- Именно веди, а не выступай защитником, - тявкает Матфей.
- Какие могут быть защитники, когда судят еретиков! - изрекает Лука.
Он подходит к арестованному. Ух!
Поскольку арестованный - обыкновенный гражданин, его изображение на экране смазано.
Ледяной, ой-ой-ой, взгляд Луки - это ли уже не приговор?
- О’кей, человек, что ты можешь сказать в свое оправдание?
Кардиналы весьма ревниво - о! - относятся каждый к своим функциям, эээ, этого у них не отнимешь. И не успевает арестованный открыть рот, как опять подает голос Матфей:
- Минутку. Кто из нас защитник культа? Я. Значит, первый вопрос мой.
Марк и Лука быстро переглядываются. Лука, кивнув, вырывает волосинку из бороды.
- Правильно, Матфей, начинай ты, - разрешает Марк.
Резким движением сдвинув белую шляпу - ух ты! - на затылок, Матфей делает шаг к арестованному и останавливается перед ним, широко расставив ноги. Арестованный едва достает ему до плеча. Он по-прежнему держится так, будто происходящее его не касается.
У, у нас удивительный народ!
- Ты признаешь себя грешником?
- Я?
- Покайся, тебе зачтется, - советует Лука.
Матфей швыряет на пол шляпу.
- Э, Лука, никак ты его защищаешь? Смягчающих обстоятельств нет и быть не может. О’кей? - Он поднимает с пола шляпу и припечатывает ее к лицу - ух ты! - арестованного.
- Ой, грешен, да-да-да, ай, грешен, черт побери!
Добровольное признание (покаяние) успокаивает Матфея.
- О’кей. О’кей.
Очередь за Лукой.
- О’кей, говори.
- Я? Ладно, э-э-э, это… там были туфли, две штуки, и-и, новые, ну я и подумал: возьму… уф!
Государственный секретарь с безутешно-укоризненным видом качает головой.
- Ты хочешь сказать, так сказать, что извлек из мусора туфли?
Арестованный несколько раз утвердительно кивает.
- У! Новые, совсем новые.
- Все туфли новые, - замечает Лука. - Где ты их взял?
- Ой, на улице, черт меня побери!
Вновь вспыхивает гневом Матфей. (Великий человек, разве не правда, а? Вы-то его терпеть не можете, люди, и-и-и, я знаю.)
- Народное добро! Отягчающее обстоятельство. Тошно слушать. Лично с меня довольно.
Да, что касается кардинала Далласского - то есть Матфея, - эээ, этот пусть себе живет я не против. Только в моей ли это власти?
Впрочем, послушаем, чтó еще скажет Лука. А?
- Ты отлично знаешь, что нельзя, категорически запрещается присваивать мусор.
- Что бы то ни было, хоть пуговицу, - уточняет Матфей.
- Это страшное святотатство, - продолжает Лука, - смертный грех.
Арестованный понятливо - ууу - улыбается.
- О’кей, как не знать!
Он показывает пальцем на свои башмаки. Сношенные. Все в дырах (каши просят).
- Не то что эти. Э, те были гораздо лучше, совсем новенькие, черт меня побери, и-их! Новенькие.
- Туфли полагается покупать - терпеливо объясняет Лука. - В магазинах полно обуви, о’кей? Каждый честный гражданин покупает минимум по одной паре в день.
- А еще лучше покупать по две, - добавляет мудрый Марк. - Если ты, так сказать, настоящий человек.
Матфей считает иначе:
- А я бы в два раза увеличил продовольственные покупки. В целях улучшения питательной среды для мусора.
Вот это мысль, люди. Здорово!
- Нет, нет, - решительно возражает Лука. - Увеличить следует распространение книг: все - у! - упирается в просвещение.
Простите друзья, но на этом я хотел бы остановиться подробнее.
Такого рода рекомендации мне доводилось слышать и раньше - причем от тех же кардиналов. В каждой из этих точек зрения есть свой скрытый смысл (я должен его открыть).
Итак…
Итак, Марк за потребление готового платья.
Матфей - продовольственных товаров.
Лука - бумаги и пластических масс.
Ух!
Пораскиньте и вы мозгами, если хотите. Это я вам, читатели.
Ага, после долгих раздумий арестованный горестно разводит руками.
- Чтобы покупать, деньги нужны. А у меня гроши.
Матфей возмущен (неумолим):
- Так ты, сукин сын, еще и не работаешь? У нас в Стране нет безработицы. При нашей нехватке рабочих рук мы не можем потакать бездельникам.
- А у меня - ууу - уважительная причина. Я инвалид, да-да. Ревматизм, черт меня побери.
- Существует государственное пособие, - замечает Марк, поправляя овальные очки на носу. - Сколько ты, так сказать, получаешь в день?
- Э, четыре фунта товаров, - отвечает арестованный. - Два на себя, два на выброс. Каждое утро - ох - выбрасываю, клянусь!
Лука - ах ты! - поражен.
Или притворяется. О-о, он у нас лиса.
