Какое из его допущений сработало, Вермонт понятия не имел. Что за альфа, лямбда или бета пробили материю насквозь и соединили два мира, он знать не знал. Два последних дня он пытался разобраться в собственных вычислениях, по двадцать часов в сутки сидя за своим стареньким ноутбуком с истершимися буквами на клавиатуре, но чем дальше, тем меньше он понимал. Это писал и считал как будто другой человек. Нынешний трезвый Вермонт не мог понять все эти спирали, круги и зигзаги, которыми шла мысль впавшего в научный запой Вермонта. Он уже предчувствовал, что не справится. Для того, чтобы проверить собственные теории, ему нужна была команда из пяти - или пятидесяти? - математиков и физиков, которые пройдут по его следам, выискивая ошибки и проверяя прозрения. А он сам? Он знал, что его уже называют "новым Ландау" и "Эйнштейном нашего века" и прочат ему Государственную премию. Он был от этого в ужасе.
Вот это долгое стояние посреди комнаты с горячей чашкой чая в руке на самом деле было нужно ему, чтобы наконец решиться. Обжигающая влага в чашке кончилась, на дне осталась только черная разбухшая масса чаинок. Он тупо смотрел на нее и думал о коэффициенте вязкости в подобных средах. Он поставил чашку на стол, запер дверь на ключ и сам испугался громкого звука, с которым ключ повернулся в замке. Но отступать было нельзя. Теперь Вермонт сделал то, что было строго-настрого запрещено инструкциями: нажал синюю кнопку на пульте перед стеклом. Раздалось шипение, это работал сжатый воздух, поднимая белые стальные рольставни. За ними обнаружилась серая овальная дверь с глазком и толстой резиновой прокладкой, пропущенной по периметру. Вермонт крутанул двумя руками красный вентиль. Резина хлюпнула, отлипая от стены. Молодой ученый вступил в отсек, где при незыблемой температуре, постоянной влажности и стандартном давлении проживал пришелец с того света Чебутыкин.
4.
Чебутыкин, сидя на стуле, смотрел на молодого ученого невыразимо тоскливым взглядом. Холодной, вдруг окаменевшей рукой Вермонт взял стул и сел напротив него. Надо было как-то начинать разговор, но он не знал, как. Оба молчали.
- Николай Иваныч, как вы себя чувствуете? - наконец начал Вермонт самой дурацкой из всех возможных фраз. Он и сам тут же понял, что спросить так означало наступить на мозоль собеседнику. Ежечасные сводки врачей о состоянии здоровья Чебутыкина поступали к нему круглые сутки. Он знал, что Чебутыкин здоров, как бык. Но вопрос таил в себе второе дно. Никто на самом деле не знал, как себя должен чувствовать мертвец, насильно доставленный в мир живых.
Горло Чебутыкина дернулось, словно он хотел что-то сказать, но не сказал. Он повернул лицо в сторону и длинным взглядом затравленного существа смотрел в угол.
- Я вот что хочу вас спросить, Николай Иваныч, - снова начал Вермонт, с трудом подыскивая слова. - Я хочу вас спросить, что… было… там?
Чебутыкин быстро повернул голову и цепким злым взглядом уставился на Вермонта. Вермонт и сам чувствовал шаткость, непристойность и даже циничность своей позиции. Он заловил этого Чебутыкина в посмертном мире, как какого-нибудь зверька, посадил в клетку и теперь собирался допрашивать.
- Ты кто? - вдруг спросил Чебутыкин.
- Я Илья Александрович Вермонт, старший научный сотрудник института физики высоких энергий в Протвино. Я кандидат физико-механических наук, выпускник… - с фальшивой разговорчивостью начал Вермонт.
- Исследуешь меня, да? - в голосе собеседника прозвучала издевка.
- Я понимаю, как вам трудно, - сказал Вермонт. - Поверьте, мне тоже нелегко…
Они помолчали, глядя в пол.
- А тебе чего трудно? - спросил Чебутыкин.
Вермонт не решался поднять глаза.
- Я не знаю, как это у меня вышло. Я случайно…
- Наворзопил и в кусты? - по своему понял слова физика Чебутыкин.
- Я не бегу ни в какие в кусты… Я запутался во всем этом, - честно сказал Вермонт. - Николай Иванович, скажите мне, что там, там что? ЧТО? С треугольного лица со стоящими над ним дыбом волосами на пленника науки смотрели безумные и отчаянные глаза.
Чебутыкин в прежней своей жизни был шофером совхозного грузовика. Вермонт знал это из информации, срочно затребованной и полученной из ЗАГСа в Липицах. Сейчас шофер грузовика смотрел на бледного, измученного недосыпом, взбудораженного чефирем физика с иронией в маленьких глазках под короткими кустистыми бровками.
