Автор вошел: худой, с ранними морщинами, в поношенном пальто. Не садясь, расстегнул портфель - неожиданно внушительный, явно давнего и не здешнего производства - из толстой желтой кожи, с замочком, рассчитанным на разные степени набитости, вынул рукопись и, ни слова не говоря, протянул Зернову. Сел. Зернов положил рукопись перед собой на стол и побарабанил пальцами по картону. Он точно помнил сейчас, что последнее слово в разговоре тогда было за ним, а значит - сейчас ему придется начинать, хочет он того или нет. Но как именно начать, он еще не решил. Можно было сказать что-то свое, сегодняшнее. Но можно было и позволить разговору течь по старому руслу, от конца к началу. Увы, это зависело сейчас от автора: что он изберет, все равно как в шахматной партии, когда первый ход за вами, но какую именно играть защиту - решает уже играющий черными противник. Зернов решил первый ход сделать нейтральным: проговорил (вместо вежливых слов прощания в тот раз): "Давно мы с вами не виделись. Много, как говорится, воды утекло". Автор смотрел на него спокойно и немного устало, и в его глазах Зернов прочитал, что автор все знает, помнит и понимает. "Ну вот, - сказал автор, - теперь вы видите, что я был прав". Он выговорил это без упрека, просто констатировал факт. Зернов вздохнул невольно: значит, разговору предстоит идти по какому-то новому руслу. Может быть, и к лучшему? Могло ведь все же оказаться, что во всем происшедшем автор разбирался лучше - недаром о чем-то подобном он думал еще тогда… "Ну, - ответил он вслух, - я бы не сказал, что вполне. Событие, безусловно, совершилось, это вам удалось угадать; но вот механизм его, насколько можно судить, оказался совсем не тем, что вы предполагали". Автор смотрел все так же спокойно. "Почему вы так думаете?" - поинтересовался он. "Ну, общепринятое объяснение ведь расходится с вашим". - "Общепринятое - еще не значит верное". - "И у вас есть доказательства?" - "Доказательств, я думаю, тут вообще быть не может. Но аргументы есть. Но у общепринятой-то гипотезы и аргументов ведь не очень много, согласны?" Зернову очень не хотелось хоть в чем-то соглашаться с автором; но в то же время очень хотелось, прямо-таки катастрофически хотелось ему обладать информацией, побольше знать - почему-то это желание не давало ему покоя. "И какие же у вас аргументы?" - "Ну вот хотя бы один, - проговорил автор, не собираясь, видимо, кичиться своей осведомленностью или остротой ума, но готовый поделиться - первым, во всяком случае. - Ведь не умирают разговоры о возможности обратного поворота: к нормальному ходу времени, то есть к тому, что был в той жизни". - "Мало ли о чем говорят!" - живо отозвался Зернов, сейчас же вспомнивший все, о чем говорили не далее как сегодня. "Так, верно; но ведь всякий разговор с чего-то начался, верно? Ведь и это верно? Особенно если разговоры ведутся на протяжении, насколько мы можем судить, столетий и даже тысячелетий". Это был аргумент слабый, и Зернов тут же отразил его, сказав: "Ну, например, разговоры о Боге велись на протяжении многих тысячелетий; так что же, по-вашему, это является аргументом в пользу бытия Божия?" - "А вы, конечно, уверены, что Бога нет", - сказал автор как-то странно. "Да разумеется же!" - хотел тут же ответить Зернов, но почему-то запнулся; уж слишком школярским, зазубренным, а не выношенным и в муках рожденным показался ему ответ, недостойным серьезного человека. Да, раньше, безусловно, был он уверен; но ведь и в незыблемости времени он был убежден не менее, а время-то подсыпало чепухи, как сказал некогда поэт… "Я не знаю", - не ухищряясь, ответил он. "Ну, если так, - сказал автор, и едва ли не одобрение промелькнуло в том, как он это сказал, - то, значит, камешек покатился". - "Какой камешек?" - "С которого начинается лавина. Вернемся, однако, к нашей теме. Разговоры такого рода обычно начинаются человеком, совершенно убежденным в своих словах и в том, что они означают. Вы вольны верить в Бога или не верить, но евангелисты верили, как по-вашему? Или апостол Павел?" - "Ну, они-то наверняка", - легко ответил Зернов: за мнения и убеждения мытаря Савла он не отвечал. "Значит, можно предположить, что тот, от кого пошли разговоры о возможности вторичного поворота времени, тоже был убежден в такой возможности?" - "Можно". А что тут еще оставалось ответить? "Значит, он знал нечто такое, чего в данный момент мы с вами, сидящие сегодня тут, не знаем - предположим, что не знаем; такая гипотеза корректна?" - "Очень возможно", - согласился Зернов, но для безопасности оговорился: "Знал или полагал, что знает". - "Однако от апостола Павла этот возможный человек отличался хотя бы тем, что судил, находясь на совершенно другом уровне знания - не только по сравнению с апостолами, но и с нами самими - это мне кажется бесспорным". - "Да, - подтвердил Зернов, - ну и что же?" - "Хотя бы то, что у него для такого суждения могли быть основания, о которых мы сегодня ничего не ведаем". - "Ну, допустим, были". - "В