Через три дня я провожала Ральфа до причала. Точнее, до проходной на причал, до ворот, дальше которых меня не пустила бы охрана. Глаза с утра были на мокром месте, несмотря на полученную вчера вечером весточку от Яринки. Спасибо Доннелу, он не поленился сплавать на берег, туда, где у него была возможность воспользоваться телефоном. И, как только оказался вне зоны действия местных глушилок, сразу получил кучу уведомлений о пропущенных звонках от Яна и, наконец, СМС, в котором моя далёкая подруга сообщала, что она в безопасности. И, пусть я прекрасно понимала, насколько иллюзорна безопасность в её положении, но с души всё равно свалился камень.
В порыве благодарности за принесенную добрую весть я даже попыталась отблагодарить Ральфа единственным способом, которому меня здесь научили, но он мягко отстранился. И последнюю совместную ночь мы просто спали рядом, под одним одеялом.
А сейчас Ральф, которого уже ждал покачивающийся на волнах катер, положил руки мне на плечи и, пристально глядя в глаза, строго напутствовал, забыв о своём обещании не указывать мне, что делать:
– Старайся ни с кем не конфликтовать, не привлекай к себе внимания. Если хочешь продолжать петь в Айсберге, я не могу тебе запретить, но не советую. Будет лучше не попадаться на глаза ни Бурхаеву, ни Ховрину, ни другим мужикам, которые могут тебя захотеть. Вряд ли Ирэн осмелится мстить мне таким образом, но лучше перестраховаться.
Я пожала плечами. Сама не была уверена, что захочу выступать. Петь перед гостями теперь, когда я, наконец, в полной мере осознала, каким жестоким и лицемерным местом является Оазис? Увольте. Конечно, это бы разнообразило мои будни, и я плохо представляла, чем займу себя сейчас, когда рядом не будет ни Яринки, ни Ральфа, но не хотелось больше видеть сытых рож местных завсегдатаев.
– И я тебя умоляю, – продолжал Ральф, – не предпринимай никаких авантюр, не пытайся сбежать!
Я снова пожала плечами. Сбежать? Интересно, как он себе это представляет? Уплыву на досочке в голубую даль?
Ральф понял, о чём я думаю. Досадливо повёл плечами.
– Кто тебя знает? Я уже ничему не удивлюсь.
– Я буду ждать тебя, – сказала я, успокаивая скорее себя, чем его, желая в очередной раз услышать обещание вернуться.
– Дождешься, – не разочаровал меня Ральф, а потом обнял и на несколько секунд крепко прижал к себе. Я закрыла глаза, стараясь как можно лучше запомнить, как это – когда тебя обнимают, когда ты кому-то небезразлична. Но от причала нетерпеливо прогудел катер, и Ральф, в последний раз быстро поцеловав меня в губы, подхватил за ручку сумку и зашагал прочь.
Я смотрела ему вслед и думала о том, что так и не узнала, какие обстоятельства заставили его уехать, куда уехать и почему так надолго. И что, может, оно к лучшему. Если Ральф не вернётся (а я заставляла себя допускать такой вариант), то пусть у меня будет надежда, что это загадочные обстоятельства оказались сильнее его, а не он сам бросил меня.
Катер, переваливаясь на волнах, уплывал в открытое море, а я не сводила с него глаз, глупо надеясь, что Ральф покажется на палубе, чтобы помахать мне рукой. Но этого не произошло, конечно: Доннелу были чужды подобные сантименты. Вот Яринкин Ян махал бы ей на прощание, пока не скрылся из виду…
Когда катер превратился в чёрную точку на бескрайней водной глади, я развернулась и побрела вдоль берега. На этот раз слёз не было: проводы Ральфа далось мне легче, чем Яринкины. Но пустоты в душе и вокруг прибавилось. И мне не хотелось её ничем заполнять: пустота была лучше боли, она дарила иллюзию безразличия. Чтобы продлить эту иллюзию, я не пошла обратно в Айсберг, где ещё на двое суток Ральфом был оплачен наш номер, а побрела вдоль берега, невольно повторяя проделанный нами маршрут в день получения письма от Яна. К Русалкиной яме. Я перестала бояться этого места. Страх ушел, когда появилось понимание, что, какая бы судьба ни ждала меня, но я никогда не увижу бледную Яринку, плывущую в ночном море и рассекающую волны серебристым рыбьим хвостом… Яринка уже далеко.
И сегодня я спокойно переступила границу песка и гальки, направляясь к мокрым от брызг прибоя валунам. Влезла на камень, тот самый, на который меня в прошлый раз подсадил Ральф, и свесила ноги над водой. День был солнечный, по-настоящему летний, море играло всеми красками, белые чайки с криками носились надо мной, и больше вокруг не было ни души. Как раз то, что мне сейчас нужно.
Я медленно потянула с плеча лямку пляжной сумки, которую принесла с собой, расстегнула молнию, запустила руку внутрь. Достала прощальный подарок Ральфа – тяжёлую охотничью рогатку. С рукояткой из прочного пластика, нейлоновыми тяжами, металлическими рогульками и упором для руки. Такая рогатка, сказал Доннел, является, по сути, полноценным метательным оружием, годится для охоты на птиц и мелкого зверя. Но подкупило меня не это. Ральф выбрал рогатку ярко-жёлтого цвета и вместе с ней привёз мне моток чёрной изоленты, которую я сразу использовала по назначению.
