Бухаровы, с истинным самоотвержением приютившие и вынянчившие ее, не могли потом во всю жизнь достаточно надивиться последовательности болезненных видений Майи и ее удивительному бреду.
В полном забытьи, но с широко открытыми глазами, Майя вела целые разговоры с личностями, порожденными ее фантазией. Что ей представлялись умершие, - отец ее, мать и Софья Павловна, - тому не удивлялись окружавшие: это было в порядке вещей! Но она всего дольше и чаще беседовала с каким-то Кассинием, - личностью совершенно неведомой ее новым друзьям, - "вероятно, измышленной ее больным воображением", предполагали Бухаровы. Но граф Ариан, знавший более их, сердито хмурил брови, когда они ему рассказывали об этом бреде, хотя с намерением не желал ничего объяснять по этому предмету.
- Очень, очень странный вид бреда! - говорили доктора. - Он только и может объясниться тем, что субъект и вне болезненного состояния ненормален… Ведь эта девушка с рождения была подвержена галлюцинациям, - не так ли?.. Вероятно, этот друг ее, - этот Кассиний, к которому она питает также неограниченное доверие, - воплощение одного из ее пунктов. Отсюда и последовательность и quasi-осмысленность свиданий с ним и их бесед.
- Да, может быть! - задумчиво отзывались на такие определения Бухаровы. - Тем не менее, очень жаль, что мы осуждены слышать лишь одну сторону этих бесед.
Когда Майя, наконец, окончательно вернулась к действительной жизни и начала поправляться, она, казалось, утратила всякое воспоминание о своих видениях. Жестокое горе ее по отцу превратилось в тихую печаль, и та понемногу улеглась и забылась, как забывается все на свете, в особенности, если человек счастлив.
А Майя была, действительно, счастлива в супружестве и в семейной жизни. Муж ее, граф Ариан де Карма, сдержал все свои обещания: он горячо любил жену и всю жизнь свою посвящал семье.
Прошло лет десять. Старый дом профессора Ринарди стоял пустой, угрюмый, наполовину разрушенный, наполовину заколоченный. Никто не жил в нем. Имение сдавалось на аренду; со времени катастрофы молодая его хозяйка ни разу не возвращалась на родное пепелище, вероятно, и его предав забвению, как и все свое чудесное детство и юность. Графиня Мария де Карма жила то в столицах, то за границей, то в имениях своего мужа, в Малороссии. Последние годы они больше зимовали в Италии, а летом жили на берегах Днепра, где добрые знакомые любили проводить у них дни и недели, не скучая нимало в этой счастливой и богато одаренной семье. Бухаровы были, разумеется, их желанными гостями. Оба они, муж и жена, находили неисчерпаемые предметы интереса в беседах с ними. В графе Ариане развилась в последние годы страсть к искусствам, в особенности к живописи, а жена его была такая замечательная музыкантша, что истинному художнику, подобному Бухарову, с ними проводить время было настоящим наслаждением.
Дружба их возрастала с каждым годом, но как зорко ни следил Бухаров, - в котором с годами все сильнее развивалась склонность к мистицизму, - за образом жизни, занятиями и разговорами графини, он никогда не находил в них ни намека на былые проявления неведомых сил и таинственных явлений, ее окружавших.
Она даже не любила разговоров о чем-либо отвлеченном, выходящем из обыденного и вполне реального; но, что окончательно было странно и приводило всех, знавших прежде графиню, в изумление, это было непритворное, искреннее, полнейшее забвение ею того, что она так горячо прежде отстаивала. Она не только забыла свои "сны", все касавшееся ее волшебных путешествий, "Приют мира" или уроки Кассиния, - она утратила воспоминание о нем самом! Благо, не оставалось у нее ничего, существенно его напоминавшего; ее тетради, дневники, самый медальон, - талисман, данный ей Белым братом, - все было уничтожено пожаром, все исчезло в этом кризисе ее жизни. Она в общих чертах сохранила впечатление, что в детстве и ранней юности была большой фантазеркой и мечтательницей; чуть ли не ясновидящим, истерическим субъектом, подверженным всяким галлюцинациям. Она стыдилась этих, - "милостью Божией исчезнувших" - болезненных явлений; радовалась, что и памяти об этом ни у кого не осталось, что она порвала навсегда с той местностью и людьми, где могли еще помнить "об этих безумиях".
Муж ее, зная, как неприятны ей напоминания о прошлом, никогда ей не говорил о нем; он просил и Бухаровых, и всех, которые могли что-либо слышать о "болезненном детстве" Майи, не спрашивать ее и никогда не напоминать о нем, в особенности быть осторожными при детях их.
