* * *
Монитор мигнул: "Корпоративный тренинг – начало в 17.00".
Есть полчаса, чтобы собраться и нарисовать смайлик на лице.
Павел Казус не любит хмурых и недовольных лиц.
Сара сгребла вещи в сумку и, стараясь быть незаметной, направилась в дамскую комнату – наводить марафет. Если повезет, она еще успеет выпить горячего шоколада из автомата.
В туалете пусто. Сара выложила косметику на белый кафель и начала рисовать лицо. Руки дрожали, и линии получались нечеткими. Косметичку подарила Мара. Она же научила этой нехитрой премудрости – рисовать лицо перед ответственными мероприятиями.
– Пока делаешь макияж, настраиваешься. Правильный образ – правильные мысли. А правильные мысли – правильные поступки, а правильные поступки – правильная судьба. Поняла?
– Не очень.
– Метафоры не твой конек. Пойдем другим путем. Ты кем хочешь быть на тренинге?
– В смысле – кем?
– Победителем или побежденным?
– Тренинг – это же не война, – Сара флегматично разглядывала россыпь разноцветных косметических карандашей и палитру блесков. – На тренингах учатся.
– Все вокруг – война, – отрезала Мара. – И только ты решаешь, быть тебе в этой войне победителем или проигравшим.
– Мне все равно.
Мара грациозно переложила нога на ногу.
– Почему ты себя не любишь? Мы с тобой почти месяц работаем, а ты – как была без эмоций, серая мышь, так ею и осталась.
– Рыжая.
– Что?
– Я не серая, я рыжая мышь.
Мара внимательно оглядела ее с ног до головы.
– Врешь, подруга. Ты серая – от макушки до пяток. Никаких оттенков, все в паутине. Это ведь из-за пальца, да?
Сара вспыхнула и, растерявшись, спрятала руку под стол. Жест получился глупым.
– Или твой шестой палец – отговорка, причина не быть собой? – задумчиво продолжала Мара, не отрывая тяжелого холодного взгляда.
Сара чувствовала себя амёбой под микроскопом.
Мара гибко потянулась, обнажив плоский гладкий живот.
– Как бы я хотела такой палец, как у тебя! – мечтательно протянула она. – Мужики бы в очередь вставали, чтобы поцеловать его.
– У тебя и так нет в них недостатка, – не удержалась Сара. – Даже Вадим не устоял.
– Ревнуешь?
– Кто я, чтобы ревновать?!
– Ты – женщина.
Мара наклонилась к ней близко-близко:
– Почему ты не любишь себя? Почему?
…Сара неловко очертила контур губ ярко-красным карандашом, провела помадой и тут же стерла. Смыла краску с глаз. Ерунда все это. Рожденный ползать – летать не может. Сгребла подарок Мары в косметичку и одернула бесформенную кофту. Кофта когда-то ярко-голубая, как небо, теперь выцвела, вытянулась. Саре она нравилась: складки на животе не видны.
Никуда не хотелось идти. За все время корпоративных тренингов Казус ни разу к ней не обратился, ни разу не посмотрел в ее сторону. Когда коллеги (их имен Сара так и не знала) выполняли упражнения в парах, она оставалась сидеть в своем уютном неприметном углу. Ее никто не трогал. До нее никому не было дела. И Сару это более чем устраивало.
Вадим сразу объявил: тренинг – дело добровольное, кто хочет – тот может не ходить. Но ходили все. В том числе, и Сара. По вечерам все равно некуда деваться. А так – иллюзия, что у нее появилась своя жизнь. Даже отец одобрил: "У тебя появилась своя жизнь, дочка? Молодец. Когда нас познакомишь?".
Сара пообещала, что скоро.
Всегда можно сказать, что не сошлись характерами.
Пять минут. Пора. Нужно успеть проскочить в аудиторию раньше всех. Слиться со стеной. Впасть в анабиоз. И не думать, не думать, не думать. Не думать о том, как больно и обидно, когда тебя предают свои.
Она тихонько прикрыла дверь и…
– Так и знала, что ты здесь! – Мара пила кофе из чашки тонкого фарфора. В отличие от других, не признавала простецких офисных кружек.
– Сейчас тренинг начнется.
Мара пребывала в добродушном настроении. Образ – добрая фея:
– Подождут. Дело ровно на минуту. Пойдем.
Наверное, они странно смотрелись в офисном коридоре. Высокая стройная Мара и низенькая толстая Сара, похожая на клубок старых ниток.
Куда они идут? Может, у Вадима… у Вадима Александровича незапланированное заседание и нужно сварить кофе, принести и расставить посуду?
Мара распахнула витражные двери в конференц-зал.
– Проходи и садись.
– Зачем? Куда?
– Затем. Куда хочешь.
Сара с трудом сдвинула тяжелый резной стул, уселась на бархатном краешке.
– Вытяни руки и закрой глаза, – приказала Мара.
Сара даже не подумала ослушаться.
К ее холодным уродливым пальцам прикоснулись другие – теплые и сильные.
– Что же он с тобой сделал, дурочка? – еле слышно прошептала Мара. – Все краски выцвели.
Ноздри пощекотал давно забытый запах.