таком случае повернем тему иной стороной". - "Давайте", - охотно согласился Зернов; разговор стал ему нравиться, и можно было только пожалеть, что не состоялся он тогда, в первом бытии. "Если верна общепринятая, как вы сказали, гипотеза, то есть если поворот времени произошел в соответствии с законами природы, совершенно независимо от воли и возможностей человека, - то вряд ли хоть сколько-нибудь разумный человек стал бы говорить о возможности какого-то влияния на этот процесс - сейчас или в будущем. Тогда обратный ход времени считался бы ненарушимой особенностью бытия мира и темы для разговоров и суждений даже и не возникло бы". - "Ну, на это можно возразить", - тут же откликнулся Зернов, внимательно следивший за ходом рассуждений оппонента. "Пожалуйста", - пригласил тот. "Если бы новый поворот времени и в самом деле был возможен, - сказал Зернов, внутренне радуясь четкости своей логики, - то его и совершили бы тогда, когда уровень знаний был намного выше нашего, сегодняшнего: тогда хоть кто-то знал, как это делается, а раз они тогда этого не совершили, то, значит, оказалось такое воздействие на природу невозможным - другого объяснения я просто не вижу. Логично?" - "Вполне, - согласился автор, - и ваш аргумент свидетельствует, самое малое, об одном: о том, что моей рукописи вы тогда, в первой нашей жизни, так и не прочитали, а если и прочитали, то невнимательно, а если внимательно - значит, не до конца". Тут Зернов мог бы покраснеть - если бы мог: его, что называется, поймали за руку, хотя он пока еще не понимал, на чем же именно поймали. "Вы в своем рассуждении повторили достаточно распространенную ошибку, - продолжал тем временем автор, даже не попытавшись насладиться хотя и небольшим, но все же триумфом. - А именно: предположили, что если человеку логика предписывает поступить так-то и так-то, то он именно так и поступит; и если ему предписано таким-то и таким-то образом мыслить и чувствовать, то он и станет мыслить и чувствовать в точности так. Тут одно упускается из виду: что человек есть человек, то есть создание, которое весьма нередко поступает не по логике, а иначе: как Бог на душу положит; это ведь очень точная формулировка, вы в нее вдумайтесь… И вот это самое - то, что Бог на душу положит, - можно отнести к явлениям непредсказуемым, так же, как, скажем, возникновение частной теории относительности: все в физике было уже ясно и логично - и вдруг оказалось, что это еще только азбука, а грамматика-то вся еще впереди! Вот-с; и если по вашей логике, где все построено правильно и закономерно, человек должен был снова обернуть время еще тогда, когда возможностей для этого было, пожалуй, действительно куда больше, чем нынче, то по моей, несколько иной логике получается по-другому: должен-то был, но не захотел - потому что так ему Бог на душу положил". - "Но однако же…" - запротестовал было Зернов. "Понимаю, вам нужны причины более, так сказать, основательные. Ну, за ними не станется. Можно, как вы думаете, допустить, что в те времена человек настолько еще хорошо помнил о тех причинах, что заставили его повернуть время вспять, что просто боялся: повернет снова - и окажется опять там же - на краю гибели? Я думаю, можно". - "Пожалуй…" - задумчиво согласился Зернов. "Но и не только это могло быть. Есть и аргумент посерьезнее". - "Любопытно…" - "Он очень прост, и даже вашу логику вполне удовлетворит: что, если тогда поворачивать снова в прежнем направлении действительно нельзя было, потому что не добрались еще - в обратном движении - до той точки, того рубежа времени, где можно было повернуть иначе и пойти не тем путем, что вел к пропасти, в тартарары, а другим, ведущим к жизни? Что, если мы, человечество, только теперь подходим к этому рубежу - или уже на него вышли, - так что только сейчас такой поворот обретает смысл? Ну-ка, возразите!" Зернов не ответил, не нашлось наготове возражения, сказанное и впрямь было логично. "Вот", - сказал автор весело, когда истекла пауза, и протянул ему несколько листков, отпечатанных на машинке: то самое письмо, которое Зернов спустя два дня обратит в чистую бумагу. Черт бы побрал это письмо, - сердился сейчас Зернов, но никуда не денешься - оно пока еще существовало. Он взял письмо, положил в папку с рукописью, папку аккуратно уложил в ящик стола. "Ну хорошо, - начал было Зернов, - но способ, каким…" - и умолк: по сценарию у него больше слов не было, не полагались ему слова. Автор встал, подошел к двери и оттуда сказал: "Ну, мы не в последний раз встречаемся, так что…" - отворил дверь, вышел и медленно закрыл ее за собой. "Да!" - громко крикнул Зернов, оставшись один.
После этого в дверь снаружи постучали. Зернов снял телефонную трубку и начал разговаривать с Адой.
- Здравствуй, - сказала она. - С возвращением тебя.
- Я очень рад, что ты позвонила, - сказал он.
- А куда же мне было от этого деваться?
Тут он зачем-то спросил:
- Ну а если бы было, куда деваться - тогда?..
- Некуда было, - сказала она. - И тебе - некуда.