- Вы же знаете, Юз, что эти две дамы позволяют себе слишком много. Они пошли на контакт, а это уже нарушение, они обсуждают дела фирмы, это нарушение номер два и, кроме того, там организовались чрезмерно теплые отношения.
- Вы имеете в виду?… - через силу ухмыльнулся Юз.
- Ни в коей мере. Там чисто приятельские отношения, а это гораздо серьезней. Впрочем, ничего трагического. Кадры надо время от времени обновлять. Если позволять им работать слишком долго, они начинают совать нос не в свои дела. - Модест незаметно, как ему казалось, посмотрел на стенные часы. До схватки со "Скользким мячом" оставалось час пятнадцать.
- Ну вот, это уже кое-что, - обрадовался Юз. - А то уж я решил, что меня здесь совсем за дурачка держат. Никто ничего говорить не хочет. Знаете, как обидно.
Юз явно издевался, тянул время.
"Ну, что ему еще? Я же сказал".
- Так вот, не обижайте меня. Не надо. И больше не забирайте дела без моего ведома. А эти - верните. Если мы станем разбрасываться такими сотрудницами, скоро некому станет работать. Знаете, сколько единиц сочувствия они выдают? То-то же.
Модест заерзал на стуле.
- Давайте я покручу ручку, вы устали.
- Нет-нет, ни в коем случае. Я заказываю музыку, я и танцую. А вы пока сходите за делами.
Повисло молчание. Юз перестал крутить ручку и смотрел на Модеста.
- Я не могу, Юз. Вы же знаете, не могу. Первый отдел не возвратит их. Там уже все закрутилось. До первой их осечки. Еще одна встреча и…
"А по моей личной просьбе? В порядке исключения. Одно дело, хотя бы одно", - думал было попросить Юз, но осекся. Это был бы совсем уж беспрецедентный случай: начальник третьего отдела просит за какой-то отработанный номер. Это было бы так же нелепо, как если бы в каком-то учреждении босс принялся просить за мышь из партии, взятой для эксперимента. После таких просьб к тебе уже никто не отнесется серьезно. И Юз предпочел молчать. Более того, он решил вообще покончить с этим. Хватит, расслабился и будет. "Сейчас я медленно сосчитаю до пяти, - мысленно скомандовал он себе, - сосчитаю до пяти, и меня оставит это наваждение. Я забуду эту женщину и никогда больше не вспомню о ней. Я снова стану свободен и спокоен. Я сосчитаю до пяти и забуду, забуду о ней".
Юз поставил мельничку на стол, сел удобно, закрыл глаза и тихо сказал: "Один".
Модест не удивился. Он знал о ключе, который его начальник подобрал к своему мозгу. Таким образом Юз снимал боль, стресс, излечивал ожоги, раны. Достаточно было сосчитать до пяти. Машина, а не человек. Это заслуживало уважения. Но только, о чем он сейчас?
"Я не помню ее больше. Один… два… три… четыре… пять".
Юз снова взял мельницу и пересыпал смолотый уже кофе в подоспевший кипяток.
- А шашечки-то наши, Модест? А ну-ка, не отлынивать! - и закурил.
- "За фук" не берем, назад не ходим, - сказал Модест печальным голосом.
- Само собой, само собой, - почти пропел начальник. - И, кстати, давай-ка насчет девочек решим.
- Куда спешить? - Модест задумался над ходом.
- Туда… Они скоро засветятся окончательно, и что? Опять пороть горячку? Здесь ведь инструкций нет никаких, полная свобода творчества, черт бы ее драл.
- Вот вы и предлагайте, шеф.
- Я-то предложу, - Юз с удовольствием отметил, что у соперника уже две дамки. - Я-то предложу, но и тебе не мешает напрячься. Давай-ка, - Юз оторвался от партии и в упор смотрел на Модеста.
- Ну, самое простое… Можно скомпрометировать.
- Кого?
