– Ишь ты, страну себе завели, – усмехнулся Разбирин. – Ну а что Оганесян неправильно написал?
– Она больше. Фактически весь микрорайон. Я облазил его вчера от начала до конца. Очертания границ послал по электронной почте. И что самое любопытное, они на чужие территории не залезают. Там хачик один шаурму делает – я думал, самоубийца. Но нет, по другую сторону та же песня, стоят овощи-фрукты, ресторан "Кавказ" работает. Там их навалом. И их никто не трогает. Это я к тому, что вся эта наша конспирация – глупость. Все друг друга в лицо все равно не знают. И никто следить за перемещениями кого-то там не будет.
– Ну, это мы так. Временная предосторожность. Не повредит.
– Еще есть какой-то Геныч, его типа все знают. Ходил я к нему в гости. Ну, тусовка как тусовка – танцы, шманцы. Но Гремлина он знает хорошо. И если там есть хоть какой-то намек на иерархию, стоит повыше него.
– Может, он у них за идеолога?
– Может быть, – задумчиво произнес Костя.
– Ну вот, – вдруг обрадовался Разбирин. – А говоришь, ничего нет. Давай, давай, в самый их мозг проникай. Слишком только не мелькай, а то обычно в таких тусовках навязчивых не любят. Ты у майора был, кстати?
– Был, – с досадой ответил Костя и смахнул воображаемые крошки с поверхности столика. – Только зря. Мутный он. Плюс-минус.
– Что за "плюс-минус"?
– Это у него присказка любимая. Очень точно характеризует всю его мутность.
– Ну, плюс на минус дает минус, как известно.
– Вот именно, – хмыкнул Костя.
– Нет, а с чего он мутный-то? Не, он проверенный.
– Кем это, интересно? – усмехнулся Костя.
– Оганесяном.
– Оганесяном, – повторил Костя и хмыкнул. – И где теперь ваш Оганесян? И когда он успел вам это сообщить?
– В день смерти.
– Очень интересно, – снова хмыкнул Костя. – А что он еще успел сообщить?
– Точно не помню. Помню, сказал, что Хлыстов – наш человек и что он… не сорвется… кажется, так.
– Не сорвется? Василий Дмитриевич, может, поделитесь со мной всей информацией? А то тут, выходит, какие-то разговоры были, а я и не в курсе.
– Да не было никаких разговоров. Ну позвонил. Я и не помню уже. А-а! Он еще засмеялся и сказал, что собирается провести какой-то важный разговор с Хлыстовым насчет... э-э-э. Карася. Что-то типа... "Завтра я выведу Карася на чистую воду".
– Карася? Какого карася? Василий Дмитриевич, вы что, издеваетесь? Вы мне сунули дело с какими-то липовыми свидетелями, а про самое важное ни гу-гу? Вы меня наповал убиваете. Что за Карась-то?!
– Да мне откуда знать? Какой-то Карась. А! Вспомнил. Я его еще сам спросил, что, мол, за Карась.
– А он?
– А он сказал, что шишка большая.
– Атас. Что ж вы все это время молчали?!
– Я ж говорю, – засуетился Разбирин, чувствуя, что виноват, – как-то значения не придал. Ты ж знаешь, у меня в голове куча дел. На память не надеюсь, от всех отчеты-рапорты требую. И от Оганесяна ждал. Не дождался. М-да. А что тебя, собственно, в Хлыстове смущает?
– Ай, – с досадой махнул рукой Костя, – просто если б я знал, что Оганесян чуть ли не за пару часов до смерти вам о Хлыстове сообщил, я бы к нему вообще не совался.
Скользкий он, как… карась. Хотя и Оганесян, по ходу, не ангел был. Развел там тридцать седьмой год.
– Ну, ангелов среди нас нет.
– Да это ладно. Я вот только одного не пойму. Ну, вот у них территория помечена, столбы покрашены, граница на замке. Ну хорошо, поджоги какие-то были, морды, было дело, били, но убийства. Зачем им было Оганесяна-то убивать? Да еще вот так, на виду у всех… как будто второпях… или напоказ. Что-то тут не так.
– Ты ж сам говоришь – не ангел. Да и потом, его ж не сразу пришили. Тоже ж угрожали поначалу.
– Ну попугал ребятишек, постращал, велика беда. Да вы бы видели те дела по поджогам и дракам. Мало того что их там с гулькин нос, так еще и свидетелей по сто человек на одно дело. И все говорят, как попугаи, одно и то же: никого не видел, ничего не слышал. Свидетели, называется. Если честно, я вообще не очень понимаю, что я там делаю. Расследую дело Оганесяна, что ли?
– И это тоже. Но меня интересует прежде всего организация.
– А если ее там нет?!
