А потом пришёл зов. Противостоять протяжному грозному голосу, бесконечно повторявшему: "Идите сюда! Идите ко мне!", не смог ни один семейский. Каждое грызневище выплёскивало в ночь свои Семьи. Их было много, очень много, никто не мог предположить, что столько пасюков копошится под маленьким городком. Старые и юные, господа, кнехты и задние, самки и детёныши – всё это единотолпой валило в направлении Поганой пади. По дороге они совершали страшные вещи: врывались в дома, бросались на людей, погребая их под одеялом визжащих, кусающих и царапающих телец, упромысливали. Для единотолпы нет жутей – псы и кошки разделяли участь людей. Неутомимые резцы подтачивали ноги коровам и лошадям, пока те не валились в алчную живую массу. Безумная радость Великого грызня красно отсвечивала в глазках каждого пасюка, и оставалась с ним, даже если он тут же – от палок людей, собачьих клыков или лошадиных копыт – становился мясом.
Но вся эта вакханалия затихала, когда они достигали конца пути. Своим сумеречным зрением они видели безумную картину: среди гор гниющего мусора, на фоне угрожающе нависшего ночного неба, высился человек. Тысячи и тысячи зверьков собирались вокруг, не смея перейти некую невидимую границу, и – ждали. И человек ждал. А когда последние пасюки города пришли сюда, он прервал свой зов, поднял руки, ухватился ими за белый воротничок над солидным, хоть и несколько старомодным галстуком, и – рванул с такой силой, что сразу разорвал и сорочку, и галстук, и жилетку. Клочья одежды слетели с него, как остатки ненужной упаковки, и показался бледный обнажённый торс, от шеи до паха зияющий огромным разрезом.
Долгохвост, который до сей поры, как и все, исступлённо нёсся и грыз, увидел, что из разреза выступала та же непроглядная тьма, что и из Щели в его сне. Оттуда исходил тот же леденящий холод, то же дыхание ужаса и вечного дремня. В этом человеке не было ничего, одна оболочка, скрывающая жуткую пустоту. Но, кажется, из всей единотолпы ощущал это один лишь Долгохвост. Остальные всё ещё пребывали в восторженном мороке Великого грызня.
Человек широко развёл руки в стороны. Края разреза раздвинулись, чёрная дыра расширилась. Над единотолпой повисло почти осязаемое напряжение.
– Впе`ёд, това`ищи!..
И пасюки со всех сторон хлынули к Пустому человеку. В них совсем не осталось ни разума, ни чувства опасности – лишь желание как можно скорее добраться туда, где их ожидало блаженство.
Первыми, опередив конкурентов, подбежали самцы-господа, среди которых Долгохвост заметил внушительную стать Укуся. С писком прыгнули они во тьму и сразу исчезли бесследно. За ними повалили остальные, сталкиваясь в воздухе, огрызаясь, карабкаясь по остаткам брюк человека. А тот, пока его внутренняя пустота переваривала тысячи маленьких тел, стоял непоколебимо и спокойно.
Как долго длился этот страшный исход, Долгохвост не мог даже представить. Прижавшись к земле и зажмурив глаза, он слышал топот множества лапок и писк сородичей, следующих во тьму. И осмелился открыть глаза, лишь когда над ним раздался знакомый хохот.
Вокруг Поганой пади больше не было пасюков. Кроме него, Долгохвоста. А человек, теперь совершенно голый – стало ясно видно, что это и не человек, просто тощее и твёрдое старое мясо – грохотал хохотом Крысобога. Края разреза на его туловище сходились и расходились в такт звукам.
– Теперь осталось немного, мой маленький Долгохвост, – раздался знакомый Голос.
Зверёк резко дёрнул головой на звук приближающихся шагов, но остался на месте. Неверной походкой, шатаясь, к пади приближался хорошо знакомый ему человек из каменной норы. В Долгохвосте всплыли свежие воспоминания дикого гона и грызня, когда его Семья и ещё сотни Семей пронеслась сквозь человечьи норы: кричащий человек, размахивающий топором, его самка, исчезающая под единотолпой, обгрызенное мясо упромысленного детёныша…
Но сейчас в руках окровавленного человека, одетого в рваную рясу, был не топор – что-то другое, две крест-накрест соединённые палочки. Человек, раскачиваясь, шёл прямо на не-человека, из которого исходил голос Крысобога.
– Вот и агнец, – произнёс Голос непонятные Долгохвосту слова. – Иди ко мне, поп.
Подняв свои палочки, человек заговорил, хрипло и задыхаясь:
– Изыди!.. Изыди, нечистый, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!..
Не-человека словно толкнуло, он пошатнулся, но устоял на ногах.
– Сегодня моя ночь, поп, – теперь Голос был переполнен злобой.
Не-человек вскинул руки. Человек, ещё выговаривавший какие-то слова, замолк, как упромысленный.
