На другом конце заграждения Стража мы пару минут простояли, ожидая, пока слизь, как и положено, сползёт с нашей формы, не оставив на ней никаких видимых следов. Собравшись в комки у наших ног, слизь эта, теперь приобретшая вдруг грязно-зелёный цвет, на какое-то мгновение замерла в неподвижности, а потом как по единой команде двинулась в сторону пройденной нами лужи на полу тоннеля. Тонкие нити, которыми онгеррит подтягивал к себе комки слизи, видны не были. Я был готов к тому, что нам предстояло, но при виде этих движущихся как бы по собственной воле комков вдруг почувствовал тошноту и отвернулся. Всё-таки атавистические рефлексы и представления слишком глубоко коренятся в человеке, и нужна длительная тренировка, чтобы избавится хотя бы от части из них.
- Ну как? - спросила Гладис. - Вы довольны своим новым знакомством, инспектор?
- Знакомством? Я как-то не воспринял это за знакомство.
Зато Страж воспринял это именно так. Можете быть уверены - теперь он отличит вас от любого другого человека, какой бы скафандр вы ни надели, - она двинулась дальше, и мы с Сухаревым пошли следом.
Что ж, так или иначе, знакомство состоялось. И ещё неизвестно, кому из нас двоих оно пришлось меньше по вкусу. Хотя про себя я должен был честно отметить, что не встречался ещё с существом, столь же отталкивающим и чуждым человеку - именно физиологически отталкивающим и чуждым - как Страж. И тем не менее я умом своим вполне понимал Рыбникова - того самого, о котором говорила вчера Берта - который в своей монографии об онгерритах назвал Стражей самыми прекрасными существами в Галактике. Если отталкиваться от того, что прекрасное есть совершенство, есть высшая степень целесообразности, то с Рыбниковым трудно было не согласиться. Стражи были самыми совершенными из встреченных человеком химических анализаторов, обладающими, видимо, предельно возможной чувствительностью - в анализируемом им образце они способны выделить каждую отдельную молекулу на поверхности без её разрушения. Кое-кто из исследователей полагал даже, что они каким-то образом умудряются анализировать и молекулы в глубине образца, но механизм этого явления был пока что не установлен.
Широкий тоннель тянулся около двухсот метров, пока не упёрся в стену с десятком примерно узких проходов на разных уровнях, не во все из которых мыслимо было протиснуться.
- Приготовьте свой распылитель, - сказала Гладис, направляясь далеко не к самому широкому проходу.
Я нащупал на поясе флакон, посмотрел на неё и тоже взял его в руку, положив большой палец на клапан. Потом спросил:
- А почему именно этот проход?
- Единственный, где мы не застрянем, - ответила она.
На первый взгляд утверждение это звучало сомнительно, но она каким-то образом протиснулась в отверстие, лишь слегка пригнувшись и наклонившись вправо, и я полез следом. Это оказалось легче, чем думалось вначале, потому что отполированные стенки не препятствовали движению, а клейкие подошвы ботинок создавали достаточный упор. Даже Сухарев с его габаритами умудрился не отстать ни на шаг и дважды налетал мне на спину на первых метрах прохода. Через какое-то время, после десятка, наверное, поворотов, когда я уже полностью потерял ориентировку, впереди показался свет, и вскоре мы вошли, наконец, в Первую камеру.
Если бы не светильник, установленный полтора года назад, когда началось регулярное снабжение онгерритов бета-треоном, зал, открывшийся перед нами, потерялся бы в темноте, рассеять которую наши фонари оказались бы бессильны. Я не раз видел проекции этих пещерных красот, знал, что следующие камеры - Вторая и Четвёртая - гораздо больше и величественней, а Третья камера, где обитал сам Великий Каланд, лишь немногим уступает этой, но всё равно, оказавшись в этом зале, поразился его величине. Наверное, причина лежала в контрасте между теснотой только что пройденного прохода и размерами открывшейся впереди пустоты. До противоположной стены было не менее трёх сотен метров, а своды зала уходили вверх не меньше, чем на сотню. Как и все у онгерритов, они были гладко, до блеска отполированы, и на этом блестящем, почти зеркальном фоне чёрными точками - как звёзды на негативе звёздного неба - выделялись многочисленные отверстия, подобные тому, через которое мы проникли в зал.
И кругом были онгерриты. Сотни онгерритов. Тысячи. Белыми воскообразными наплывами они покрывали стены зала и его потолок, тонкими студенистыми струями вытекали из некоторых отверстий и опускались на пол, расплываясь там гигантскими амёбами, копошились у чаши источника, расположенной в центре. Каждый из них передвигался сам по себе, вне, казалось бы, какой то связи с остальными, но, окинув камеру взглядом, можно было заметить, что все их движения подчиняются единому замедленному ритму, то усиливаясь, то затухая с периодом в два-три десятка секунд. На первый взгляд вся эта картина не рождала никаких ассоциаций, но через несколько секунд я почему-то снова, как и рядом со Стражем почувствовал тошноту и сделал несколько судорожных глотков. Нет, неожиданно для себя я понял, что ассоциации неожиданно возникали в сознании, несмотря на всю внешнюю непохожесть наблюдаемых картин. Я вдруг почувствовал, что то, что я вижу, так же чуждо мне и отвратительно, как Мёртвые поля в Белом лесу Аттона. Или даже ещё более чуждо и отвратительно. Но какого-либо вмешательства в своё сознание со стороны я при этом не ощущал.
