С нетерпением дождавшись купального сезона, я, навёрстывая упущенное в прошлом году, когда свежие раны не позволяли мне отдать должное морю и солнцу, целые дни проводила на пляже. Читала, лёжа в шезлонге, училась плавать брассом, а когда появлялся Ральф, тащила его гулять вдоль берега (было приятно идти с ним за руку на виду у всех) и ныряла с его плеч в накатывающие волны. Однажды он устроил нам прогулку на катере в открытое море, где мы пили шампанское, видели дельфинов и целовались на палубе под палящим солнцем. Последнее сделало это приключение особенно счастливым, учитывая то, что обычно Ральф никогда не целовал меня просто так, без намерения перейти к чему-то большему. А мне нравилось с ним целоваться. Будь моя воля, я бы любую нашу близость свела к поцелуям да объятиям, без всего остального, что причиняет боль.
В другой раз мы ныряли с аквалангом, и это стало одним из самых удивительных впечатлений моей жизни. Стало бы, наверное, и одним из самых счастливых, не вспомни я, скользя под водой за руку с Ральфом, о плеске в ночном море, о тёмной глубине Русалкиной ямы. Интересно, как это: всё время обитать здесь, в зеленоватой толще воды, в прохладе и невесомости?
Мы с Яринкой больше не говорили о том случае, когда она увидела в ночном море нечто странное и страшное. Делали вид, будто ничего такого не было. Но я заметила, что подруга, прошлым летом использовавшая любую возможность окунуться в солёные волны, теперь ведёт себя иначе. Яринка старалась купаться только в компании: со мной, или с Яном, или, на худой конец, просто неподалёку от других отдыхающих. И никогда – после захода солнца. После захода солнца она даже не приближалась к воде, так что наши прогулки под звёздами вдоль полосы прибоя остались в прошлом. Да и гуляла я теперь чаще с Ральфом.
В одну из таких прогулок мы подошли и к Русалкиной яме. Ральф носил дорогую обувь, и я не повела его по камням, остановилась на границе песка и гальки. Указала пальцем на вздымающийся у тёмных глыб прибой и коротко поведала местную легенду об утонувших девушках. Я ожидала, что он ответит что-нибудь насмешливое, даже циничное, как-то убедит меня в том, что всё это не более, чем сплетни, девчачьи страшилки, и верить в них – значит быть наивной дурочкой. Но Ральф не сделал этого. Он, прищурившись, смотрел на пустынную и каменистую часть берега, резко обрывающуюся в неведомую глубину, и молчал. Больше мы с ним к Русалкиной яме не ходили.
Но, в целом, май и июнь выдались для меня почти безоблачными. То, чего я боялась больше всего: дебют, аукцион и последующая за этим передача меня во временную собственность чужому мужчине – осталось позади и оказалось вовсе не страшным. У меня была Яринка, у меня был Ральф и была надежда на скорое освобождение от долга, а значит, и от самого Оазиса. Для того чтобы чувствовать себя счастливой, этого пока хватило.
Общую картину слегка омрачили лишь два эпизода. Во-первых, Ирэн. С того дня, когда мой аукцион закончился, не успев толком начаться, она не разговаривала со мной, а при встрече отвечала на приветствие сухим кивком, а то и полным раздражения взглядом. Я пыталась расспросить соседок о том, что могло послужить причиной моей опалы, но они недоумённо пожимали плечами. Только Алла отшутилась, сказав, что, наверное, управляющая сама положила глаз на Доннела. И, устав гадать, я решила плюнуть на Ирэн, тем более, что она в ближайший, оплаченный Ральфом год никак не могла мне навредить.
Во-вторых, Ховрин. Он покинул остров сразу после того, как ему не удалось заполучить меня на аукционе, тем самым посчитавшись с Ральфом за какие-то их давние конфликты. Но в конце мая появился вновь. Я встретила его, когда после очередного выступления в Айсберге решила уйти спать пораньше, пользуясь своими правами девочки при постояннике, которая может не работать, если не хочет. Переоделась в гримёрке, вышла на крыльцо и там, в мигающем свете неоновой вывески, увидела курящего Ховрина. На тот момент, благодаря Ральфу, я уже успела оттаять от всех страхов, связанных со своей беззащитностью перед произволом гостей, и не дрогнула. Даже кивнула ему: всё-таки мы были знакомы, пусть и не самым приятным образом, а вежливость никто не отменял.
Но Ховрин, как выяснилось, думал иначе. Он бросил окурок на ступени крыльца и шагнул ко мне с такой удивительной для его комплекции стремительностью, что я не успела отшатнуться. И опомнилась только, когда короткие пальцы с силой сомкнулись на моих плечах.
– Ах вот ты где, – прошипел Ховрин, обдавая меня густым амбре табака и алкоголя. – На ловца и зверь бежит!
Я не испугалась и сейчас, помня о том, что этот человек ни копейки не заплатил, а значит, по правилам Оазиса, не имеет права меня касаться. Я – не его.
– Отпустите, мне нужно идти, – я попробовала стряхнуть с себя чужие руки, при этом не сумев скрыть брезгливую гримасу, невольно исказившую лицо. Видимо, она и вывела Ховрина окончательно.
