Уносившаяся в зенит светлая, неправдоподобно прямая струна победно гремела, пересекая полет неба. Вибрация усиливалась, переходя по временам в отчетливое раскачивание. Казалось, лестница намерилась их сбросить, раз уж они решили не падать. Двигаться становилось все опаснее, руки то и дело промахивались мимо пропадавших в темноте перекладин.
- Привал! - крикнул мужчина и остановился. Женщина поднялась еще на несколько ступенек, но лестница была слишком узкой, чтобы уместиться рядом с мужчиной. Тогда она прижалась лицом к ее ноге. Господи, как я по нему соскучилась, подумала она, и сказала:
- Как я по тебе соскучилась, пока ползла.
Он потянулся, чтобы погладить ее по голове, и собственная рука с неразгибающимися, одеревеневшими пальцами, измазанными ржавчиной, показалась ему какой-то страшной клешней. Он был рад, что не смог дотянуться.
- Ты молодец! - громко сказал он, снимая с пояса один из ремней. - Ты просто молодец. Правда же, когда одежда высохла, стало гораздо теплее?
У женщины зуб на зуб не попадал, хотя одежда и впрямь высохла - она не успела заметить, когда.
- Да, - согласилась она, - значительно теплее. Хочешь - я отдам тебе рубашку.
- Иди ты, - со смехом ответил он, продевая ремень себе под мышки и охлестывая поперек груди, а потом накрепко затянул его вокруг перекладины. Теперь он мог просто висеть, не держась. - Возьми и сделай как я, - он протянул второй ремень женщине. Она, потянувшись, перехватила ремень, а потом ухитрилась все-таки подняться еще на ступеньку. Теперь мужчина мог бы дотянуться до ее головы. Но он не стал этого делать, а только проверил, как она затянула ремень.
- А теперь постарайся уснуть, - сказал он.
- Это невозможно.
- Обязательно надо, - рев лестницы к ночи превратился в потаенное гудение. - Это не так трудно, мы же согрелись. И ветер утих.
- Ветер, - сказала женщина. - Ужасный ветер.
- А мне как-то нравится.
- Потому, что ты сам как ветер. Подхватил меня и поволок…
Эти ее слова прозвучали для мужчины лестно. Он имел основания быть довольным собой - донес женщину до лестницы, не ослепнув, не оглохнув, а теперь они смогли подняться выше тумана. Наверное, она хотела сказать мне что-нибудь приятное, решил он, и постарался ответить ей в тон - вполне, впрочем, искренне:
- Кого же еще было и подхватывать, как не тебя?
Женщина не отозвалась. Она вовсе не собиралась говорить ему приятное. Сейчас, когда отупение усталости отступило, ей вновь стало страшно и нестерпимо жалко себя, противоестественно и беспомощно болтающуюся в прозрачной, темной пустоте. Женщина даже не знала толком, от чего они спасались. В первый же миг она успела зажмуриться и до самой лестницы не открывала глаз.
- Смотри, какие звезды, - сказал мужчина. - Внизу таких никогда не бывает.
Торжественно и покойно летела над ними сверкающая метель.
- Здесь очень чистый воздух. Чувствуешь?
- Да. Очень.
- Потому и звезды такие. Вон Вега. А над головой Орион - видишь, красный - Бетельгейзе, голубой - Беллатрикс. А это альфа Орла, Альтаир. Правда, похоже на орла?
Лестница пела свою нескончаемую, усыпительную ноту.
- Раскинул крылья и парит… Я почему-то больше всех люблю это созвездие. А тебе нравится?
Женщина молчала. Взглянув вниз, мужчина увидел, как тяжело покачивается ее обвисшее тело, и понял, что она заснула.
Ему не спалось. Он задремывал минут на пять-десять и опять просыпался в тревоге и все проверял, проверял наощупь, как держится на перекладине ее ремень.
В алых потоках утреннего сияния они снова двинулись вверх. Далекая земля, сплошь затянутая желтым дымом, казалась теперь столь же бесплотной, что и далекие, полупрозрачные перья облаков. У мужчины уже слезла кожа с ладоней и ступней, и женщине приходилось быть вдвойне осторожной, цепляясь за скользкие от леденеющей сукровицы перекладины. Перчатки женщины истерлись до дыр, на очереди тоже были руки.
Потом черные громадные птицы напали на них и надолго зависали рядом, пластаясь в потоках исступленного ветра, глядя холодными круглыми глазами, а мужчина и женщина отбивались от птиц, размахивая руками и немощно крича.
Потом они поднялись выше всяких птиц.
Все тонуло в синем льдистом сиянии, в торжествующем громе громадного горна. Пляшущая лестница стала невероятно хрупкой, как стекло, и рвалась из рук, грозя искристо переломиться от каждого движения. Вокруг был только простор - пронзительно прекрасный, абсолютно чужой и невыносимо мертвый.
- Я не выдержу, - сказала женщина и сама не услышала себя. Горло ее было словно из сухой ломкой бумаги. - Я не могу!!! Прости, я правда не могу!
- Уже скоро! - закричал мужчина ей в ответ. - Держись! Солнце, радость моя, держись, ради бога! Уже совсем близко!