На спутников моих, разумеется, картина эта никакого впечатления не произвела. Постояв пару минут и дав мне оглядеться, Гладис молча двинулась вперёд, стараясь идти подальше от ползавших по полу онгерритов. Идти было нелегко, потому что пол камеры был покрыт толстым - кое-где в несколько метров - слоем "гремучек" - твёрдых образований каплеобразной формы размером в несколько сантиметров. Тяжёлые, но очень скользкие, они расступались под ногами с характерным шумом, из-за которого и получили своё название, и порою нога проваливалась в них по щиколотку. Я наверняка отстал бы от Гладис, если бы ни Сухарев, который топал сзади как танк, едва не наступая мне на пятки. Волей-неволей пришлось сосредоточиться целиком на ходьбе, и какое-то время я шёл, глядя только себе под ноги и ничего не замечая вокруг. И только когда мы подошли к источнику, заметил, что Гладис пользуется распылителем.
- Зачем вы это делаете? - спросил я.
- Что именно? - она подошла к бассейну, стала снимать баллон.
- Распылитель.
- Потому что имею желание живой вернуться на станцию. Как, наверное, и вы, инспектор. Не теряйте времени.
Сухарев уже снял свой баллон и помог мне сделать то же. По очереди он уложил баллоны на край бассейна, вытянул шланги и опустил их в воду. Потом включил откачку. Гладис отошла на несколько шагов в сторону, присела, отдыхая, на выступ скалы над самым источником. Я сел рядом. С непривычки болели спина и ноги, давненько мне не приходилось так нагружаться.
- В материалах проекта, - сказал я, немного переведя дух и стараясь пока не смотреть по сторонам, чтобы снова не почувствовать тошноту. - Распылители указываются как чрезвычайное средство.
- Ну и что?
- Похоже, что их использование вошло у вас в повседневную практику.
- Просто мы используем чрезвычайное средство в чрезвычайной ситуации. И не наша вина, что такая ситуация здесь при каждом спуске.
- А с каких пор спуск к онгерритам стал рассматриваться как чрезвычайная ситуация? - я некоторое время помолчал, но она не сочла нужным ответить мне, и тогда я снова спросил. - Вы же нарушаете установленную протоколом проекта процедуру контакта. Почему?
- А почему мы, ксенологи, вместо того, чтобы работать, чтобы делать дело, ради которого мы здесь находимся, вынуждены таскать сюда каждый день эту дрянь? - кивнула она в сторону баллонов. - Это предусмотрено протоколом проекта? Или, может, нам просто нечего больше делать?
- Вы хотите, чтобы я вам объяснил, почему вам приходится сюда носить бета-треон? - удивился я.
- Да, хочу. Интересно знать, как на это смотрит представитель Академии.
- Что ж, - я старался говорить совершенно спокойно. - Как должно быть известно всем, кто связан с проектом, вот уже полтора года, как идёт резкий рост численности онгерритов. Они, как и всё живое на Кабенге, требуют для своей жизнедеятельности определённого количества бета-треона. Поступление же бета-треона в источники, как показали многолетние наблюдения, стабильны и едва обеспечивают нужды количества онгерритов, прежде населявшего Кабенг. Отсюда и необходимость в добавочном бета-треоне. Вы удовлетворены моим объяснением?
- Чушь, - сказала она, отвернувшись.
- Что именно - чушь? - я слегка помедлил, прежде чем задал этот вопрос.
- Да почти всё - чушь, - она вздохнула и повернулась ко мне. Лицо её под светофильтром было почти неразличимо, но я почему-то почувствовал, что это очень злое лицо. Я ждал, что она продолжит, но она молчала, и тогда я спросил напрямик:
- Потрудитесь объяснить, что именно вы называете чушью. И почему.
- Ну хотя бы то, - сказала она после паузы. - Что поступление бета-треона в источники остаётся на неизменном уровне. Видно кому-то в Академии выгодно не обращать внимания на данные наших измерений за эти полтора года.
Я не удивился. Я, наверное, ждал чего-то подобного - после того, что узнал вчера. Но каким, чёрт подери, образом можно скрыть такие данные так, что даже нашему отделу они оказываются неизвестными?!
И впервые, наверное, я подумал о том, что здесь и так, безо всякого Нашествия может произойти катастрофа. Просто из-за множества таких вот накладок.
Но это, конечно, ничего ещё не объясняло.
- Вы знаете, что здесь было бы, если бы поступление бета-треона в источники оставалось стабильным? - нарушила молчание Гладис.
- Что?