- Кого-нибудь. Третью из седьмого.
- Вот что значит не знать свои кадры, - вздохнул Юз. - Да именно с ней ничего и не выйдет. Кремень! Вторую - запросто. Кстати, вы и займитесь. За идею - мерси.
- Но я же… - изумился Модест. - Туда бы красавчика какого-нибудь командировать.
- По сравнению со мной вы красавчик, - рассмеялся Юз. - Но даже передо мной она не устояла. Да и вам развеяться не помешает. Прощаясь, порыдаете на плече друг у друга, а потом: "Дан приказ - ему на запад" и т. д. Ушлем ее подальше, там поумнеет. А если не поумнеет…
- Если бы вы знали, как мне это некстати…
- Да-да, лицедейство кстати только мне. Все остальные заняты лишь своим непосредственным делом. Все остальные, хе-хе, кибальчиши. Я один плохиш. Давай-давай, Модестик, - с напором продолжил он, заметив, что Модест хочет возражать, - тряхни стариной, вспомни молодость.
- А третья в седьмом?
- Ну, здесь вообще делать нечего. Сначала как следует пуганем, знаешь, так, не грубо… Чтоб одни намеки, чтоб она боялась не наших действий, а ожидания, чтоб ее же фантазия ее спалила. В последний момент мы ее за руку схватим, и - в клинику за суицидную попытку. Четко?
- Четко, - вздохнул Модест, - не голова у вас, а дом советов. Вашу бы энергию в мирных целях…
- Но-но! Разговорчики в строю, - ухмыльнулся Юз.
- Это окончательно?
- Окончательно, - кивнул начальник и склонился над доской.
Они сыграли уже две партии, когда в соседней комнате, где оставался дежурный сотрудник по режиму, послышалось какое-то движение. Потом на столе Юза мелодично звякнул телефон. Юз потянулся через доску, взял трубку.
- Третья в седьмом? Следовало ожидать. Ну, давай минут через десять. Нам тут одно дело закончить надо.
Потом он положил трубку и, двинув шашку вперед, вынудил противника скушать сразу три своих "дамки".
* * *
Вот уже три недели, как пенсионер Тихонов благоденствовал. Дело в том, что три недели назад почти под самым его окном перестали работать отбойным молотком, подогнали экскаватор, и он принялся рыть какую-то яму. Потом пришел человек и, перекрикивая рев механизмов, кричал про идиотов из СМУ, про поврежденный кабель и про какой-то телефон. После этого копать прекратили и воцарилась блаженная, почти деревенская тишина. Почему "почти"? Дело в том, что истинная деревенская тишина должна дополняться криком петуха, скрипом колодезного ворота, позвякиванием пустого ведра. Ничего этого в городе, конечно, быть не могло, но пенсионер Тихонов радовался уже тому, что из-за громадной ямы, вырытой рядом с домом, машины ездили теперь по другой улице, отравляли своим смрадом других бедолаг и не заставляли тонко всхлипывать хрустальные льдинки люстры, позванивать посуду в серванте и вибрировать оконные стекла. Еще было хорошо, что у ямы поставили солдата с автоматом. Внук Тихонова тоже служил в армии и, жалеючи солдатика, пенсионер выносил ему теплых котлет, курицу, иногда курево, и они, стоя у края ямы, выкуривали по душистой папироске.
Солдат был первого года службы, стрижен, лопоух, тосковал по матери с отцом, и за три недели, что караулил яму, успел привязаться к доброму старику. Через день его сменял другой караульный: черный, раскосый, на кривых ногах. Он гонял Тихонова от ямы криком: "Моя твоя стреляй!"
С первогодком же Тихонов подружился, почти полюбил его, и они вместе заглядывали в яму, к которой нельзя было близко подходить из-за какого-то таинственного провода, передающего сочувствие, и в которой не было ничего, кроме обычного телефонного кабеля, перерубленного в двух местах.