Давно перевалило за полдень, когда мужчина издал невнятный гортанный всхлип, пробудивший мозг женщины от оцепенения. Женщина подняла голову и увидела, что лестница кончилась.
Сквозь узенькое отверстие, расположенное в центре площадки, они выбрались на шаткий, ничем не огороженный настил, мотающийся посреди неба. Ветхие доски прогибались, наледь трескалась на прогибах, и ветер сдувал осколки льда в синеву.
Здесь едва хватало места, чтобы лечь. Наверное, площадка была рассчитана на одного, двоих она помещала чудом. Несколько минут мужчина и женщина лежали, судорожно вдыхая разреженный воздух.
- Господи, как хорошо, - пробормотала женщина потом.
Мужчина приподнялся на локте; она, услышав его движение, открыла глаза и впервые увидела его изглоданное ветром, покрытое щетиной лицо.
Мужчина смеялся - беззвучно и облегченно. Его запекшиеся, покрытые коричневой коркой губы лопались, и проступающие капельки крови дрожали на ветру.
- Ну, вот мы и дома, - выговорил мужчина. - Только держись подальше от края.
ДАВНИЕ ПОТЕРИ
…За всеобщего отца
Мы оказались все в ответе…
А.Твардовский
В глухой тишине пробило без четверти два. Ночь прокатывалась над страной, улетала на запад, а навстречу ей нескончаемым потоком летели вести.
Беседа с германским представителем прошла на редкость удачно. Желание скоординировать усилия было одинаковым у обеих сторон. Недопоставки народного предприятия "Крупп и Краузе" Наркомтяжпрому, уже вторую неделю беспокоившие многих плановиков, удалось теперь скостить с таким политическим выигрышем, на который даже трудно было рассчитывать. Плюс поставки будут ускорены. И все же тревога не отступала. Но, наверное, она просто вошла в привычку за столько лет.
Из серьезных дел на ночь оставалась только встреча с лейбористской делегацией. Вряд ли стоило ждать от нее слишком многого, но и недооценивать тоже не следовало. Впрочем, Сталин никогда ничего не недооценивал. Он ко всему старался относиться с равной мерой ответственности, по максимуму. Он бродил, отдыхая, по громадному, увязшему в тишине кабинету, - чуть горбясь, заложив руки за спину, - и смотрел, как колышется у настежь распахнутой темной форточки слоистая сизая пелена. Пелена заполняла кабинет, кусала глаза. Накурено - хоть топор вешай. А снаружи, наверное, рай. Май - рай… В Гори май - уже лето. Впрочем, до календарного лета и тут оставалось несколько дней. Сталин никак не мог забыть, какой сверкающий солнечный ливень хлестал вечером снаружи по стеклам, пока внутри обсуждались трудности и выгоды заполярной нефтедобычи.
Распахнулась дверь, и в кабинет влетела, улыбаясь, девочка-стенографистка.
- Ой, дыму-то, дыму! - воскликнула она, замахав у себя перед лицом обеими руками, так что ремешок сумочки едва не спрыгнул с ее узкого, затянутого свитером плеча. - Совершенно не проветривается! А на улице такой воздух!.. - Она мечтательно застонала, закатила глаза. Размашисто швырнула сумочку на свой стол - порхнули в стороны сдутые листы бумаги, стенографистка с кошачьей цепкостью прихлопнула их ладонями, прикрикнула строго: - Лежать! - раскрыла сумочку, выщелкнула из лежащей там пачки сигарету, чиркнула спичкой. Примостилась, вытянув ноги, на подоконник под форточкой. Одно удовольствие было глядеть на нее. Сталин пошел к ней, огибая вытянувшийся вдоль кабинета стол для бесед. Машинально поправил неаккуратно поставленный фон Ратцем стул. В ватной тишине отчетливо поскрипывал под сапогами паркет.
- А хорошо вы с Вячеслав Михалычем немца охмурили, - заявила стенографистка. Во всей красе показав юную шею, она запрокинула голову и лихо пустила к форточке струю пахнущего ментолом дыма. Делавшие ее похожей на стрекозу светозащитные очки с громадными круглыми стеклами съехали у нее с носа, она поймала их левой рукой на затылке и, опустив голову, нахлобучила на место. - Мне прямо понравилось.
- Мне тоже понравилось, - ответил Сталин. Его слегка поташнивало. Надо было тоже выйти на воздух, подумал он. Теперь уже не успеть. Ну ничего, сяду - пройдет. Уставать стал, ай-ай…
- А с лейбористами надолго?
- Как пойдет, Ира, как пойдет… Замоталась, да?
- А то! Ну, я погуляла, кофе тяпнула… в "Марсе". Это на Горького, знаете? Метров семьсот по парку и через площадь, как раз промяться. И кафе хорошее - шум, музыка, каждый вечер новую группу крутят, вчера моя любимая "Алиса" была. В такую погоду полуночников полно. А наш буфет я, товарищ Сталин, не люблю. Душно как-то, чинно… И кофе вечно одна "ребуста"!
- Никогда не замечал, - с трудом сохраняя серьезность, сказал Сталин.
- Знаете, вот есть мне тоже все равно что. А пить надо с толком. Кофе - это ж напиток! Потом, коньяку ведь у нас совсем не дают, верно? А в кофе надо иногда чуть-чуть армянского капнуть, вот столечко…