Он молчал довольно долго, не находя нужных слов. Да и откуда было взяться им, чтобы выразить мысли, которые прежде не выражались обычной речью, а проникали в его сознание путём намёков и полунамёков? Путём догадок, исходящих от собственного опыта и экстрасенсорных возможностей, и ещё невероятных мифов, укоренившихся в их эзотерической среде. Не будь Кеша аспирантом, исследующим паранормальные явления, и не откройся у него самого дар сверхчувственного восприятия, наверняка мало что понял бы он из объяснений отца. Сейчас же внешнее косноязычие не только не мешало, а, напротив, способствовало пониманию.
– Мы, нас не так много, живём ячейками. Старшинство никто никому не передаёт – старший сам знает, что – старший. Он входит в контакт с другими ячейками, а в своей на сокровенные темы не беседует. Наоборот, подчёркивает свои и чужие успехи в обыкновенности. Такой-то написал письмо сыну или получил письмо от сына. Сам делится новостями из писем. Хотя каждый из ячейки знает, что ни он, ни такой-то не нуждаются в письмах. Зачем писать письма родственникам, если умеешь читать их мысли на расстоянии? Когда кому-нибудь из нашей ячейки становилось невмоготу от одиночества, старший вдруг приводил какого-нибудь человека и просил взять его на квартиру. По способностям, которые они демонстрировали, мы считали, что они из других ячеек. Но, как оказалось, не все.
Отец рассказал, что в детстве был у них такой квартирант. И тоже старец, и тоже в длинных одеждах. Отец поведал, что существует поверье, будто этот старец может перемещаться в тонкое тело и там пребывать, чтобы мы уже совсем не иссякли. Ему ведомы временны́е плоскости прошлого и будущего, именно там он надевает видимое тело и в дни великих скорбей является к нам, обходит семьи экстрасенсов. Во всех мирах он молится о нас. Он наш Молельщик . Он настолько полно знает о наших делах и желаниях, что иной раз кажется – он их если не порождение, то воплощение. Вполне реальный мысленный образ, составленный из наших чувств, который накапливался, накапливался в тонком мире и, наконец, состоялся. Состоялся как отдельное энергетическое биополе, как чистый мысленный образ нашего Спасителя.
Вполне возможно, подумал Иннокентий, на чувства отзывается разум, а здесь создалась его критическая масса, и чистый разум, воплощённый в образе, стал вызывать в нас необходимые для жизни чувства. Так сказать – обратная связь.
И тогда он спросил:
– А этот Молельщик является нам всегда в одном облике или меняет свою внешность?
– Досточтимый Отец появляется как умудрённый жизнью старец.
– Это его обычный устойчивый образ, образ контента его биополя?
– Не знаю. Но, очевидно, облик его видоизменяется в соответствии с нашей способностью видеть. Мы сами корректируем его облик. Поэтому, наверное, большинство людей его не видят.
Отец на какое-то время умолк, как бы ещё раз обдумывая сказанное, потом продолжил.
– Как-то в одной семье индиго, как раз после смерти кормильца, появился этот загадочный старец с жезлом в руке. Овдовевшая женщина откинула штору (у окна стояла), и, словно в росчерке голубовато-звёздной материи, прямо из стены вышел этот загадочный старец. Её дочь-первоклашка удивилась, спрашивает у матери, кто этот дедушка? А он-то и отвечает: "Я тот, кого призывают, да так, что уже нет тела, а одно живое сердце, одна живая рана. Когда тебе, доченька, станет уж очень одиноко, позови: дедушка Досточтимый Отец ! Тут-то я и появлюсь, тут-то и помогу. Я – это только твоё желание, приготовленное к исполнению".
Девочка обеспокоилась: "Появишься? А вдруг не появишься, ты уже такой старенький?"
И дедушка объяснил ей, что если он не появится – пришлёт ей колечко с синим камешком. Его принесут какие-нибудь люди, или она его сама найдёт, наденет на пальчик, повернёт туда-сюда, а наутро её желание-то и исполнится.
Кешу словно током подбросило. Вскочил с кровати, сам не свой, – где короб с досо́чками ?
Не то чтобы он перепугал отца, но всё же смутил его. Отец попросил успокоиться – короб с досо́чками , по всей видимости, в чулане. И действительно, короб оказался в чулане, на верстаке, так что Кеше не составило никакого труда открыть его и вытряхнуть содержимое. Сталкиваясь между собою, досо́чки отзывались таким медленно-тягучим и как бы остывающим звоном, что казалось, самое время вокруг замедляется.
Кеша не нашёл ни синего перстенька, ни кусочка стеклышка. А отец деликатно не спросил его, что он искал. Отец осторожно вернулся к рассказу о явившемся из стены старце и высказал суждение, что этот факт и другие поверья – своего рода мифы. Они в их замкнутой среде восполняют недостаток знаний. Играют роль счастливых сказок, из которых им, обладателям необъяснимых способностей, приходится черпать силы, чтобы противостоять своим всегдашним страхам и одиночеству.