Сара поморщилась. Дернулась.
– Сиди!
Она и сидела. Век бы так сидеть. А потом взять и умереть.
– Теперь можешь открыть глаза.
В первую минуту не поняла, что произошло. На черной гладкой поверхности стола лежали ее руки. Такие же холодные и уродливые. Ноготь шестого пальца выкрашен густо-красным лаком. Глянцевая поверхность застыла. И Сара отразилась в ней, как в зеркале.
– Нравится?
– Очень. А почему другие не накрашены?
– Потому, что остальные недостойны, – Мара взяла Сару за подбородок и поцеловала.
Мягкость чужих губ, влажное тепло чужого языка. Смутное желание.
Только у самых дверей аудитории, где шел тренинг, Сара поняла, что опоздала. Войти, когда все уже расселись по своим местам и слушают объяснения Казуса. Пройти под насмешливыми взглядами, прислушиваясь к шепотку за спиной. Неловко присесть на краешек стула, чувствуя, как взмокли подмышки от страха. Нет, только не сегодня.
Она осторожно отпустила золоченую ручку и повернулась на цыпочках, стараясь не дышать.
– Куда же вы?
Казус стоял в дверях. Загорелый, поджарый. Ослепительно белая рубашка с закатанными рукавами. В правой руке кусок мела. Мел насмешливо очертил в воздухе знак бесконечности:
– Все ждут только вас. Прошу!
* * *
Вот уже битый час Сухопаров прислушивался к монотонному "кап-кап-кап". Нужно встать, пойти на кухню закрутить чертов кран. Но не мог заставить себя сделать хотя бы один шаг. Потому, что сначала нужно было переступить через… ЭТО.
Отец с Ларисой казались фигурками, вырезанными из ватмана, – белые и тонкие, ломано лежали на взбухшем от крови ковре. Рука Ларисы застыла в прощальном – умоляющем – жесте. С искореженных пальцев падали тяжелые капли. Сначала часто-часто, затем все медленнее… Кап-кап-кап…
Двое влюбленных на маленьком буром острове посреди огромной пустыни из земли, песка и подтаявшего снега.
– Я был груб, простите, – хрипло сказал Сухопаров. – Вы ведь не обижаетесь, правда?
Напряженно вслушался в тишину, истово ожидая ответа. Сейчас они что-то скажут, поднимутся с ковра. Шутка. Страшная, неудачная шутка. А потом все пойдут пить чай. И Лариса будет смеяться, запрокинув голову, на шее у нее появится ямочка… Как он любит целовать Лару в эту ямочку, когда она смеется.
Где-то далеко, совсем в другой жизни, хлопнула дверь, цокот женских каблучков разбудил тишину коридора.
Сухопарову показалось, что в комнату вошла ночь. Та особенная вяжуще-невыносимая ночь, которая темна перед самым рассветом.
– Не успела, – с каким-то искренним сожалением сказала незнакомка. – Ты что ж, дурак такой, натворил, а?
Сухопаров приободрился. То, что она не закричала, увидев отца и Лару – хороший знак. Значит, все не так страшно. Значит, все поправимо. И его, наверное, не будут сильно ругать. Руки в корке крови вдруг отчаянно зачесались.
– Вы кто? Ангел? – постарался улыбнуться.
Улыбка не получилась – женщина нахмурилась.
– Я – это я. И этого вполне достаточно. За что родителя порешил, выродок?
Сухопаров напрягся, соображая:
– Так он… это… мне с Ларкой спать не дал. Я пришел, Ларка попой крутит. Постель стелет. Ну, я это… сорвался. Забыл совсем, что она вроде как с батей сейчас. Повалил на кровать, орет. Ну, я ее маленько того… Тут и батя пришел. Вот.
– Трогательная история, – одобрила черноволосая. – В полиции оценят. "Оскара" дадут.
– "Оскара"?
– За роль второго плана. Землю-то кто нанес, придурок?
– Она сама сюда прилетела, по воздуху, – испуганно сообщил Сухопаров. – Окна распахнулись, и она влетела. Это не я.
– Конечно, не ты.
Осторожно переступая через сгустки крови, женщина прошла к ковру. Присела на корточки, подоткнув подол черного пальто.
– Вы что, мертвых совсем не боитесь?
– Мертвых все боятся, только не все признаются, – кончиками пальцев она повернула голову Лары.
Сухопаров испуганно вскрикнул, когда левая половина лица просыпалась черным песком, обнажая рваные мышцы и белые вкрапления кости.
– Сильно, – пробормотала женщина, в ее голосе Сухопаров уловил уважение. – Вот только почему столько крови? Ты ведь сразу убил, кромсать-то зачем было?
– Она мне нож дала и сказала – режь. Я и порезал. Потому, что страшно было.
Гостья резко выпрямилась:
– Она?
– Она, – Сухопаров кивнул в сторону зеркала.
– Так, значит, – процедила черноволосая. – Не терпится? За ниточки захотелось подергать, людишками поиграть! Что ж, давай поиграем. Или думаешь, не выкручусь?
– Вы с кем это? – приподнялся со стула Сухопаров.
– Не двигайся!