- Границы - это место для слабовольных, слабочелюстных и слабоцветных, - заметил Флойд Розоватый, к которому, по правде говоря, все эти три определения подходили идеально.
- Будь осторожен, там полно лузеров, нарушителей, онанистов и сексуально озабоченных, - добавил Тарквин.
Судя по его происхождению, он тоже чувствовал бы себя там как дома.
Потом они сообщили, что это безумие - хоть на секунду высовываться за ограду города и что во Внешних пределах я за неделю опущусь - буду сутулиться, есть руками и отпущу волосы до плеч. Я уже подумывал откупиться от наказания, заняв денег у моей дважды вдовой тетушки Берил, но Констанс полагала иначе.
- Что тебе нужно там делать? - спросила она, когда я назвал цель моей поездки в Восточный Кармин.
- Участвовать в переписи стульев, моя куколка, - объяснил я. - Главная контора опасается, что количество стульев упадет ниже значения одной целой восьми десятых на человека.
- Какой ужас. А оттоманка считается стулом или все же очень толстой подушкой?
Она хотела сказать этим, что поездка будет с моей стороны решительным и мужественным поступком, и я поменял свое намерение. Поскольку я собирался войти в семью Марена и, возможно, в будущем стать префектом, далекое путешествие и участие в переписи помогли бы мне расширить взгляд на мир. Месячное пребывание во Внешних пределах было с этой точки зрения отличным вариантом.
Мемориал Оза превосходил плохо нарисованную карту хотя бы тем, что был трехмерным. То было бронзовое изваяние футов в шесть высотой и четыре шириной, изображавшее причудливых животных. Судя по музейному буклету, в ходе Дефактирования его распилили на части и бросили в реку, так что из пяти зверюшек теперь было только две: свинья в одежде и с кнутом - она сохранилась получше, - а также пузатый медведь в галстуке. От третьей и четвертой фигур не осталось почти ничего, а от пятой - только нижние части лап, похожие на когти: ни у кого из современных животных такой не было.
- Глаза слишком велики для свиньи и похожи на человеческие, - изрек отец, подходя ближе. - А медведей в галстуках я и вовсе никогда не видел.
- Чрезмерный антропоморфизм, - сообщил я более-менее установленный факт.
У Прежних имелось много необъяснимых обычаев, и в первую очередь - смешивание действительности с вымыслом: ты никогда не знал наверняка, где кончается одно и начинается другое. Известно было, что изваяние отлито в честь Оза, но надпись на постаменте сильно пострадала, и скульптуру никак не могли связать с прочими дошедшими до нас упоминаниями об Озе. "Проблема Оза" служила предметом долгих споров внутри дискуссионных клубов, результаты которых выливались в научные статьи на страницах "Спектра". И хотя удалось обнаружить останки железных людей, хотя Изумрудный город оставался важным административно-культурным центром, нигде в Коллективе не нашли следов дорог из желтого кирпича, будь то натуральный или синтетический желтый цвет, а зоологи давно доказали, что обезьяны не могут летать. Все, что связано с Озом, признали вымыслом и даже буйством фантазии - но памятник-то стоял! Загадка.
После этого мы лениво прошлись по музею, посмотрели на бутылки из-под "Вимто", на сохранившийся "форд-фиесту" с его намеренно архаичным - до бесстыдства - дизайном и на пейзаж Тернера, не из лучших, как счел отец. Затем мы спустились этажом ниже и застыли в восхищении перед диорамой, изображавшей типичный лагерь бандитов - представителей вида homo feralensis. Все выглядело пугающе правдоподобно и дышало диким, разнузданным восторгом - основой для композиции послужила эпохальная работа Альфреда Пибоди "Семь минут среди бандитов". Вместе с нами истуканов разглядывали несколько школьников - вероятно, сейчас они проходили низшие человеческие расы по программе изучения исторических альтернатив.
- А правда, что они едят своих младенцев? - спросил один, с ужасом и восхищением уставившись на сцену.
- Абсолютная правда, - подтвердил учитель, пожилой синий, видимо знавший материал нетвердо. - И вы станете такими, если не будете слушаться родителей, выполнять правила и доедать овощи.
У меня самого имелись сомнения насчет кое-каких нелепых обычаев, якобы свойственных бандитам. Но я не стал их высказывать. Исторические альтернативы обычно изучались на примере диких племен.
Фонограф, как оказалось, не только не заводят, но и вообще не демонстрируют. Нам объяснили, что и аппарат, и диск "выведены из строя" при помощи большого молотка. Это было не преступным деянием, а неизбежным следствием проверки на соответствие скачкам назад - какой-то болван не занес экспонат в ежегодный список предметов, сохраняемых в порядке исключения. Музейщики расстроились - теперь в Коллективе остался только один пригодный для демонстраций фонограф, в Музее прошлых событий города Кобальта.
