"Лицо относительно мало". Именно эти слова и стояли в отчете, в точности те, что он запомнил. "Глаза, один карий и один голубой". Киль улыбнулся этому воспоминанию. Его глаза - "один карий и один голубой" - расположенные практически у висков, позволяли ему взглянуть едва ли не прямо назад, не поворачивая головы. Ресницы у него были длинные, загнутые. Когда он отдыхал, они затеняли его глаза. Время разместило в уголках его широкого толстогубого рта морщинки от улыбок. А его плоский нос почти в ладонь шириной рос, пока не остановился совсем рядом со ртом. Его лицо в целом, если сравнивать с другими, выглядело странно прищипленным сверху донизу, словно после долгих раздумий его приделали в самый последний момент. Но эти глаза, размещенные по краям, именно они были главным в его лице - живые, умные.
"Мне дозволили жить, поскольку я выглядел умным", подумал он.
Именно этого он и искал в представавших перед ним субъектах. Ум. Понимание. Именно это требовалось человечеству, чтобы выпутаться. Сила и прилежание также, но они были бесполезны без руководящего ими разума.
Киль закрыл глаза, и его шея нырнула еще глубже в поддерживающий каркас. Бормотуха оказывала желанное воздействие. Он никогда не прикасался к этому напитку без мысли о том, что источником его являются, как ни странно, смертоносные нервоеды, ужасавшие первопоселенцев Пандоры в те дни, когда из ее моря подымалась суша.
Первые наблюдатели называли их "ордами червей". Эти орды нападали на теплокровную жизнь, выедая все до единой нервные клетки и прокладывая себе путь к мозгу, где и откладывали свои цистообразные яйца. Даже рвачи их опасались. Но вот пришло бесконечное море, и нервоеды сделались подводными жителями, а побочным продуктом их ферментации оказалась бормотуха - успокоитель, наркотик, "напиток счастья".
Уорд огладил стаканчик и сделал еще один глоток.
Дверь за его спиной открылась, и послышались знакомые шаги - знакомый шорох одежды, знакомые запахи. Он не открыл глаза, а лишь подумал, какое это редкостное проявление доверия даже среди островитян.
"Или приглашение", подумал он.
Лукавая улыбка коснулась уголков его губ. Киль ощущал вызванное бормотухой покалывание в кончике языка и пальцев. А теперь уже и в пальцах ног.
"Не шею ли под топор подставляю?"
После вынесения смертного приговора его всегда мучило чувство вины. По крайней мере неосознанное желание кары. Ладно, все сделано так, как записано в постановлении Комитета - но ведь он не такой дурак, чтобы твердить древнее самооправдание: "Я всего лишь выполнял приказ".
- Тебе что-нибудь нужно, мистер Правосудие? - Голос принадлежал Джой Марко, его помощнице, а время от времени и возлюбленной.
- Нет, спасибо, - пробормотал он.
Она коснулась его плеча.
- Комитет хочет снова собраться в одиннадцать ноль-ноль. Мне сказать им, что ты…
- Я приду. - Киль по прежнему держал глаза закрытыми, слушая, как она собирается уходить. - Джой, - окликнул он, - ты никогда не думала, какая ирония заключается в том, что ты работаешь в Комитете - с твоим-то именем?
Джой вновь подошла к нему и опустила ладонь на его левую руку. Под воздействием бормотухи Уорду казалось, что ее ладонь тает, вливаясь в него, что это не только прикосновение, а ласка, достигающая самой сердцевины его существа.
- Сегодня выдался тяжелый день, - сказала она. - Но ты ведь знаешь, как это редко случается. - Девушка, судя по всему, ждала его ответа - а когда ответа не последовало, продолжила. - Я думаю, Джой - отличное имя для такой работы. Оно напоминает мне, как сильно я хочу сделать тебя счастливым.
Киль выдавил слабую улыбку и оперся головой о каркас. Он не мог собраться с духом и поведать ей о собственном медицинском заключении - о приговоре, вынесенном ему.
- А ты и приносишь мне радость, - сказал он. - Разбуди меня в десять сорок пять.
Перед уходом она притемнила освещение.
Каркас, поддерживающий голову, начал натирать ему основание шеи там, где он опирался на кресло. Уорд просунул палец под подголовник кресла и перетянул по-другому его крепления. С правой стороны сделалось посвободней, с левой натирало только сильнее. Он вздохнул и налил себе еще глоточек бормотухи.
Когда судья поднял стройную рюмочку, мерцающий свет вспыхнул в жидкости серо-синими искрами. Она выглядела такой прохладной, такой освежающей, словно лечебная ванна в жаркий день, когда оба солнца полыхают за облаками.
И сколько тепла в этом крохотном сосуде! Уорд уставился на изгиб своих пальцев, обхвативших рюмку. Один ноготь отслоился назад, зацепившись за мантию во время переодевания. Киль знал, что когда Джой вернется, она обрежет ноготь и сделает перевязку. Он не сомневался, что она все заметила. Такие вещи частенько случались, хотя она и знала, что это не причиняет ему боли.