- Хочешь знать, чего там? А это просто узнать! Он заулыбался, ощерился неприятно и нагло. У него были крепкие маленькие зубы. - Помри и узнаешь!
- Я серьезно, Николай Иваныч… - смиренно сказал Вермонт.
- А и я серьезно! Ты чего ж думаешь, выудил меня сюда как рыбу на спиннинге, - шофер когда-то был рыбаком и удил на спиннинг в Оке, - и теперь исследовать будешь? Хрен-та! Шофер показал ему кукиш. - Меня врачиха исследовала, гоняла по анализам… загоняла всего… затравила, сука… вот я и помер.
Илья едва удержался, чтобы не выразить Чебутыкину сочувствие в связи с постигшей его кончиной.
- Николай Иваныч, вы понимаете… раз уж так случилось, что вы тут… то может, вы все же расскажете, что происходит с человеком после того, как он… Вермонт поднял на собеседника глаза, не решаясь произнести слово. Он заранее почувствовал всю фальшь своих слов, но договорил до конца. - Это очень важно для науки.
Чебутыкин вдруг вздохнул. Он вздохнул с такой глубокой печалью, что Вермонту стало жалко этого невысокого мужичка с измученным лицом, небритым подбородком и маленькими, глубоко сидящими глазками под короткими бровями. Он молчал сочувственно, словно соглашаясь с тем, что своими расспросами причиняет собеседнику боль. Он даже не мог объяснить ему, почему задает эти вопросы, не предусмотренные комплексным планом психологического обследования (впрочем, план еще только писался в соответствующем НИИ и еще ждал обсуждения на научном совете и утверждения в Академии), почему ворвался в отсек без разрешения научного руководства института, почему проявляет дешевое ненаучное любопытство. Молодой физик молчал, смиренно наклонив гудящую от недосыпа, ноющую в висках, взлохмаченную голову.
- Там красиво, - начал говорить Чебутыкин. - Там идешь, бывало, по полю, а дальше такие холмы… такие, слышь, ты, физик, холмы… а на холмах жирафы… пасутся… вместе с буйволами… в мире и согласии.
- Куда идешь?
- А куда хочешь туда и идешь, - объяснил Чебутыкин.
- А что там вообще люди делают?
- За всех не скажу. А я гуляю.
- А с другими людьми вы там встречаетесь?
- Ну а как же! - оживился шофер. - У меня там и друзья есть! Там за лесом в хижине живет один старик, звать Ерема, он между мирами ходит туда-сюда… с евреем одним старым я там тоже знаком, Исаак Лурия его зовут, он раввин… у него камни летают и птицы стоят в воздухе… ну там и наших русских много, они собираются по субботам в лекционном зале и слушают выступления…
- У вас там и лекционный зал есть?
- У нас там все есть, не то что у вас тут! - заносчиво отвечал Чебутыкин, явно гордясь развитой инфраструктурой тех мест, откуда прибыл.
- А выступает кто?
- А все. Артисты помершие там, Утесов вот на днях про одесские лиманы пел, Шульженко про синий платочек, но я больше на лекции Ленина хожу, он завел там ликбез для представителей рабочего класса…
- Лекции Ленина?
- Ну да, Ильич нам читает про то, про се… Побалакать с ним и после лекции можно… В последний раз он нам читал про олигархический капитализм в современной России.
- А еще кто читает?
- А все! - отвечал Чебутыкин, принимая свободную позу на неудобном жестком стуле. Воспоминания о блаженных местах увлекли его. - По абонементу. Христос, Моисей, Будда, Конфуций, Зароастр, блаженный Августин, Черчилль, Ленин…
- А Сталин? - почему-то спросил вдруг обалдевший Вермонт.
- Нет, Сталин не у нас, он в аду.
- Так вы из рая к нам прибыли? - обрадовался Вермонт.
- Ну откуда же еще, мил человек! - крикнул ему Чебутыкин, вставая. Молодой физик поднял глаза на стоящего перед ним невысокого, круглолицего человека с покатыми плечами, короткими бровями и прыгающими в приступе смеха идеально-здоровыми мелкими зубами и понял, что совхозный шофер смеется над ним.
5.
Лимузин, на котором ехала Анна Вивальда, пробился сквозь пробки на Ленинградском шоссе, медленно проехал через Тверскую улицу и остановился у отеля "Арарат-Хайат" на Петровке. Швейцар плавным жестом затянутой в белоснежную перчатку руки открыл дверцу. Из полутьмы кабины прежде всего показались острые коленки Анны Вивальды и ее красные босоножки, а потом и она сама, снова успевшая погрузиться в недовольное, печальное и даже очень горькое настроение. Она уже успела нацепить на себя огромные черные очки. К стеклянным дверям отеля она шла в новом обвале сияющих фотовспышек. У дверей отеля каблук подвернулся, и она чуть не свалилась. Кто-то поддержал ее под локоть.