- Но есть и плюсы, - заметил музейный сотрудник, красный с очень густыми бровями. - Я могу похвастаться, что был последним в мире человеком, кто слушал "Simply Red".
Оставив подробный отзыв, мы направились в сторону муниципальных садов, остановившись на минуту перед древним граффити на торце кирпичного дома. Надпись призывала давно исчезнувших покупателей: "Пейте овалтин - он дает здоровье и энергию". Под ней двое детей странного вида - но, видимо, вполне счастливых - склонились над кружкой, тараща глаза размером с футбольный мяч на окружающий мир. В этих глазах читались удовольствие и бесконечная жажда овалтина. Изображение выцвело, но красный цвет детских губ и надписи все еще ясно различались. Граффити, сделанные до Явления, были редкостью, и от изображений Прежних на них обычно бросало в дрожь. Из-за глаз. Ненормально расширенные, темные, пустые зрачки - казалось, будто в головах у этих людей тоже пустота, - делали их обладателей ненатурально, притворно радостными. Постояв около дома, мы пошли дальше.
Цветные парки всегда числились среди главных достопримечательностей, и гранатский нас не разочаровал: тенистый уголок, полный причудливо подстриженных растений, фонтанов, пергол, гравийных дорожек, статуй и цветочных клумб. Мы нашли и эстраду, и лоток мороженщика, хотя никто не играл музыки и не продавал мороженого. Гранатский парк отличался тем, что цвет подавался прямо от сети и был поэтому особенно ярким. Главная лужайка позади живописного, увитого плющом Родена поразила нас своей синтетической зеленью - прежде всего по сравнению с парком в Нефрите. Здесь все было устроено для красных с их особенностями зрения, а у нас в городе, наоборот, для зеленых: трава очень слабой окраски, тогда как все красное сделано слишком ярким. В Гранате достигли цветового баланса, близкого к идеальному. Мы стояли и наслаждались изысканной симфонией цвета.
- Отдам свою левую руку, лишь бы переехать в Красный сектор, - пробормотал отец, весь во власти сильного переживания.
- Ты уже обещал ее отдать, - напомнил я, - если старик Маджента уйдет пораньше.
- Разве?
- Да. Прошлой осенью, после случая с ринозавром.
- Вот ведь старый пень, - грустно покачал головой отец. - Как и многие пурпурные, старик Маджента, наш префект, с трудом мог разглядеть себя в зеркале. - Как ты думаешь, трава и вправду такого цвета? - помолчав, спросил он.
Я пожал плечами. Что тут скажешь? Максимум, что это цвет травы в представлении Национальной службы цвета. Спроси у зеленого про цвет травы, а он в ответ спросит тебя про цвет красного яблока. Но вот любопытная деталь: трава не была единообразно зеленой. Участок размером с теннисный корт на дальнем конце лужайки приобрел неприятный зелено-голубой оттенок и расползался, точно пятно воды. Стоящее рядом дерево и трава на нескольких клумбах также переменили расцветку и теперь, пожалуй, не соответствовали стандартной ботанической шкале цветов. Заинтригованные, мы вскоре заметили, что неподалеку от аномалии кто-то глядит в смотровой люк, и поспешили туда. Это оказался не инженер из Национальной службы цвета, как мы подумали, а смотритель Красного парка. Посмотрев на наши кружки, он тепло поприветствовал нас.
- Что, проблемы? - спросил отец.
- И еще какие, - устало ответил смотритель. - Снова нет доступа к сети. Совет обещал поменять трубки, но стоит им заполучить деньги, как все тратится на системы раннего оповещения, громоотводы и тому подобную хрень.
Говорил он достаточно свободно, как красный с красными. Охваченные любопытством, мы заглянули в смотровой люк, где синие, желтые и красные трубки вели к тщательно откалиброванному смесителю. Внутри его формировались оттенки, необходимые для окраски травы, кустарников и цветов, которые затем расходились по капиллярной сети, пронизывавшей все пространство под парком. Цветные сады имели сложное устройство - нужно было учитывать осмотические коэффициенты различных растений и одновременно удельный вес красителей. А еще коэффициент испарения в зависимости от давления и сезонные вариации цветов. Колористы не зря получали свои деньги и бонусы.
Даже не глядя на счетчики расхода жидкости, я понял, что случилось, отчего лужайка стала голубоватой, чистотел - серым, а маки - фиолетово-пурпурными. Дело было в локальной нехватке желтого. Его счетчик и вправду показывал ноль. Но если смотреть в люк, желтого имелось в изобилии. Значит, жидкость от парковой подстанции подавалась исправно.
- Кажется, я знаю, в чем дело, - тихо сказал я, отдавая себе отчет, что порча имущества Национальной службы цвета карается пятисотбалльным штрафом.
Смотритель перевел взгляд на меня, потом на отца, потом опять на меня, закусил губу и почесал подбородок, после чего, оглянувшись, зашептал:
- А можно это быстро починить? У нас в три часа тут свадьба. Одни серые, правда, но все же.