– Пчёлка…
С того дня, когда я сидела на одном из валунов Русалкиной ямы, баюкая в руках своё вновь приобретённое именное оружие и глядя в морскую даль, поглотившую Ральфа, и начался для меня долгий период ожидания. Который запомнился одним бесконечным днём и одной не менее бесконечной ночью.
Долго стояла невыносимая июльская жара. Я много времени проводила в море, научилась неплохо плавать и нырять, загорела до черноты. Больше заниматься было нечем. Вопреки своему недавнему решению больше не петь, я пыталась вернуться на сцену, но музыканты, пряча глаза, сказали, что мой номер с Медвежьей колыбельной убран из программы по распоряжению Ирэн. Мне осталось пожать плечами и уйти. Я даже не расстроилась, пожалела только о том, что больше нельзя заниматься сольфеджио на репетициях, но и это после всего пережитого быстро забылось.
В августе, когда небо стало бездонным, я перешла на ночной образ жизни. Когда закат гас над морем, выскальзывала из дома и уходила к Русалкиной яме, которая стала моим убежищем, единственным местом на острове, где я могла остаться одна. Ложилась спиной на свой валун (мне нравилось думать, будто он до сих пор хранит тепло наших с Ральфом тел) и смотрела на яркие августовские звёзды. Просто смотрела, как они незаметно для глаза смещаются по небосклону. Были среди них и падучие, но ни разу я не видела звездопад, подобный тому, что мы с Яринкой наблюдали два года назад в приютском лесу. И желаний больше не загадывала.
Сентябрь… Пришли угрюмые тучи, и звёзд не стало. Теперь по ночам я спала в пустом номере, куда занятые работой Ася и Вика возвращались лишь под утро. Яринкина кровать оставалась незанятой: новеньких девочек на остров пока не привозили. А со старенькими я так и не подружилась. Мои соседки уже успокоились после июньских событий и больше не боялись со мной общаться, но теперь я сама не искала этого общения. Меня удивляли и отталкивали их смирение, их способность находить плюсы в своём положении и даже гордиться им. Неужели они, прожив тут столько лет, не видели истинное лицо этого места, не понимали, что их жизнь, а тем более, их желания здесь ничего не значат? Что за маской доброжелательности и колокольчиковым голосом Ирэн скрывается лишь забота хозяина о своей скотине, которая приносит доход и от которой без сожаления избавятся, едва она перестанет это делать?
Октябрь. Гостей поубавилось, пляжи опустели, чему я могла только радоваться. Мне нравилось гулять по безлюдью под шум пасмурного моря, под порывами ветра. Думать о том, что вот уже осень, а значит, не за горами и весна, когда я снова увижу Ральфа. А с ним, возможно, узнаю какие-то новости о Яринке: ведь может быть так, что Ян, которому известен номер телефона Доннела, позвонит ему? О том, что будет дальше, я не гадала. Поможет ли мне Ральф выбраться отсюда или снова заведет пластинку про опасности внешнего мира – всё это будет потом, сначала пусть он просто вернётся.
Ноябрь… Я уже не гуляю по пляжам, почти всё время идут холодные косые дожди, темнеет рано. Привезли несколько новеньких девушек, не таких юных, как мы с Яринкой, когда попали сюда, но я чувствую себя старше их. Они ходят заниматься в библиотеку, и я, с разрешения наших преподавательниц, прихожу тоже. Снова слушаю то, что уже проходила, смотрю на новеньких, гадаю: какая судьба выпадет им?
Декабрь. Учу английский, запустила его с лета и теперь стараюсь каждую свободную минуту посвятить зубрежке. А свободных минут у меня много, так что к Рождеству Нина хвалит меня за успехи и хорошее произношение.
Так получилось, что Рождество я встретила вдвоём с Аллой. Остальные мои соседки остались у гостей, а она почему-то оказалась не востребована в праздничную ночь. Мы пили шампанское в столовой, обе грустные, каждая по своей причине.
Но о причинах Аллиной печали я бы ни за что не догадалась, не развяжи алкоголь ей язык. Когда бутылка шампанского почти опустела (причём я к этому имела мало отношения), Алла тяжко вздохнула, доставая из холодильника вторую:
– Вот так это и начинается…
– Что? – спросила я исключительно из вежливости: разговаривать особо не хотелось, мне хватало своей грусти.
– Начало конца, – ответила Алла и оглушительно хлопнула пробкой, подождала, пока пена стечёт по горлышку прямо на пол, и продолжила. – Когда ты выходишь в тираж. Сначала тебя забывают постоянные клиенты, потом ты остаёшься одна в праздничную ночь, и вот – уже никому не нужна. Возраст…
Я фыркнула и подвинула ей свой бокал.
– Это ты не нужна? Какой у тебя возраст?
– Для этих мест – солидный, – отрезала молодая и красивая Алла. – Юным козочкам вроде тебя я уже не соперница. А их привозят каждый год.