Усилив хватку, он вдруг затряс меня, как тряпичную куклу, так, что ночные огни Оазиса заплясали перед моими глазами.
– Что, шкура, думала, ты самая умная?! – брызги слюны полетели мне в лицо. – Думала, я не узнаю, как ты с Доннелом сговорилась, чтобы меня опустить?! Быстро нашлась, сучка! Смешно вам было?!
Нападение застало меня врасплох: я не могла оказать сопротивления, не могла даже ничего ответить – зубы лязгали, голова моталась взад-вперёд, из горла вырывались лишь нечленораздельные звуки. А Ховрин заводился всё сильнее.
– Ишь, находчивая! Ну, ничего! Я, бля, терпеливый! Думаешь, ты Доннелу очень нужна?! Второй раз он за тебя платить не станет, не жди! Зато я – тут как тут!
Помощь пришла с неожиданной стороны. Охранник, дежуривший в холле Айсберга, сквозь стеклянные двери углядел на крыльце нашу возню и счёл нужным вмешаться.
– Сударь! – услышала я над собой его голос. – Сударь, не надо! Отпустите девочку!
Пальцы Ховрина, на тот момент наверняка уже украсившие мои плечи синяками, внезапно разжались. Я едва не упала, потеряв опору: голова кружилась от тряски. И увидела, как охранник, рослый молодой парень, стриженный "под ноль", вежливо, но надёжно удерживает Ховрина, обхватив ручищами поперёк туловища.
Ховрин зашёлся истеричным хрипом:
– Что себе позволяешь, барбос?! Лапы убрал! Да я тебя уничтожу! Завтра же отсюда вылетишь!
– Сударь, успокойтесь, – пытался увещевать его охранник, не ослабляя хватки. – Эта девушка не работает, пусть идёт. Вернитесь в зал, там можете выбрать любую…
– Сгною!! – Ховрин сорвался на визг. – По миру пущу, холуй! Да ты знаешь кто я?!
Поверх его дёргающегося плеча охранник бросил взгляд на меня, застывшую на прежнем месте, и резко мотнул головой в сторону: уходи! Я не заставила просить себя дважды: бегом бросилась вниз по ступеням, а затем – в ближайший проулок, слыша за спиной затихающую ругань Ховрина. И перешла на шаг только возле нашего домика.
Оглянулась. Погони не было, стояла тишина. Оставалось только надеяться, что для отважного охранника эта стычка не будет иметь последствий. Тем более, что поступил он, прямо скажем, нестандартно.
В Оазисе так сложилось, что охранники редко заступались за девушек, соблюдая главное здешнее правило: клиент всегда прав. Конечно, до совсем уж смертоубийства старались не доводить, но считалось, что нет ничего страшного в том, что гость сбросит пар, отвесив кому-то из девиц пару-другую тумаков. Для того мы здесь и находимся. Издержки профессии, чего уж там.
А ведь Ховрин меня даже не бил.
Что же сподвигло героического охранника применить силу к одному из самых дорогих гостей Оазиса, тому, кому по умолчанию позволялось поступать с девушками любым, самым ужасным образом? Недаром же Ася так испугалась, увидев его в зале. Недаром остальные при его появлении начинали молиться о том, чтобы сегодня выбор садиста пал не на них.
На этот вопрос ответа я не нашла, а спросить у самого охранника даже в голову не пришло. После знакомства с Белесым я не жаждала общения ни с одним из ему подобных. Даже с тем, кто за меня заступился, тем более, что совершенно непонятно, зачем он так поступил.
И только взявшись за ручку двери нашего домика, я задалась ещё одним вопросом. А почему Ховрин решил, что я сговорилась с Доннелом? Откуда ему это стало известно?
Я спросила об этом у самого Ральфа.
Мы лежали в постели, в номере, освещённом лишь беззвучно работающим телевизором. Как всегда после нашей близости, я испытывала двойственные чувства. С одной стороны – удовольствие от осознания своей нужности для него, пусть даже нужность эта была сведена к сексу, с другой – облегчение, что всё осталось позади. Сексуальные вкусы Ральфа были весьма разнообразны и изощрённы, отчего в процессе я уставала так, словно опять совершала побег из приюта по ночным лесам. Но тем приятнее потом было отдыхать, положив голову на твёрдое мужское плечо.
В такие минуты мы всегда о чём-нибудь неспешно беседовали, и сейчас я решила использовать их для рассказа о выходке Ховрина.
Ральф выслушал молча, лишь его плечо под моей щекой затвердело ещё больше. Голос, однако, прозвучал расслабленно.
– Не бери в голову, худышка. Он бесится от бессилия. Да и пьяный был наверняка, потом и не вспомнит.
Ральф редко называл меня по имени. Для него я была худышкой или лесной малышкой. Но чаще всего Лапкой – за пушистые сосновые лапки, украшающие моё тело.
– А если вспомнит? – я покрепче прижалась к тёплому боку Ральфа, неосознанно ища защиты от всех страхов. – Он же ездит сюда уже много лет. И будет ездить. А через год, когда я снова стану… ничья, ему ничто не помешает купить меня.
Ральф чуть повернул голову, небрежно чмокнул меня в макушку.
– Не бойся, Лапка. Когда истечёт этот год, мы что–нибудь придумаем.