– Иди. Ко. Мне, – приказал Голос.
Человек пытался бороться. От напряжения дрожала его держащая палочки рука, лицо исказилось, по лбу стекали струйки пота.
– Иди! – звал Голос, и не было сил противостоять ему.
Человек повернул искажённое мукой лицо, и его глаза встретились с потускневшими от ужаса глазками Долгохвоста. А тот вдруг вспомнил, что точно такие же суровые глаза глядели на него с доски в каменной норе. Но продолжалось это доли секунды. Лицо человека расслабилось, черты оплыли, взгляд погас. Он выронил свои палочки и сделал шаг. Потом другой. Больше не шатаясь, пошёл размерено и чётко. Подойдя вплотную к не-человеку, встал, как вкопанный. Не-человек издал громкий визг, словно самый большой господин самой большой Семьи узрел, что кто-то покусился на его самку. Во рту его, между аккуратных усов и бородки, мелькнули острые резцы, которые в следующее мгновение вонзились в горло человека. Хлынула неправдоподобно сильная струя крови, заливая и рухнувший труп, и труп стоящий, и всё вокруг. И на поверхности помойки возникли пылающие синим круги – это сквозь слои веков всплыл подземный лабиринт.
Не-человек продолжал визжать, а в центре лабиринта, там, где лежал труп человека, открывалась чёрная Щель, откуда дохнуло в мир ледяным ветром.
– Ну вот, Долгохвост, теперь твоя очередь.
Голос вдруг сменился истошным визгом.
Пасюка была дрожь. Он знал, что сейчас отправится на вечный дремень, и хотел, по обычаю своего племени, заползти в какую-нибудь дырку, свернуться в клубок, как голый слепой детёныш, и перестать быть. Но его звали:
– Вдоль огня иди ко мне! Вдоль огня, не насквозь! Только вдоль. Иди!
И Долгохвост не смог противостоять этому, как не мог человек. А что вы хотели от маленького, хоть и длиннохвостого зверька?.. Он пошёл.
Войдя в лабиринт, он сразу потерял связь с миром, осталась только узкая дорога между жгущими стенами, которые словно сжимались и толкали его вперёд. К Щели, в которую ему предстоит опустить свой хвост и поднять из-под земли Крысобога, чтобы тот отдал все грызневища Семьям. А что будет дальше, Долгохвост не знал и знать не хотел. Но когда до Щели – он почувствовал это – оставалось совсем немного, перед ним возникло лицо загрызенного человека, за которым вставало другое, которое он видел на доске в каменной норе. Лицо Господина всех людей. Сейчас Долгохвост отчётливо понял, что не только людей, но и всех тварей, и всех Семей, и его самого.
Пасюк резко затормозил и в Голосе, непрерывно звучавшем, пока он двигался, прорезалась фальшивая нотка.
– Иди-и-и! Вдоль! Огня!
Но Долгохвост теперь знал, что, если он выполнит приказ, разрывающие его ужас и ледяной холод останутся с ним навсегда, и никогда он больше не встретит своих маленьких радостей. Он понятия не имел, откуда пришло это знание, но не сомневался в нём. И тут же понял, что покой и радость рядом – стоит лишь не послушаться. Немного не послушаться приказа Крысобога, чуть сократить путь. И, не думая уже ни о чём, рванулся сквозь смертельную стену огня, так и не услышав истошный вопль:
– Вдо-оль!
На Долгохвоста обрушилась безумная боль, но тут же настал вечный дремень.
А не-человек остановившимися глазами глядел на то место лабиринта, где только что в мгновенной вспышке погибла длиннохвостая крыса. Вновь возник громкий визг, но теперь в нём звучало отчаяние, и он распался на миллионы жалобных визгов. Щель расширилась, стала принимать воронкообразную форму, и не-человек провалился в отверстую бездну, За ним туда стало затягивать хлам, грязь и мусор, словно Поганая падь выворачивалась сама в себя. За мусором полетели тысячи полуразрушенных крысиных костей, и, наконец, не осталось ничего, лишь впадина в земле, на заболоченном дне которой, в центре лабиринта из белёсых камней, лежало тело израненного голого человека. Лицо его было торжественно и спокойно.
На подкашивающихся, подрагивающих лапках Долгохвост вылез из своей неуютной норки. Грызень господина Укуся был в разгаре. Ничем не показав своего намерения, стремительно и бесшумно, Долгохвост налетел на него и сразу же пустил в ход резцы. Прежде чем до главного самца дошёл ужас происходящего, вся его лоснящаяся шкура была исполосована на клочки. Отвыкший от реальных драк, Укусь жалобно запищал, задрожал и впал в чёрный морок. А Долгохвост, исполнив над ним мрачный ритуал, покрыл одну за другой трёх лучших самок, и, везде пометив мочой, бросился к каменной норе. Он хотел жить там, и жить один.