Внимание Киля привлекло его собственное отражение в искривленном стекле. На его кривой поверхности глаза казались еще более широко расставленными. Длинные ресницы, ниспадающие почти до щек, обратились в крохотные точки. Он уставился на стекло прямо перед собой. Нос его выглядел совершенно гигантским. Он поднес рюмку к губам, и отражение пропало.
"Неудивительно, что островитяне избегают зеркал", подумал Киль.
Но ему собственное отражение казалось увлекательным, и он частенько ловил его на блестящих поверхностях.
И ведь позволили же такому изуродованному созданию жить! Тот давний приговор прежнего Комитета всегда удивлял судью. Знали ли тогдашние заседатели, что он будет думать, страдать и любить? Он ощущал, что бесформенные зачастую комки плоти, предстающие перед Комитетом, сродни всему человечеству, если только они выказывают признаки мысли, любви и чудовищной человеческой способности испытывать боль.
Из темного коридора за дверью, а может, откуда-то из глубин его разума, донеслись мягкие обертоны великолепной установки водяных барабанов, затопившие его.
В полудреме, не то во сне, не то наяву к нему пришло утешительное сонное видение - вот он и Джой Марко откатываются на ее постель. Ее одежды падают, открывая нежную мягкость возбужденной плоти, и Киль безошибочно ощущает ответные движения своего тела - и здесь, в кресле, и там, во сне. Он знал, что сон этот - воспоминание об их самой первой близости. Его рука скользнула под ее одежды и прижала ее нежное тело к нему, поглаживая спину. А потом настал момент, когда он открыл секрет мешковатых одеяний Джой - одеяний, неспособных скрыть четкую линию бедер и талии, крепких маленьких рук. Под левой мышкой Джой находилась третья грудь. Во сне-воспоминании она нервно хихикнула, когда его рука наткнулась в своих странствиях на крохотный сосок, твердеющий под его пальцами.
"Мистер Правосудие".
Это голос Джой, но его не было в видении.
Она этого не говорила.
- Мистер Правосудие.
Рука тряхнула его за левое плечо. Он ощутил и кресло, и каркас, и боль там, где шея переходила в массивный затылок.
- Подъем, Уорд. Заседание Комитета через пятнадцать минут.
Киль моргнул. Джой стояла над ним, улыбаясь, ее рука все еще покоилась на его плече.
- Принято, - сказал он и зевнул, прикрыв рот ладонью. - Я видел тебя во сне.
Румянец заметно окрасил ее щеки.
- Надеюсь, это было что-нибудь приятное.
- Разве сон о тебе может не быть приятным? - улыбнулся Уорд.
- Лесть вас далеко заведет, мистер Правосудие. - Она похлопала его по плечу. - После заседания у тебя встреча с Карин Алэ. Ее секретарь сказал, что она приедет сюда в тринадцать тридцать. Я им говорила, что у тебя весь день расписан…
- Я встречусь с ней, - возразил Киль. Он встал, опираясь на край стола. После бормотухи у него всегда было легкое головокружение. Подумать только - медики вынесли ему смертный приговор и притом велели воздерживаться от бормотухи! "Избегайте крайностей, избегайте беспокойства…"
- Карин Алэ пользуется служебным положением, чтобы злоупотреблять твоей добротой и твоим временем.
Килю не нравилось, как подчеркнуто Джой произносит имя посла морян: "А-а-лэй". Да, нелегкое имечко для вечеринок с коктейлем в дипломатическом корпусе - но там, где дело касалось дебатов, эта женщина завоевала уважение Киля.
Он внезапно сообразил, что Джой уходит.
- Джой, - окликнул он. - Разреши мне что-нибудь приготовить для тебя дома.
Ее спина в дверном проеме выпрямилась. Когда Джой обернулась, на лице ее была улыбка.
- С удовольствием. Когда?
- В девятнадцать ноль-ноль?
Она решительно кивнула и вышла. Именно эта грациозная экономия движений так привлекала его к ней. Джой была чуть не вдвое моложе его, но мудрость ее была несоизмерима с возрастом. Он постарался припомнить, как давно у него не было постоянной любовницы.
"Двенадцать лет? Да нет, тринадцать".
Джой примирила его с этим. Ее тело, гибкое и почти безволосое, возбуждало его до такой степени, какую он считал уже позабытой.
Киль вздохнул и попытался сосредоточиться на ближайшем заседании Комитета.
"Старые грибы", подумал он, и уголок его рта невольно приподнялся в улыбке. "Но весьма занятные старые грибы".
Пятеро членов Комитета принадлежали к самым могущественным людям Вашона. Только один человек мог оспаривать главенство Киля как Верховного судьи - Симона Роксэк, капеллан-психиатр, располагающая громадной поддержкой, предназначенной, чтобы держать Комитет в узде. Симона могла вершить дела, используя влияние и уговоры; Киль мог приказать, и они вершились.