8
Теперь темп путешествия ускорился. Целыми днями фургон катился по дороге, иногда не останавливаясь до позднего вечера. Лизамон Хултин ехала верхом, хотя ее маунт, каким бы сильным он ни был, больше нуждался в отдыхе, чем те, что тащили фургон, и время от времени она отставала, используя для задержек любой удобный случай: везти ее тушу было непростой работой для любого животного.
Они ехали от города к городу, которые разделяли скромные полосы растительности. Этот район Мазадоны был местом, где погоня за прибылью держала многие миллионы работников, ведь Мазадона была воротами ко всем землям северо-западного Цимроеля для товаров, идущих с востока, и главной перевалочной базой сухопутных перевозок из Пидруида и Тил-омона. Они быстро проследовали через множество одинаковых городов: Синтион, Апортель, Дойректин, через самое Мазадону, Борджакс и Тагодар, расположенный за ним, все затихшие и замершие на период траура по последнему герцогу, и везде в знак скорби висели желтые полосы ткани. Валентину казалось бессмысленным закрывать всю провинцию из-за смерти герцога. Что же должны делать эти люди, думал он, если умрет Понтифекс? Как они отреагировали на преждевременную кончину Лорда Вориакса два года назад? Впрочем, подумал он, может, они относились к своему местному герцогу более серьезно, поскольку тот был фигурой реальной и живущей среди них, тогда как тысячи миль отделяли народы Цимроеля от Замковой Горы и Лабиринта, и Владыки Маджипура должны были казаться им абстрактными фигурами, мифическими и нереальными. На планете, такой большой, как эта, центральная власть могла осуществлять только символический контроль. Валентин подозревал, что стабильность Маджипура зависела от социальных договоров, благодаря которым местные правители - провинциальные герцоги или муниципальные мэры - согласились поддерживать указы имперского правительства, с условием, что они могут делать все, что им нравится, на своих собственных территориях.
Как, спросил он себя, могут существовать такие договоры, когда Коронал не помазанный и посвященный владыка, а узурпатор, лишенный милости Дивин, благодаря которой держится такая хрупкая конструкция?
Валентин ловил себя на том, что все больше и больше думает о таких вопросах во время долгих, монотонных часов путешествия на восток. Такие мысли удивляли его своей серьезностью, он терял привычную легкость и простоту мысли первых дней в Пидруиде, он чувствовал, что все больше обогащается и растет его умственная энергия. Это было так, словно завеса, скрывавшая его разум, все более утончалась и настоящий интеллект выходил наружу.
Валентин все еще не был уверен, но его сомнения с каждым днем ослабевали.
В снах он часто видел себя в положении власти. Однажды ночью он, а не Залзан Кавол, вел труппу жонглеров; на другую ночь он в царской мантии председательствовал на каком-то совете метаморфов, которые казались ему жуткими туманными призраками, не державшими определенной формы больше минуты, а на следующую он увидел себя на рынке в Тагодаре, судящим мелкие споры продавцов одежды и торговцев браслетами.
- Вы видите? - сказала Карабелла.- Все эти сны говорят о могуществе и величии.
- Могущество? Величие? Сидя на бочке и верша справедливость над торговцами хлопком и льном?
- В снах многие вещи меняются. Эти видения могут оказаться метафорами.
Валентин улыбнулся, но в душе признал возможность такой интерпретации.
В одну из ночей, когда они были возле Кинтора, у него было самое определенное видение о его предполагаемой прежней жизни. Он находился в комнате, обшитой редкими и красивыми породами дерева: сверкающими панелями семотана, банникопа и темного красного дерева. Валентин сидел за остроугольным столом из полированного палисандрового дерева, заваленным документами. В его правой руке была корона звездного огня, секретари подобострастно склонялись перед ним, а за огромными сводчатыми окнами виднелся безбрежный воздушный океан, словно он смотрел со склона Замковой Горы. Было ли это только фантазией или же неким фрагментом похороненного прошлого, который вырвался на свободу и стремился из сна подняться к поверхности его сознания? Он описал комнату и стол Карабелле и Делиамбру, надеясь, что они подскажут, как выглядит комната Коронала в действительности, но они не имели об этом никакого понятия. Вроон спросил, каким он воспринимал себя, когда сидел за палисандровым столом: был ли он золотоволосым, подобно Валентину, едущему в фургоне жонглеров, или же темным, как Коронал, устроивший пышное шествие через Пидруид и западные провинции?
- Темным,- тут же ответил Валентин, а затем нахмурился.- Или же нет? Я сидел за столом и не видел мужчину, который там был, потому что сам БЫЛ им. А еще... еще...
- В мире снов мы часто видим себя своими собственными глазами,- заметила Карабелла.
- Я мог быть и темным, и светлым,- сказал Валентин.- То одним, то другим... и суть ускользнула от меня.