– Всю жизнь мы скрывали свои сверхспособности, как скрывают уродство, – сказал отец. – Ведь в большинстве люди не прощают превосходства. Так что быть посредственностью намного безопасней, и мы избегали пользоваться своими возможностями. Только в последнее время по просьбе настоятеля нашей церкви отца Василия, который и сам одарён (предвидит будущее), сорганизовались мы в общество Спаса. Он предрекает нам стать спасителями мира, потому что новая земля и новое небо уже пребывают в нас. Мы должны научиться сами и должны научить всех людей жить на новой земле с новым небом .
Отец помолчал. И, глубоко вздохнув, заметил, что и это, конечно, очередная сказка, подобная легенде о Конце света , которую им поведал отец Василий и которую ещё в детстве ему довелось слышать от своей матушки.
Но сказка о старце с жезлом в руке была чересчур правдоподобной, чтобы быть сказкой. Кеша слишком хорошо помнил его в длинных золотисто-голубых одеждах. Очевидно, мама вызвала его к ним своими молитвами, своим необоримым желанием уберечь Кешу от самого себя. Отец словно бы чего-то недоговорил, наткнувшись на стену внутреннего запрета или оберега.
Однако если наше желание материально, то есть его можно напряжением воли материализовывать, то тогда понятно, почему на Новый год ему привиделась девушка, очень похожая на Фиву. А Фиве в пространстве синих полотнищ привиделся парень в космическом комбинезоне, очень похожий на него.
Кеша не чувствовал морозного холода окна электрички, в которое уткнулся лбом. Ему было жаль отца, и маму, и себя, и вообще весь мир. Его поездка домой разъяснила только одно: чего-то главного отец не открыл ему, утаил. Но утаил не потому, что хотел утаить, а потому, что Кеша не готов был это главное воспринять. Не созрел ещё к пониманию самого главного. Но что есть самое главное? Может быть, самое главное – это как раз то, что он сам определит главным?
Но это ответственно.
Но в этом смысл жизни. И этот смысл должен исходить из настоящего дня. И гармонично сочетаться с прошлым и будущим всех людей. И каждого отдельного человека, в том числе и его, Кеши.
Но человек слаб и несовершенен.
Но в каждом человеке есть качества, которые во все времена в цене и не подлежат пересмотру потому, что делают человека Человеком.
Глава 16
Вначале Фива хотела притвориться, что спит, но потом поняла, что девчата спать не дадут. Повернулась на спину, закинула руки за голову и задумалась, уставившись в потолок. На душе было необъяснимо грустно.
– Давай, вставай, хватит нежиться! – как всегда с грубоватой безапелляционностью, сказала Ксения Баклажкина.
Вторя ей, и Агриппина Лобзикова подала голос из умывальной (ужасно тесной комнатёнки, из-за которой частенько случались ссоры).
– Да-да, Фифа, можешь вставать. Я, можно сказать, закончила.
– Если закончила, выметайся, – беззлобно, но с начальственными нотками в голосе заметила Ксения и упрекнула: – И не надоест же тебе любоваться своей особой? Интересно, Квазимодо любил смотреться в зеркало?
– Всё же какая ты, Ксения, грубая. Уж чья бы корова мычала! У самой вместо лица дуршлаг, а туда же. Тебе надо было не в геодезисты идти, а в армию, в сержанты!
Во время тирады подруги Ксения самодовольно похохатывала – гу-гу-гу!
– А что? Выгонят с работы, в армию пойду. Потом, Агриша, сама ко мне попросишься – ать-два, ать-два! Гу-гу-гу, – опять хохотнула Ксения.
– Я тебе не Агриша, я Агриппина, – вдруг стала закипать Лобзикова.
– В армии тебя будут звать – А-Гриша, через дефис, там женские имена не в ходу, там их под мужские переделывают. Гу-гу-гу!
– А ты будешь не Ксенией, а сержантом Аксентием.
– Точно. Гу-гу-гу! – незнамо чему обрадовалась Ксения Баклажкина.
– Боже, какой у тебя дурацкий смех, – возмутилась Агриппина Лобзикова.
Она появилась в дверях умывальной вся в красных пятнах, чувствовалось, что подруга порядком вывела её из себя. Ксения тоже это заметила, пошла на попятную, заканючила:
– Я что, виновата, что у меня смех такой проникновенный?
Теперь засмеялась Лобзикова.
– А ты знаешь, Ксюша, мы с тобой в Тель-Авив поедем. Там главное – в армию обороны Израиля записаться. Запишешься в ЦАХАЛ, и уже ты красавица. Мужики млеют уже от того только, что ты в военной форме. А если от тебя ещё потом и грязью шибает, то вообще люкс, за принцессу сойдёшь.
– Гу-гу-гу, – отозвалась Ксения Баклажкина и вдруг заявила, что она в иранский спецназ подастся.
– Там девчата в хламидах до пят, кавалера под юбку и – вперёд, гу-гу-гу!
Вслед за нею, упав на кровать, зашлась в смехе Агриппина Лобзикова.
– Ну что за дурацкое "гу-гу-гу"! Точно филин, ночью услышишь – в окно выпрыгнешь.
Теперь они смеялись вместе.