И оркестр, вскинув тонну духовых, двести фунтов бубенчиков и цимбал, грянул троекратное "Ведь он - отличный малый". Не успел Дуглас дать команду своим ногам - ать-два, ать-два, - как его внесли на палубу, а по сходням уже сновали туда и обратно матросы, поднимавшие на борт корзины провизии…
Бух!
Это обрушился трап.
Дуглас вскрикнул и заметался.
Ему одному удалось остаться на борту. Друзья и родные теснились на причале, как в западне.
- Эй, постойте!
Трап обрушился не случайно. Кто-то его сорвал.
- Надо держаться! - протяжно закричал Дуглас.
- Ты прав, - негромко сказал откуда-то с причала дедушкин голос, - надо держаться.
Оказалось, причал вовсе не был западней.
Дуглас заморгал.
Это он попал в ловушку на пароходе.
У него вырвался душераздирающий вопль. Пароход загудел. И начал отваливать от пристани. Оркестр играл "Колумбия, жемчужина океана".
- Вот черт, да подождите вы!
- Счастливо, Дуг!
- Постойте!
- В добрый путь, в добрый путь! - дуэтом пропели городские библиотекарши.
- До свидания! - пронеслось по толпе.
Оглядев расставленные на палубе корзины со снедью, Дуглас вспомнил какой-то музей в Чикаго, где он давным-давно видел египетскую гробницу с игрушками и засохшими съестными припасами, погруженными в маленький долбленый челн. В глаза словно бросили пригоршню пороха. Дуглас, как безумный, с воем завертелся на месте.
- Плыви, Дуг, плыви… - Женщины махали белоснежными платочками, а мужчины - соломенными шляпами.
Кто-то поднял маленькую собачонку и принялся размахивать ею в воздухе.
А корабль, разрезая холодную воду, кутался в туман; звуки оркестра затихли, и теперь стоявшую на причале родню было едва видно.
- Погодите! - закричал Дуглас. - Еще не поздно! Дайте им знак развернуться! Вы тоже можете отправиться в путешествие! Да- да, поплывем все вместе!
- Нет, Дуг, ты один, - откликнулся с берега дедушкин голос. - Тебе пора, мой мальчик.
В этот миг до Дугласа дошло, что на борту действительно нет ни души. Обыщи хоть все закутки - ни капитана, ни старпома, ни матросов. Только он один плыл сквозь туман под рокот и пыхтенье мощных двигателей, живущих своей скучной жизнью в недрах машинного отделения.
На ватных ногах он двинулся в сторону носового отсека. Почему-то ему показалось, что можно перегнуться через борт и на ощупь различить еще не высохшие буквы - название судна.
Почему перепутались времена года? Зачем вернулось тепло?
Ответ был прост.
Корабль звался "Прощай, лето".
Тепло вернулось за ним одним.
- Дуг… - таяли голоса. - Ах, счастливо… в добрый путь… простимся?..
- Скип, бабушка, дедушка, Билл, мистер Уайнески, нет-нет- нет, эй, Скип, ау, бабушка, дедушка, спасите!
Но берег уже обезлюдел, пристань растворилась в тумане, процессия вернулась в город, а корабль дал последний гудок, и от этого все внутренности у Дугласа разлетелись на мелкие осколки, которые слезами брызнули из глаз, и тут он разревелся в голос, твердя имена тех, кто остался на берегу, и получилось одно чудовищное, исполинское слово, от которого содрогнулась душа, а сердце облилось кровью и зашлось в сдавленном крике:
- Дедушка-бабушка-скип-билл-мистер-уайнески-помогите!
Тут он сел в постели, весь в холодном поту и в слезах.
Потом решил еще поваляться; слезы затекали в уши, а он содрогался от рыданий, хотя уже чувствовал, что лежит на своей кровати, а ласковый солнечный свет гладит его пальцы, судорожно впившиеся в лоскутное одеяло. Закатная пора принесла в спальню щедрый сноп лимонадных лучей.
Слезы высохли.
Поднявшись с постели, Дуглас подошел к зеркалу, чтобы посмотреть, как выглядит печаль, и увидел: она затуманила лицо и глаза, да так, что вовек не сотрешь. Тогда он потянулся к этому незнакомому лицу в зеркале - и наткнулся на незнакомую руку, от которой веяло холодом.
В кухне пеклись пироги, наполняя весь дом аппетитными вечерними запахами. Дуглас тихонько сошел вниз, понаблюдал, как бабушка вытаскивает из курицы диковинные потроха, задержался у окна, глядя, как Скип карабкается на свое любимое дерево, чтобы заглянуть за горизонт, а потом вразвалочку вышел на крыльцо, но запах пирогов настиг его и там - как нарочно привязался и не отставал ни на шаг.
На крыльце уже стоял кое-кто, решивший выкурить предпоследнюю за этот день трубку.
- Ой, дедушка, ты здесь?!
- А где ж мне быть, Дуг?
- Фу ты. Уф. Ох. Ты никуда не делся. И дом никуда не делся. И город.
- Да ведь и ты вроде никуда не делся.
- Ага! Вот здорово!
Дед покивал, посмотрел в небо, глубоко вздохнул и открыл рот, чтобы заговорить, но Дуглас, охваченный внезапным смятением, выкрикнул:
- Нет, не надо!