- Верно,- подтвердил Делиамбр.
После утомительного сухопутного путешествия они были теперь почти в Кинторе. Этот главный город северной части Цимроеля лежал на изрезанных землях, с многочисленными озерами, возвышенностями и темными, практически непроходимыми лесами. Дорога, выбранная Делиамбром, провела фургон через юго-западные предместья, известные как Горячий Кинтор, потому что там находились геотермальные диковины - огромные шипящие гейзеры и широкое парящее озеро, которое пузырилось и зловеще булькало, а в миле или двух от него находились фумаролы, из которых каждые несколько минут вырывались облака зеленоватых газов, сопровождаемые глубокими и странными подземными стонами. Небо здесь было покрыто огромными облаками цвета тусклого жемчуга, и, хотя вокруг еще царило лето, холодные резкие ветры с севера уже приносили осеннюю прохладу.
Цимр, крупнейшая река Цимроеля, отделяла Горячий Кинтор от остального города. Когда путешественники углубились в него, фургон неожиданно выехал из района узких улочек и оказался на широкой эспланаде, ведущей к Кинторскому Мосту. При виде его Валентин в удивлении разинул рот.
- В чем дело? - спросила его Карабелла.
- Река... Я даже не представлял, что она может быть такой большой!
- Реки вам неизвестны?
- Между Пидруидом и этим местом не было ни одной сколько-нибудь значительной,- ответил он.- А о том, что было до Пидруида, я не помню.
- На всем континенте нет рек, сравнимых с Цимром,- сказал Слит.- Так что смело можете удивляться.
Темные воды Цимра уходили к горизонту насколько хватало глаз. Река была такой широкой, что казалась более похожей на залив. С большим трудом можно было разглядеть на другом ее берегу прямоугольные башни Кинтора. Восемь или десять могучих мостов соединяли берега в этом месте, таком широком, что Валентин не мог понять, как их сумели построить. Тот, что лежал прямо перед ними - Кинторский Мост - был в четыре раза шире дороги и имел форму высоких арок, перекинутых от одной отмели до другой. Ниже по течению возвышался мост совершенно иной формы: тяжелое кирпичное сооружение, покоившееся на удивительно высоких опорах, а вверх по течению был другой, который казался сделанным из стекла и ярко сверкал на солнце.
- Это мост Коронала,- сказал Делиамбр,- справа от него Мост Понтифекса, а еще ниже по течению - Мост Снов. Все они очень древние и известные.
- Но почему мосты строили в таком широком месте реки? - удивленно спросил Валентин.
- Это одно из самых узких мест,- ответил Делиамбр.
Протяженность Цимра, по словам вроона, составляла семь тысяч миль. Северо-западнее Дулорна он вырвался из пасти Рифта и двигался в юго-восточном направлении через весь север Цимроеля, к прибрежному городу Пилиплоку и Внутреннему Морю. Эта река, судоходная по всей своей длине, была быстрым и удивительно широким потоком, который извивался широкими петлями, подобно огромной змее. На ее берегах располагались сотни богатых городов, крупных внутренних портов, из которых Кинтор был самым западным. На дальней окраине Кинтора, тянувшейся к северо-востоку и с трудом различимой на фоне туманного неба, возвышались зазубренные вершины Кинторского Пограничья - девять огромных гор, на холодных склонах которых жили племена грубых и гордых охотников. Иногда этих людей можно было встретить в Кинторе, где они обменивали шкуры и мясо на другие товары.
В ту ночь в Кинторе Валентину приснилось, что он входит в Лабиринт, чтобы поговорить с Понтифексом.
Это был не смутный и туманный сон, а очень резкий и болезненный. Он стоял под ярким зеленым солнцем на пустынной равнине и видел перед собой храм без крыши, с плоскими белыми стенами, который, как сказал Делиамбр, был воротами Лабиринта. С ним были вроон, Лизамон Хултин и Карабелла, но когда Валентин шагнул на истертую платформу между этими белыми стенами, он был один. Существо зловещего и отталкивающего вида вышло ему навстречу. Это существо не было человеком и в то же время не принадлежало ни к одной из нечеловеческих рас Маджипура - не лиимен, хайрог, вроон, скандар, хьорт или су-сухерис, а что-то таинственное и беспокоящее: мускулистое толсторукое существо с пятнистой красной кожей, грубой куполообразной головой, на которой почти невыносимым гневом горели желтые глаза. Низким, резонирующим голосом оно потребовало от Валентина объяснений, зачем ему нужен Понтифекс.
- Кинторский Мост нуждается в починке,- ответил Валентин,- и долг Понтифекса заниматься такими вопросами.
Желтоглазое существо рассмеялось.
- Ты думаешь, это озаботит Понтифекса?
- Я обязан воззвать к его помощи.