- Всего два фунта на выброс? Слишком мало. Все равно что ничего, не правда ли?
- О’кей, - бурчит Матфей. - Но плохое материальное положение не оправдывает чудовищного преступления, которое совершил этот лоботряс. Ставшее мусором - священно. Брать его - смертный грех.
Наверно, ох.
Но мне еще рано думать о смерти.
Хоть я и пользуюсь, как папский сын, особыми привилегиями, все равно каждый раз, стоит мне притронуться к запретной вещи, я словно бы жду электрического разряда, который опрокинет меня и - ууу - утопит в материнском лоне.
В лоне мусора. Ах!
Очевидно, я настолько мелкий грешник, что недостоин наказания. Или - иии - настолько великий, что имею возможность пользоваться безнаказанностью. А?
Ага.
Слышится громовой голос папы:
- Верно, верно.
7
Появляется внушительная фигура моего отца. Ах!
Царственно белая мантия (несмотря на многократную обработку в стиральной машине, несколько пятен все же осталось).
Белый ореол волос, венчающий крупную голову.
Кардиналы, стражники, арестованный подобострастно приветствуют его. Хором.
- Многая лета папе Эдуарду, богу на земле!
Мой отец человек исключительно сильный (красивый), могучий.
Однако ему нравится изображать из себя развалину, ууу, едва таскающую ноги.
Поэтому он опирается - вместо трости - на гладкую надушенную руку Иоанна, аббата Бостонского.
О, ну конечно, это он! Вы не ошиблись.
Молодой человек, что недавно сидел в ванне.
Интересно, откуда берутся такие красавчики? На нем неизменно чистая туника (похоже, он меняет ее каждый день).
А?
Ходят слухи, что добрее его нет человека аж во всей великой Стране.
Я помню, как он вечно путался у меня под ногами - здесь, во дворце, когда мы еще были детьми. Как я, ууу, убивался тогда из-за своего уродства ("Маменькин ублюдок на паучьих ножках"); я ненавидел Иоанна и чего бы только не сделал (не отдал) ради того, чтобы быть как он, походить на него.
Потом это прошло (о-о-о!).
В Иоанне, я чувствую, есть что-то такое, что непосредственно касается меня.
Думаю, что вместе мы представляем собой идеальную окружность: я - черный полукруг, он - белый.
Что мне досталась худшая, а ему лучшая часть одной и той же субстанции.
Что мы - ах - антиподы, и это нас роднит, то-то и оно.
У-у, умные люди, вы меня понимаете.
Папа усаживается на трон-престол (и-и-и, изъеденный жучком, топорный, стульчак, да и только, зато - ох ты - точь-в-точь по моим тощим ягодицам, словно на заказ).
Иоанн занимает свое обычное место, рядом с папой. Он стоит, но впечатление такое, будто сидит у папы на коленях.
Так или иначе, я включил Иоанна в длинный список людей, заслуживающих ненависти.
Эх, хорошо бы, конечно, кто-нибудь объяснил мне, как это - ненавидеть всей душой! Я подозреваю, что моя ненависть, хоть и похожа на настоящую, чересчур поверхностна, неглубока.
Ах, ну что это за ненависть, а?
Боюсь (опасаюсь), что в самом разгаре операции я вдруг забуду, уф, за что собирался убрать того или иного врага, либо - охохонюшкихохо - еще хуже: не смогу сказать, почему считаю его врагом.
Ну да ладно, там видно будет.
Сейчас же я хочу обратить ваше внимание на взаимосвязь (контакт) между моим отцом и Иоанном. Э, это небезынтересно, о’кей.
Эдуард, насупив брови, изучает (оценивает) ситуацию. Затем лепечет на ухо красавчику Иоанну:
- Ммм.
- Отлично, - заключает Иоанн, внимательно (сосредоточенно) выслушав божественный лепет. И тут же переводит: - Вопрос к Марку, кардиналу Бейкерсфилдскому, государственному секретарю. Как продвигается суд?
Марк (он делает это непрерывно) поправляет пальцем очки.
- Я бы сказал, так сказать, что высочайшее решение о судьбе этого грешника надлежит вынести папе.
- Ммм, - говорит папа на ухо Иоанну.
- Отлично. - На этот раз Иоанн обращается к Луке: - Кардинал Ричмондский, великий инквизитор, что ты можешь сказать, а?
А?
- Он виновен.
Арестованный усиленно кивает.
- Угу, черт меня побери!
- Ммм.
Иоанн смотрит на Матфея.
- Отлично. А что скажет кардинал Далласский, министр - защитник культа?
- Он взял мусор из кучи, - шипит Матфей. - Недопустимое святотатство в отношении нашей церкви. Он заслуживает высшей меры наказания.
- Верно, верно, - изрекает папа.
Арестованный тоже согласен:
- О’кей, ей-ей, так.
Иоанн поднимает холеную руку.
- Могу я сказать?
Матфей недовольно спрашивает, уж не собирается ли он говорить (выступать) от своего имени, а не как толкователь папских "ммм".
Иоанн кивает: дескать, от своего. Во-во, лично от себя.