- Не надо чего, дружок?
Не надо, ответил про себя Дуг, говорить то, что ты собирался сказать.
Дед выжидал.
Деревья, склонившие к траве свои тени, на глазах окрашивались осенним цветом. Вдалеке последняя газонокосилка сбривала и состригала годы, укладывая их свежими холмиками.
- Дедушка, а правда…
- Ты о чем, Дуг?
Дуглас сглотнул, зажмурился, чтобы спрятаться в темноту, и выпалил:
- А правда, что смерть - это как будто ты один поднимаешься на корабль и уплываешь далеко-далеко, а все твои остаются на берегу?
Дед пожевал эту мысль, изучил пару-другую облаков и кивнул:
- Ну, примерно так, Дуг. А почему ты спрашиваешь?
- Просто так.
Дуглас проводил глазами высокое облако, которое никогда прежде не принимало таких очертаний и больше никогда таким не будет.
- А что ты хотел сказать, дедушка?
- Э… надо вспомнить. Прощай, лето?
- Да, сэр, - шепнул Дуглас, прильнул к высокому старику, взял его за руку и потерся щекой о дедову ладонь, а потом опустил ее себе на макушку - словно короновался на царство.
Прощай, лето.
(перевод Е. Петровой)
Наблюдатели
В этой комнате пишущая машинка стучит, будто костяшки пальцев по дереву, и капельки пота падают на клавиши, которых беспрерывно касаются мои дрожащие руки. А еще насмешливо пищит москит, кружащий у меня над головой, и несколько мух, постоянно задевающих за экран-сетку. Вокруг голой электрической лампочки, висящей на потолке, трепещет бабочка, напоминающая клочок белой бумаги. Муравей ползет по стене; я наблюдаю за ним - и невесело смеюсь. Какая ирония: блестящие мухи, рыжие муравьи и сверчки, защищенные своей броней. Как жестоко мы все трое ошибались: Сьюзен, я и Вильям Тинсли.
Кем бы вы ни были, если к вам в руки попадут эти записки, никогда больше не давите муравья на обочине дороги, не убивайте шмеля, с шумом пролетающего мимо вашего окна, не уничтожайте сверчков, поселившихся у вас за очагом.
Вот в чем заключалась страшная ошибка Тинсли.
Вы конечно помните Вильяма Тинсли? Человека, потратившего миллион долларов на средства против мух, муравьев и других насекомых?
В офисе Тинсли не было места для мух или москитов. Ни на белой стене, ни на зеленом столе - нигде в кабинете не могло укрыться ни одно насекомое. Тинсли уничтожал их при помощи своей фирменной хлопушки для мух. Я никогда не забуду это орудие убийства. Тинсли, как истинный монарх, правил своим королевством, пользуясь хлопушкой, будто скипетром.
Я был секретарем Тинсли и его правой рукой в индустрии по производству кухонной посуды; иногда я давал ему советы относительно вложения денег.
В июне тысяча девятьсот сорок четвертого года Тинсли носил хлопушку для мух с собой на работу. Ближе к концу недели если я занимался какими-нибудь документами, то о появлении Тинсли узнавал по характерным щелчкам - босс приканчивал утреннюю порцию своих жертв.
Шли дни, и я замечал, что Тинсли постоянно на чеку. Он диктовал мне, но его глаза последовательно прочесывали северную, южную, восточную, западную стены, ковер, книжные полки и даже мою одежду. Один раз я рассмеялся и ввернул что-то насчет Тинсли и Клайда Битти - бесстрашных дрессировщиков диких животных, а он напрягся и повернулся ко мне спиной. Я замолчал. "Люди имеют право на странности", - подумал я тогда.
- Привет, Стив, - сказал как-то утром Тинсли, помахав зажатой в руке хлопушкой, когда я взял карандаш и приготовился записывать. - Ты не мог убрать трупы перед тем, как мы начнем работать?
На толстом ковре цвета охры ваялись павшие в неравном бою мухи; смятые, неподвижные тела с вывернутыми крыльями. Я побросал их одну за другой в мусорную корзину, мрачно бормоча себе под нос.
- С. Х. Литтлу, Филадельфия. "Дорогой Литтл, мы готовы вложить деньги в ваше новое средство против мух. Пять тысяч долларов…"
Пять тысяч? - переспросил я и перестал писать.
Тинсли не обращал на меня ни малейшего внимания.
- "…Пять тысяч долларов. Советуем начать производство, как только позволят условия военного времени. Искренне ваш…" - Тинсли щелкнул хлопушкой. - Думаешь, я спятил?
- Это постскриптум или ты обращаешься ко мне? - спросил я.
Позвонили из компании по борьбе с термитами, Тинсли велел выписать им чек на тысячу долларов за то, что они обработали его дом. Затем похлопал по ручке металлического стула.
- Вот что мне нравиться в офисах, - заявил он. - Металл, бетон - все такое надежное, прочное, здесь никогда не заведутся термиты. - Босс вскочил с кресла, хлопушка просвистела в воздухе. - Проклятие, Стив, эта тварь все время находилась здесь!
Что-то прожужжало в последний раз, и наступила тишина.