Вот те на - этого Зернов, честно говоря, не ожидал, и странное смешение чувств возникло в нем: внук - лауреат Нобелевской премии, это, конечно, да! Но только - если бы здесь он стал, а то ведь - там, не своей стране принес почет… Да и вообще, с этим Нобелем тоже не все было ясно. У нас в стране ее не многие получали, и из этих получавших, самое малое, трое лучше бы и вообще не получали… Правда, то не научные премии были - две по литературе, третья - за мир… Но ведь и еще одна была по литературе получена, и тут все было очень хорошо, мы даже, по слухам, немало трудов приложили, чтобы она состоялась. А как эта, внучья, была воспринята, - иди знай, стоит ли о ней сейчас говорить или наоборот, лучше забыть…
Но и еще что-то прозвучало в словах сына, над чем стоило подумать; Зернов только не сразу сообразил, что это было. И вдруг понял.
- Постой, Костя, постой… Физика времени, ты сказал?
- Он самым крупным авторитетом в мире стал…
- Да ладно с авторитетом… Но тогда он, может быть, и насчет поворота времени, насчет всего такого что-то знал?
- А он все знал, - сказал Константин, спокойно глядя на разволновавшегося отца.
- И считал, что можно… можно назад повернуть?
- Не только считал; знал, как это сделать.
- И ничего не осталось? Никаких хотя бы записей, бумажек, набросков… Книги, я знаю, не остаются, но хоть что-нибудь…
- Да какая же бумажка могла сохраниться? - сказал сын чуть ли не снисходительно. - Все исчезло, разумеется.
- И все, что он знал, пропало безвозвратно?
- Да почему? - удивился сын в свою очередь. - Ничего не пропало. Все здесь, - и он положил ладонь себе на лоб. - Помню до последней цифры, до последнего словечка. Всю жизнь несу в памяти - чтобы передать…
- Кому же, Костя? Кому?
- Да тебе же, - сказал сын с некоторой даже грустью. - Тебе, папа, потому что больше ни с кем, кто тут был бы нужен, у меня контактов не будет - в прошлой жизни не было. Вон Сергеев сидит через стол, и я понимаю, что куда проще было бы и надежнее ему передать, но не могу, потому что знаю: он весь день с Натальей будет разговаривать (так фамильярно сын называл Наталью Васильевну, но не мачехой же было ее звать, они никогда и не жили в одном доме, а по имени-отчеству у них как-то сразу не принялось, и звали они друг друга просто по имени, она не обижалась), с одной только Натальей, и с Мишей немного, и с тобой перебросится словечком-другим, - а со мной у него разговора не было, потому что на сегодняшний день в той жизни существовала между нами некоторая натянутость - были причины… Так что только тебе я и смогу передать, а уж что дальше будет - это от меня не зависит.
- Как же ты мне передашь? - спросил Зернов беспомощно. - Я же и записать ничего не смогу - не было такого в той жизни…
- Не сможешь, конечно. Есть только один способ: запоминать. Крепко-накрепко. Это не так страшно: там ведь все очень просто, не бойся, там даже высшей математики, можно считать, нет… Запомнишь.
- А если… забуду? Или просто - не передам? Вот не захочу!
- Не знаю, папа. Это уже твоей совести дело. Только одного не забудь: то, что тебе сегодня Миша сказал и что я сказал, - это, папа, еще колокольчики, цветики степные, а ягодок тебе накушаться еще только предстоит. Да, много лет жизни у тебя впереди - и жизни среди людей, которые о тебе то знают, чего тебе хотелось бы, чтобы никто не знал… А они знают. И не только про Короткова, на которого ты донес. И не за директора, которого ты за обещание продал, зная, что он ни в чем не виноват, - ты, который до того громче всех вслух им восторгался, - не за это даже одно будут они тебя презирать; и не за то, как ты завом сделался, хотя редактором был не из лучших, и не за Милу, которую ты, придя, сразу, по сути, поставил перед необходимостью с тобою лечь, и не только за…
- Ну хватит! Хватит же!..
- Проняло, папа? Но ведь ты это впервые слышишь, а мне сколько раз приходилось? Но дослушай все же: не за то только, что ты это делал, - но, наверное, прежде всего за то, что делал это охотно, с удовольствием, готов был через трупы шагать, и шагал бы - если бы только понадобилось…
- Один я, что ли? - спросил Зернов тихо.
- Но у меня-то отцов ведь не дюжина была, а вот именно один - ты один, другого Бог не дал… И у Натальи ты был одним мужем, пока жив был, и оттого, что другие существовали, ей не легче ведь было! И Сергееву, с которым вы когда-то друзьями были, - ты и не заметил, когда он начал отходить, а он не сразу, но тебя понял, разобрался…
- Отходил - да снова ко мне пришел, никуда не делся!
- Вот и я к тебе пришел, издалека приехал, и на кладбище тебя встречал… И думал, папа, вот что: самое страшное - не то, что ты все это в той жизни сделал, она прошла, а сотворенное зло уже не поправишь, зря говорят, что оно будто бы поправимо, - нет, нет… Но самое страшное - что ты теперь снова через все это будешь проходить, - под взглядами людей, которые на этот раз все заранее знают и будут понимать, что на их глазах происходит; и будешь ты через все это проходить опять с удовольствием, на этот раз тем более, оправдываясь тем, что ни в чем не виноват, - жизнь тебя заставляет, вторая жизнь… Что ты, дескать, и рад был бы не делать этого, но - судьба…
- Так ведь и на самом деле…
- И оттого видится тебе будущее таким безмятежным? Нет, не будет его, тяжко тебе будет через все это заново проходить, заранее зная, что - измерено и взвешено… Ты еще мало очень прожил сейчас, ты и не представляешь… Думаешь, поворот времени больше всех Сергееву нужен, потому что он Наталью любит? Нужен, да; думаешь, Мише нужен, потому что снова будет у него шанс прогреметь в литературе? И ему нужен, конечно; Короткову, который на этот раз, может быть, не умрет нелепо еще до появления самой первой своей книги, но доживет и до всех остальных? Да, и ему нужен, и мне, но более всех это тебе нужно! Потому что нет и не будет у тебя другого шанса быть человеком! Подумай: ты уже мальчиком будешь, воистину невинным - ну, детские мелочи не в счет, - а люди помнить будут, кем и каким ты был! Дед мой с бабушкой вернутся, твои отец и мать, и у них долгая жизнь будет впереди - сладка ли будет им эта жизнь, если и они о тебе все знать будут? Да, мы во второй жизни ничего не можем, кроме трех вещей: помнить, думать и говорить. И люди это делают уже по одному тому, что ничего другого делать не в состоянии. Нет, папа, тебе этот поворот вдесятеро нужнее, чем любому из нас. А дальше сам суди: запоминать тебе то, что я тебе передам, или не запоминать и передавать ли дальше или оставить при себе…
Тут Люда окликнула Константина и о чем-то своем заговорила, а к Зернову подошла Наташа, потому что понадобилась его помощь на кухне, и закончился тяжелый этот разговор; тяжелый, но и неизбежный, наверное. Уже светло было за окном, и стол оказался почти в первозданном порядке, и Константин уже встал с бокалом шампанского, чтобы произнести первый тост за юбиляра, а Зернов, улыбаясь, готовился этот тост выслушать. И Костя, сын, уже протянул к нему руку с бокалом, где быстро оседала белая пена над золотистой жидкостью, и сказал:
- Слушай первое: не сознание во времени - наоборот, время в сознании!..
И все потянулись чокаться, как и полагалось по сценарию.