонкие распрямляющиеся края, - сейчас оно превратится в розовое "облако" и исчезнет за настоящими облаками. А на земле будут существовать только один самолёт и один лётчик. Так всё и произошло.
Зернов и Мартин стояли молча, потрясённые, как и я, впервые переживший все это утром. Зернов, по-моему, уже подошёл к разгадке, только маячившей передо мной тусклым лучиком перегорающего фонарика. Он не освещал, он только подсказывал контуры фантастической, но всё же логически допустимой картины. А Мартин просто был подавлен ужасом не столько увиденного, сколько одной мыслью о том, что это увиденное лишь плод его расстроенного воображения. Ему, вероятно, мучительно хотелось спросить о чём-то, испуганный взгляд его суетливо перебегал от меня к Зернову, пока наконец Зернов не ответил ему поощряющей улыбкой: ну, спрашивай, мол, жду. И Мартин спросил:
- Кого же я убил?
- Будем считать, что никого, - улыбнулся опять Зернов.
- Но ведь это был человек, живой человек, - повторял Мартин.
- Вы в этом очень уверены? - спросил Зернов.
Мартин замялся:
- Не знаю.
- То-то. Я бы сказал: временно живой. Его создала и уничтожила одна и та же сила.
- А зачем? - спросил я осторожно.
Он ответил с несвойственным ему раздражением:
- Вы думаете, я знаю больше вас? Проявите плёнку - посмотрим.
- И поймём? - Я уже не скрывал иронии.