– Да? А как же, интересно, все свидетели в один голос утверждают одно и то же? Голос свыше им сказал? А как же они отваживают гастарбайтеров, как выселяют людей? А как же твой Геныч? Ты ж сам говорил, что он, похоже, за главного.
– Это вы сказали.
– А Гремлин?
– Да господи! Гремлин – просто отморозок, каких по Москве сотни. И, похоже, даже среди местных всеобщей любовью он не пользуется. Убийца, скорее всего, он. Это мне и Хлыстов сказал, только вы правы были: взять Гремлина – это зайти в тупик.
– А может, все-таки с Геныча начать?
– Да он открестится. Он не идиот, "Майн Кампф" под кроватью хранить не будет. За что его хватать? Запутался я что-то. Откуда нить-то тянуть?
– На то ты там и торчишь, чтобы это выяснить. Как дочка?
– Нормально. В школу пошла.
– Понятно, – кивнул Разбирин. – Квартира как?
– Хорошая. Будет жаль выезжать. Да и район неплохой, – неожиданно добавил Костя и усмехнулся. – Все-то там у них чинно и гладко. И чисто, кстати. Как при Сталине.
Разбирин отхлебнул пива и посмотрел на Костю.
– А тебе уже и нравится?
– К чему это вы?
– К тому, что мне надо быть в тебе уверенным. А то не хватало, чтоб ты мне начал вещать про то, что это не район, а сказка. Знаешь… у моего зятя брата покалечили. Вступился за какую-то женщину не самой русской внешности. А били ее такие же бритоголовые, типа твоего Гремлина. Так вот, брат моего зятя, русский с головы до пят, теперь благодаря этим уродам инвалид, ему почки отбили и позвоночник повредили. Он теперь в инвалидном кресле до конца жизни кататься будет. А ему двадцать семь лет. Мне что, обвинять эту женщину за то, что она раскосая? Или говорить, мол, сам виноват – не надо было заступаться? Кстати, эта женщина всего на четверть татарка – можно сказать, более русская, чем большинство из этих уродов, которые сами не знают, что у них там в крови плавает. Помимо алкоголя.
– Не надо меня агитировать, Василий Дмитриевич. Я факты собираю, а не адвокатом в суде выступать планирую.
– Я, Кость, тебя и не агитирую. Просто… я ж знаю, что ты о Веронике думаешь.
Костя удивленно посмотрел на Разбирина.
– Это вы о чем?
– Это я о том брюнете в копейке, который на нее наехал. И личность которого не установлена.
– Вы что думаете, если это хачик какой-нибудь окажется, я башку себе наголо побрею? Интересного же вы обо мне мнения.
– Ладно, ладно. Я вижу, что ты не идиот. Просто если этих уродов сейчас не остановить, то завтра они будут лупить всякого, кто на них косо посмотрел. А мне… мне нужен порядок. И голова на плечах.
– Порядок, – хмыкнул Костя. – У них в районе и так полный порядок.
– Не передергивай. Ты знаешь, о каком порядке я говорю.
– Что-то слишком много разных порядков развелось, – сказал Костя и с отвращением отставил недопитый бокал. – Ладно. Пойду я, пожалуй.
– Ну давай.
– Вот еще что, – добавил Костя, спохватившись. – Дайте мне всю информацию по Хлыстову. И Оганесяну.
– А это-то зачем?
– Василий Дмитриевич, вы сначала говорите мне про какого-то "карася", а теперь...
– Ладно, ладно, – перебил Разбирин, – каюсь, все достану… что смогу.
– И информацию по району мне достаньте. Как и когда происходило заселение, как продавалось жилье, какие были руководители или кто там.
– Ясно. Всё?
– Да.
Костя помедлил, прокручивая в голове состоявшийся разговор, но вопросов и просьб больше не было, и он уверенно добавил:
– Пока всё.
XXII
После случая в сберкассе прошло несколько дней. Кроня погрузился в ворох новых забот и вскоре почти забыл эту неприятную историю. Он перевез к себе больного отца (родственница, обрадованная, что наконец сбросила с себя эту обузу, взяла меньше денег, чем Кроня ожидал), созвонился с друзьями-приятелями, которых не видел год, а главное, встретился с Ереминым, тем самым, что предлагал ему работу.
Причина, по которой Еремин рассмеялся, узнав о местожительстве Крони, быстро разъяснилась – многоуровневый комплекс, который собирались строить на месте нынешнего кавказского ресторана и в проектировании которого Кроня собирался принимать непосредственное участие, находился в полукилометре от его дома. Так что смеялся Еремин лишь от радости за Кроню, который будет жить в такой близости от будущего объекта. Никакой злобы или других тайных смыслов в этом смехе не было.