Уже назначен день, когда Сэм вернется к "Малышам" на обследование, о котором говорил доктор Мальборо: ее опутают проводами на три дня и попытаются установить, откуда берутся припадки. Так что "Малыши" - это не дурной сон, а если и кошмар, то с продолжением. Дела вполне могли обернуться хуже некуда; мысль эта всплывала в сознании Роузи совершенно неожиданно, и бороться с нею приходилось посреди дневных трудов или ночного сна: она словно окружена дикарями, и голодные хищники глядят из темноты. Поддерживай костер. Хуже всего - Роузи почему-то очень жалела об этой постыдно-незначительной (в сравнении с остальным) детали, - что сорвалось большое празднество, которое она собиралась устроить в Баттерманзе. Сэм могли положить на обследование как раз и только на Хеллоуин. А неделей раньше, на уик-энд, - не под сам Хеллоуин, но близко, - тоже не получалось. Роузи не могла принять на себя заботы о вечеринке как раз накануне поездки к "Малышам"; ей казалось, она обязана сосредоточить все силы на том, что произойдет на этаже доктора Мальборо, хотя ясно же: как ни мучай себя мыслями и волненьями, на результат они не повлияют никак. Но давить на будущее своим беспокойством и одновременно взваливать на себя большое и хлопотное дело было невозможно, не говоря уж о том, каким ужасным предзнаменованием станет неудача праздника, если все повалится из рук; в общем, она отказалась от этой затеи.
- Брось меня туда! Брось!
- Бросить? Вот так вот и бросить?
Она подняла визжащую Сэм под мышки и раскачала так, словно собиралась швырнуть ее на милю: махнула в сторону кучи листьев и вернула назад; затем еще раз. Беспомощный смех - именно от предвкушения: Роузи научилась этому приему, глядя, как крутит дочь в воздухе Майк. Выше, папа!. Новость, что вечеринка отменяется, Майк выслушал с облегчением. Ничего забавного в этом нет, сказал он. В чем? В Хеллоуине, во всех этих ведьмах и призраках. Смотри, с чем играешь; ты понятия не имеешь, что можешь навлечь. Роузи засмеялась и спросила - ты что, серьезно, а он не стал отвечать, только зловеще промолчал, сделав вид, что ответ-то у него припасен: еще один приемчик Майка, давно ей ведомый.
- И-ых! - Наконец она аккуратно бросила Сэм в середину кучи. - Понравилось?
- Теперь засыпь меня, - сказала Сэм и легла на спину.
Роузи словно ощутила дочкиным нюхом запах опали, услышала ее ушами сухое потрескивание ломкой листвы. Такое незабываемо. Когда она вернулась в Дальние горы и Аркадию, прожив несколько лет на Среднем Западе, стояла осень; Бонн в то время болел и сидел во взятом напрокат кресле-каталке, и Роузи тогда, как сейчас, убирала опавшие листья, чтобы чем-то занять себя, а он смотрел, как она сгребает листья в одну кучу, словно салат. Этого я теперь лишен, сказал Бонн. Голова его на длинной черепашьей шее тянулась к Роузи, листьям и дневному свету. Еще бы хоть раз вот так поработать, проговорил он.
Не понимаю, сказала она; один раз - все равно что сотня, какая разница?
Еще бы хоть раз, повторил он. Всего бы попробовать еще по разу. Он подался вперед, приоткрыв рот то ли скорбно, то ли в тоске, а может, ему трудно было дышать, словно прижал лицо к стеклу, за которым шла жизнь. "Он просто любит жизнь", - говорила его старая экономка миссис Писки.
Над Сэм уже возвышался курган; Роузи даже не могла различить ее очертаний под грудой листьев.
- Ну, как? - спросила Роузи. - Здорово? Хватит насыпать?
Она подождала ответа. Листья не шевелились.
- Хватит, Сэм?
Ответа нет.
Чувствуя, как неистово забилось ее сердце, Роузи вонзила руки в кучу, принялась разгребать листву, ставшую вдруг тяжелой, как золото; откопала лицо Сэм - оно было неподвижно. День замер и похолодел. Роузи ухватилась за курточку, в которой чувствовалась тяжесть тела дочери, но Сэм уже не было.
- Сэм! - взревела Роузи голосом, какого она раньше у себя никогда не слышала, да и представить не могла, что может так кричать, - голосом, исторгнутым откуда-то из глубин, таким громким, что он мог призвать дочь обратно.
Она подняла Сэм, и голова девочки безвольно повалилась на плечо Роузи. Сколько времени это длилось - секунду, две или три, не больше, решила она потом, но тогда секунды словно остановились в падении, - а потом Сэм открыла глаза и улыбнулась.
- О господи, Сэм, - сказала мама. - Ну, Сэм, разве так можно. Разве ты не понимаешь.
- Я была мертвая, - сказала Сэм. Она забрала в горсти мамины волосы и раскладывала их на свой вкус. - Мертвая. А теперь ожила.
На вершине горы Юла листья желтели куда решительнее, чем во всех Дальних горах; на ее склонах расположилась климатическая микрозона, где всегда холодней, чем в округе; цветы распускались позже и отцветали быстрей, бури были суровее; когда вы вели машину в гору холодным мокрым вечером, сразу за Шедоулендом дождь обыкновенно превращался в дождь со снегом, а затем в снег без дождя.