Раз только, оставшись наедине с графиней на балконе их деревенского дома, Бухаров, долго задумчиво глядя на ясное и красивое лицо ее, спросил:
- Скажите, Марья Францевна, вы не помните, что именно вам представлялось во время вашей болезни, - когда мы с вами приехали в Петербург после похорон вашего батюшки?.. Простите меня, что я вам напоминаю такое тяжкое время, но, право, ваш бред был так последователен, так интересен, что я давно хотел спросить вас… Не вспомните ли вы, - с кем вы вели такие продолжительные беседы?
Майя посмотрела на него большими глазами, вся вспыхнув от волнения, но взгляд ее был прям, без признаков смущения, и только слегка удивлен.
- Нет! - возразила она, отрицательно повертев головой. - А что же я говорила в бреду? Скажите!
- Вы много беседовали с кем-то… С каким-то Кассинием… Вы его упрашивали не оставлять вас в свете… Не лишать вас возможности снова увидеть какой-то "Приют мира"… Вы все просили "Белых братьев и сестер"… научить вас читать в какой-то "книге земного бытия"… Вы уверяли их, что не хотите земного счастия, а желаете себя обречь на служение миру, на ознакомление людей "с таинствами бытия"… Вы не вспоминаете?
Опять медленное, сознательное отрицание головой, - любопытствующий взгляд и вопрос:
- Ну?.. А мне что же отвечали эти белые люди?
Бухаров засмеялся.
- Ответов-то ваших таинственных собеседников я никак слышать не мог!.. Они, видно, для вас одной предназначались… Мы с женой только могли отчасти судить о них по вашим возражениям. Мы поняли, что ваш таинственный Кассиний указывал вам на невозможность "возвратить прошлое"… Кажется, он вам внушал, что теперь, когда вас любит жених, и вы его полюбили, - вы более не свободны, и обязанности ваши изменились… Он даже утешал вас, очевидно, потому что раз вы закричали в ужасном возбуждении: "Не утешай меня, Кассиний! Это не то! Не то!.. Не в мирской жизни хотела я найти счастие и спасение"… А в другой раз вы перепугали жену мою отчаянными рыданиями и возгласом: - "Так все потеряно?!. О! Карма! Карма! Карма!"
- Вот странно! - изумилась Майя. - Зачем же я звала Ариана?.. Неужели я его в чем-нибудь упрекала?
- А уж не знаю… Вы часто произносили его фамилию, без всякой видимой связи с другими словами! - подтвердил художник.
- Это-то понятно! - засмеялась Майя. - Какую же связь захотели вы найти в бреду?
- Так ничего в этом вы не понимаете, не помните и объяснить не можете? - в раздумьи переспросил Бухаров.
- Совершенно ничего! - подтвердила Майя. - И вообще, я должна вам признаться в этой странности, которой сама часто дивлюсь: моя детская и девичья жизнь будто стерта из моей памяти!.. Уверяю вас, что мне даже все труднее вспоминать отца и нашу с ним жизнь вдвоем, до самого знакомства с Арианом. Со времени моей с ним встречи - жизнь светлеет… А до того - будто один бланк!.. Ничего не осталось в моей памяти после той ужасной катастрофы и моей болезни.
Она глубоко, но не печально вздохнула, прибавив:
- Мне часто кажется, мой друг, что я родилась на свет Божий в девятнадцать лет, - в год моей свадьбы. Ну, право же, настоящая, сознательная и - слава Богу - счастливая жизнь для меня наступила лишь десять лет тому назад!
Приложения
Видение в кристалле
Когда я в 1890 году была в Лондоне, то часто встречалась в одном знакомом доме с богатым американцем, большим путешественником и лингвистом, к удивлению моему хорошо знавшим русскую литературу и если не говорившим особенно бегло, зато прекрасно понимавшим наш язык. Он удивил меня еще более знанием русских обычаев, суеверий, гаданий. На мое изумление по этому поводу он засмеялся и возразил:
- У меня хорошая память, а два тома русских сказаний Сахарова - моя настольная книга… И знаете ли, когда я жил в Индии, - я четыре года провел на Ганге и за Гангом, - я занимался сравнением ваших поверий и гаданий с древними индусскими верованиями и, право же, нашел много схожего. Между прочим, знаете ли, что индусские девушки тоже в зеркало, или все равно - в воду или стекло, смотрят, гадая о суженом. Мало этого, их поверье говорит, что лучшее время для гаданий - час перехода старого года в новый!..
По этому поводу поднялись расспросы и общий разговор, под шумок которого мистер Л-инг сказал мне, смеясь:
- Я знаю, что вы любите такие особенные происшествия, которым не все верят. Хотите, я вам дам прочесть и даже подарю одну маленькую рукопись о том, как я раз вздумал "гадать" (он это слово сказал по-русски) под Новый год, живя возле Дерджеллинга, и что из этого вышло.
Я отвечала, что буду очень рада, и спросила:
- А рассказать об этом в России можно?
Он подумал и отвечал: