От шатра донесся раскат дружного смеха. Сердце бешено заколотилось - Верхаену показалось, что смеются над ним.
"Чёрт, будь оно всё проклято", - выдохнул он в темноту, и снова полез наверх. А после, прихрамывая, брёл к дому, испытывая дикое желание достать пивную кружку, вылить в неё всё содержимое пузатой бутылки Курвуазье и осушить залпом, словно банальное, дешёвое пиво.
Однако, добравшись, наконец, до дома, он поступил проще. Открыл коньяк и унес его с собой в ванную.
"Чёрт знает, что такое, - бормотал Гельмут, раздеваясь. Он порядочно нахлебался прямо из горлышка, пока шёл по коридору, и захмелел. - Придется выкинуть эти брюки. Да и черт с ними! И мокасины туда же! И рубаху!"
Профессор совал в ведро перепачканную травой и кровью одежду и утрамбовывал её желтоватой ступней. Любимую пару обуви аккуратно водрузил сверху. Осмотрев композицию, печально покачал головой и полез в ванну.
"Ну и пусть веселятся, - объяснял он бурлящему крану, - пусть! Мне никто не нужен. У меня всё есть! - он обвел зажатой в руке бутылкой отделанную мрамором комнату, со всеми её зеркалами и золочёными светильниками. - Я - Гельмут Верхаен!"
Из бутылки в жадно раскрытый рот с бульканьем полилась янтарная жидкость.
"Я - Гельмут Верхаен! Профессор прикладной психологии и победитель мира! Да, вот так - я вошел в круг победителей, а ты как думал?"
Кран ничего не ответил и продолжал равнодушно изрыгать потоки воды. Вместо него из мусорного ведра подал голос телефон.
"Пошли вы все к чертям собачьим", - неожиданно равнодушно сказал профессор прикладной психологии и снова присосался к бутылке.
Гельмут допил коньяк и почти заснул прямо в ванне, но его разбудили назойливые, переливчатые трели. На этот раз звонили в дверь.
Он устало махнул в сторону двери рукой, но трезвон не прекращался. Чертыхаясь, он выбрался из ванны, накинул тяжелый махровый халат и побрёл открывать. И - моментально протрезвел.
На пороге стояла Софи.
Прежде, чем Верхаен успел опомниться, она прошмыгнула внутрь, захлопнула за собой дверь и бросилась к нему на шею.
Глава 16
Прилив наступал, милосердно подбирая с гальки рыбёшку - еще живую, схоронившуюся в мелких лужицах. Подобрал и забытую кем–то из ребят майку. Скомкал беззащитную тряпочку, намочил солёной пеной… Боб вскочил, собираясь её спасти, но не успел. Хайли равнодушно махнул рукой. Мол, не парься.
Океан шипел и, точно насмехаясь, изредка выплёвывал на берег дощечки. У Джереми при взгляде на них сжималось сердце. Возможно, это были не те самые обломки - мало ли какой мусор носится по волнам - но его всякий раз охватывало горько–сентиментальное чувство. В то же время он понимал, что, как из ломаных фрагментов не склеить обратно лодку, так не сложить по кусочкам разбитое в щепки доверие.
- Это была самая жуткая медитация в моей жизни, - проговорил он медленно и вздрогнул. От воды словно потянуло холодом, хотя день стоял знойный, и от камней поднимался жар. - Знаете, парни, я только теперь понял, как это опасно…
- Медитировать? - недоверчиво переспросил Хайли. - Да ну, брось. Ничего опасного в этом нет. А ты, Дже, часом не того…? Умом не тронулся? Радуга в клетке, искусственная память… Все девчонки, наверняка, вязали кукол и делали им глаза из пуговиц. И Болонка, и Вилина, и мало ли кто ещё. А пацаны играли на пляже, искали красивые камешки. Что тут такого? Нет, ты точно не в себе. Может, тебе в амбулаторию сходить? Провериться?
- Да иди ты… сам проверяйся. Языки он вспоминает… иностранные…. Тоже мне, вундеркинд нашёлся!
- Парни, ну, ладно, а? - Боб не любил ссор и перебранок. - Было бы из–за чего ругаться!
- Ну как ты не понимаешь, Хайли! - Джереми снова пошёл в атаку. - Дело не в играх, и не в куклах, и не в радуге, и не в Рамоне, который строил Эколу три года назад - а во всем сразу. Вот и языки эти - нельзя вспомнить то, чего никогда не знал! Слишком много всего непонятного наверчено, такого, что не спишешь на простое совпадение. Но главное, нам внушают, что мы здесь родились, а я помню другое - кусочки жизни вне Эколы. Помню, как меня топили в ванне, и как спал на улице, под дождем, и женщину с седыми волосами.
- Работницу?
- Нет. Таких, как она, здесь нет и быть не могло…
Он и сам толком не понимал, что было не так с той женщиной, но чувствовал, что она - единственная. Отдельная. Страшная и в то же время родная. Она и Экола словно представляли собой две параллельные вселенные, которым никогда - и в самых дерзких мечтах - не пересечься, потому что они взаимно исключают друг друга. Вот как это ощущалось.
Хайли задумчиво хмурился и, выбирая с пляжа плоские камешки, кидал их навстречу волнам.
- Дже, а может, ты, и правда, родился не в Эколе, как все, а где–то ещё? Может, ты сюда маленьким попал? Тогда все сходится.
- Ничего не сходится, - угрюмо возразил Джереми. - Если бы всё было так, как ты говоришь, Хорёк бы так мне и сказал. А раз он наврал, значит, ему есть, что скрывать.
- Да что ему скрывать? Не обижайся, дружище, но это паранойя. Ты со стороны сам себя послушай, это же бред какой–то!
Боб неожиданно воодушевился:
- Ничего не бред! Я тоже всякое такое помню.
- Что?
Джереми и Хайли - оба повернулись к нему. Торопыга напыжился, как павлин, довольный произведённым эффектом.
- Ну… это… как… такое всякое…
- Сказал "А", говори "Б"! - прикрикнул на него Хайли. - Не тяни резину!
- Это… помню - меня рвало сильно… - Боб слегка стушевался. Если он что–то и помнил, то рассказать не умел. Картины прошлого, бледные и нечеткие, как лунные тени, нелегко было извлечь на свет, а извлеченные, они теряли смысл и рассыпались в труху. Такие же аморфные и неуловимые, как решения задачек по математике. - Прямо выворачивало. В какой–то машине.
- В машине? - обалдело переспросил Джереми, - какие тут машины, на полуострове? Ну, хотя, неотложка же есть. Рамона на неотложке увозили.
- Нет, - замотал круглой, ушастой головой Торопыга. - Нет!
- Что, нет? Говори ты яснее! - скривился Хайли и, размахнувшись, зашвырнул камень далеко в океан.
- Это не здесь было.
- А где? - в два голоса спросили приятели.
- Не знаю где. Потом меня на носилках везли - быстро–быстро. И снег на лицо падал. А потом коридоры, коридоры и народу полно.
- Если снег, то точно - не здесь. Если тебе не приснилось, конечно.
- Ну, вы, парни, даёте. Оба! - Хайли покрутил пальцем у виска.
- Может, и приснилось, - пожал плечами Боб. - Значит, меня во сне так рвало. Прямо кишки наружу вот–вот полезут…
- Ладно, - махнул рукой Хайли, - допустим, я вам поверил. И что дальше? Что мы будем со всем этим делать?
- А ты бы что хотел? - пожал плечами Джереми. - Плюнуть и жить, как раньше? Мол, сыты и крыша над головой есть, а больше ничего и не надо? Пусть делают с нами, что угодно? Кто мы, их рабы? Игрушки? Подопытные кролики? Нам показывают мир в каком–то диком, усечённом виде… я хочу знать правду, какой бы она ни была!
- Да погоди ты, - буркнул Хайли. - Не тарахти. Дай мозгами раскинуть.
Он растянулся на гальке, сунув под голову мятую кепку, и закрыл глаза, крепкий и гладкий, как полированная скульптура из черного дерева. Солнце окутало его золотым жаром, океан подступил чуть ли не к самым ступням, грозя унести с собой пляжные тапочки. Если бы не плотно сдвинутые брови, не тонкая вертикальная черточка между ними - рельефная, как засечка на коре, и не пухлые губы, страдальчески изогнутые, можно было решить, что он спит или слушает музыку.
- Глянь, - Боб толкнул Джереми локтем в бок, - Хайли загорает!
- Да ну тебя… не мешай! Видишь - человек думает.
Где–то далеко, как будто в другом мире, вещал репродуктор, и доносившиеся из него строчки вплетались в рокот океана. Казалось, что не местное радио Эколы, а волны пели:
"Мы вкладываем душу
в скульптуру, в песню,
в рисунок, в танец,
но что же делать,
когда душа -
мелка, как лужа"
"Да, это так! - говорил себе Джереми. - Кто бы ни сочинил эту чепуху, он прав. До дна вычерпали память, душу… Осталось что–то мелкое, как лужица на песке. Ведь что такое, по сути, человек? Это его воспоминания. Личность на девяносто процентов состоит из воспоминаний. Кто это сказал? Не важно… Значит, нас лишили самого главного - права быть собой. Кормят, поят, посадили в золотую клетку. Говорят, что мы нужны. Наверное, так и есть, иначе - зачем это всё? Быть кому–то нужным, разве это не счастье? Нет, если платить такой ценой…"
"А вдруг я заблуждаюсь? - подумал он, внезапно устыдившись. - Может, правы ребята, нафантазировал, раздул из мыльного пузыря целую гору. Сам себя напугал. Камешки–сердечки, куклы, радуга, сны… какая ерунда! Почему они должны что–то значить? Нет, они совсем не обязаны что–то значить… И все–таки… и все–таки…"
"Мы, "райские птички", кто же мы такие?"
Лежащий на спине Хайли вдруг провёл рукой по лицу, смахивая с него жар, точно паутину, и резко сел. Вид у него был смешной и сонный, как у вспугнутой совы.
- Ну, вот что, парни, - он смотрел на друзей в упор, маленькими, булавочными зрачками - но Джереми знал, что видит он сейчас плохо, после яркого прямого света все расплывается в глазах. - Сначала нужно проверить догадку Дже. Он ведь может ошибаться, правильно? И когда у нас будут факты, - Хайли растопырил пальцы, точно факты были кольцами, украшавшими его руку, - тогда и решим, что делать.
- Логично, - кивнул Джереми. - А как проверить? Мы же не станем подходить ко всем подряд и расспрашивать о детстве? Это будет странно.