Нынешнее утро в "Чаще" - тише обычного: сотрудники прибираются, укладывают бумаги, пакуют личные кофейные кружки, плюшевых зверушек и фотографии по сумкам и рюкзакам. Одна из врачей безутешно рыдает у своего письменного стола, с чего бы это? Дверь ее кабинета закрывается. Где-то рабочие сливают воду из труб и заколачивают чердаки, но весной все равно придется возиться с лопнувшими трубами и беличьими гнездами. Или чем похуже.
- Закончена ли наша работа? - переспросил Рэй Медонос. - О нет, конца еще не видно. Мы даже толком не начали.
- Я имел в виду - здесь, - ответил Майк Мучо. - Здесь-то все закрывается.
- Да. Что ж, очень жаль, что нам пришлось ускорить события. Потому что в мире много больных страждущих, и помочь мы должны многим. А мы даже толком не начали. Вот мое мнение.
Высказывая мнение о чем-либо, Рэй давал понять - и очень ясно, - что сам он не считает свои слова всего лишь "мнением". Майка Мучо такая поза раздражала, а может, восхищала, он каждый раз хотел оспорить Рэеву точку зрения, в чем бы она ни состояла, но опасался этого.
- Понимаете, Рэй, - начал было он.
- Я думаю о детях. Вы здесь лечите много молодежи.
- Лечили, скажем так.
- И вы знаете, что проблемы детей коренятся в их родителях.
- Да, - ответил Майк. - Детские впечатления, конечно.
- Но часто они могут вспомнить об этом только после немалых наших усилий и расспросов. Не так ли? Они не помнят.
- Вытеснение, - произнес Майк.
Фрейдистом он не был - его обучали бихевиористы, - но основы и термины знал, тогда как Рэй, зачастую казалось, вообще не имел о них представления.
- Корни уходят далеко и глубоко, - сказал Рэй. - Родители могут не осознавать, что своим поведением навлекают на детей одержимость.
Майк ничего не сказал, даже не кивнул в ответ.
- Сексуальные повадки, богохульства - ну вы понимаете, - продолжал Рэй. - Даже если они не поклоняются дьяволу сознательно, то есть не заключают с ним соглашение, все равно исход один. Согласие их молчаливое. А страдают в итоге дети. По всей стране. Мальчики и девочки ничего не знают и, может быть, так и не узнают, покуда кто-нибудь не воззовет к тем дьяволам, которые засели в них. Думается, мы взращиваем страшные посевы и через десять - двадцать лет начнем пожинать плоды; дьяволы, призванные сегодня родителями, заговорят, хоть до того дня и будут молчаливы. А дети начнут вспоминать, что с ними сделали. Тогда мы увидим ужасные деяния, услышим ужасные слова. Нам доведется узнать, что в душах наших детей вывелся, будто личинки насекомых, целый сонм дьяволов.
Он улыбнулся Майку, тот опустил взгляд и тоже улыбнулся; он знал, что Рэй способен ощутить его неуверенность, то ли стыд, то ли замешательство - не сказать, что совсем неприятное ощущение.
- Все эти терапевты со своими терапиями, сотканными из сомнений и колебаний, - сказал Рэй. - Они говорят, что болезнь - это вопрос веры. А лечение - вопрос доверия. Проблема смены верований: людям предлагают поверить во что-то новое. Но я утверждаю: проблема не в том, во что веришь и кому доверяешь. Вопрос в том, как все обстоит на самом деле.
- Я понимаю, - выдавил Майк.
Он уже жалел, что сидит рядом с Рэем, который просто обожал подсаживаться поближе к собеседнику, - Майк догадывался зачем, ему даже объясняли эти причины во время учебы. Колени целителей почти соприкасались, и он чувствовал, что вот-вот захихикает, как ребенок от щекотки, или расплачется.
- Ну не забавно ли? - вопросил Рэй. - Если нечто - вопрос веры и доверия, так это, мол, нетрудно изменить. Что есть убеждения? Реальны ли они? Нет, это продукт сознания; в реальности они не существуют. Их можно менять, точно кадры в кино.
- Ну, в теории, - пробормотал Майк.
- И что меня удивляет, - сказал Медонос и положил руку поверх Майковой, - они говорят, что корень проблемы - ложная вера; кто поддался чародею, тот и увидит женщину распиленной пополам, а ты покажешь, что это не так, и конец иллюзии. Но они ничего не могут поделать. В тяжелых случаях - ничего. Мы говорим, что проблема реальна: нечто обитает в этих людях, оно должно быть изъято, и мы можем делом подтвердить свои слова. Мы можем помочь.
- Да.
- Может статься, мы столкнемся с ними прямо здесь, - сказал Рэй, не отводя взгляда от Майка и продолжая все так же улыбаться. - Может быть, вы сами будете изгонять их, Майк. Я к тому времени усну. А вы увидите, как они полезут отсюда, дымясь, изо всех окон и труб.
- Рэй, вы так легко об этом говорите.