- Я живу здесь, - сказал Сенечка. - То есть я живу там. Вон в том доме…
- Руками-то не махай, - посоветовал сержант Шнурко. - А то оторвет кто-нибудь. Так! Сумку взял. Пошли в участок.
Рот у Сенечки закрылся.
- Какой участок?..
- Ты что, тупой? - спросил сержант Шнурко. - Или шибко умный?
К удивлению Сенечки, они пошли к его дому. "Видимо, участок находится в подвале", - решил Сенечка. Он помнил про подвалы Нью-Йорка, вернее, целые катакомбы, ведущие в заброшенное метро. Там воняло химическими реактивами, а под лестницей орали крысы-мутанты. Полицейские были безмятежны и курили траву. Один из них пытался застегнуть наручники на шее Сенечки, а потом упал, не переставая смеяться. Упавшего запинали насмерть, видимо, перепутав с задержанным. Потом разбудили какую-то итальянку с полуоторванной губой. Она была слепая. Полицейские забыли про Сенечку, и он развязал веревку. После чего выбрался наружу, измазавшись в какой-то слизи. Нью-Йорк был темный и пустой, как замолчавший барабан.
Но участок сержанта Шнурко находился не в подвале, а на втором этаже. Сенечка разглядел надпись на стене: "Бей ментовскую козлятину!" Сержант Шнурко подтолкнул Сенечку, и Сенечка перешагнул порог. Это, судя по всему, была обыкновенная квартира, переделанная для нужд милиции. Сенечка с вопросом оглянулся на сержанта Шнурко. Милиционер запер дверь.
- Простите, в какой год я попал? - мигая, спросил Сенечка. Этот вопрос, казалось, окончательно лишил терпения сержанта Шнурко.
- Что тебе не нравится? - заорал сержант Шнурко. - Быстро к столу. Не двигаться и молчать!
Сенечка послушался. Глазки сержанта Шнурко превратились в спичечные головки и заблестели, как будто их кто-то лизнул.
- Так! Вынул все из карманов.
Сенечка поспешил вынуть.
- Положил на стол.
Сенечка положил.
- А теперь пошел на свое место. И дверь закрыл за собой.
И Сенечка увидел, что угол комнаты огорожен стальной решеткой. За решеткой стоял стул. Сенечка сел на стул. "Сейчас бы "Холстен", - подумал он. - Или "Миллер". Или то и другое. В неограниченном количестве. Тогда бы я что-нибудь понял".
- Иди сюда, - сказал сержант Шнурко две минуты спустя. - Так! Ручку взял. Расписался.
- Я могу хотя бы…
- Расписался! - надавил на голос сержант Шнурко.
Сенечка увидел, что это заполненная форма. "Протокол, - прочитал он. - Такого-то числа… Находясь в таком-то месте… В нетрезвом состоянии… Общественный порядок… Совершил…"
- Не хочешь расписываться, - сказал сержант Шнурко. - Сопротивление сотрудникам органов милиции… Так! Сел на место.
Окно было завешено толстой шторой. Под потолком горела яркая лампочка. Сержант Шнурко выпятил нижнюю губу и играл карандашом.
Где-то включилось радио, и заиграли гимн. За стеной упал стул. Отчетливый женский голос произнес: "Чего ты так вскочил? Никто ведь не видит…" Сержант Шнурко встал и вздернул подбородок. Он даже пытался петь, но получалось тихо и шершаво. Потом он сел. Крякнул, словно не был доволен своим пением. Гимн кончился. Женский голос за стеной сказал: "Мент-то наш, бедолага, снова развлекается. Задержанного привел". "Бу-бу-бу-бу", - ответил мужской голос, и раздался звонкий хохот.
- Подошел сюда, - сказал сержант Шнурко.
Сенечка снова вышел из клетки.
- Сел. Будешь подписывать протокол?
- Мы не в Америке, - сказал Сенечка. - У нас цивилизованное государство. Вы нарушаете все нормы поведения должностного лица.
Сержант Шнурко смотрел непонятно.
- Я корреспондент государственного издания, - продолжал Сенечка. - Завтра же вас уволят из милиции. Достаточно будет одной моей статьи и заявления в прокуратуру.
Сержант Шнурко сжал кулаки и взмахнул ими. Но смотрел не на Сенечку. Сенечка даже оглянулся - нет ли кого за спиной.
- Вот так всегда! - закричал сержант Шнурко. И смахнул со стола все бумаги, после чего ударил кулаком по приемнику. Приемник сорвался со стены и разбился. Сенечка отпрыгнул.
- Все вы одинаковы, - сказал сержант Шнурко и погрозил пальцем. В носу у него набухала сопля. - Правила поведения знаете! Прокуратура! Уволят! А меня, между прочим, давно уволили, - вдруг тихо сказал он и вытер нос. - Президентская программа. Облагораживание милиции. А Старобабин ворует! - снова закричал он. - В тюрьме телевизоры понаставили, компьютеры, домой на выходные отпускают. А я, между прочим, свое дело любил. С преступностью боролся. Не пряником, а кнутом..
- Прекратите немедленно, - сказал Сенечка.
Сержант Шнурко побагровел.
- Вот посмел бы ты мне так сказать в добрые времена! Живо бы тебя к порядку призвали. А теперь… Эх! Милиции не боятся. Мимо идут - даже в землю не смотрят. Вообще замечать перестали. Стражи порядка в официантов превратились. "Чего изволите?", "Позвольте вас попросить!" На лыжах бегают. На коньках. Плавают, как бабы. Тьфу… Ничего! Скоро вся уголовная сволочь-то повылезает, позарится на халяву. Вот тут-то мы и поднимемся. Погоним ее, как встарь. Старая гвардия! А такие, как ты, умненькие, - продолжал он, - снова у нас запоете. А ну, встать!..
И он схватил Сенечку за руку.
Сенечка выпрямился.
Сержант Шнурко схватился за стену и выровнял полет. Он был круглый и тяжелый. Остановился, держась за батарею.
Сенечка отдышался.
- Я жил в Америке, - сказал он. - И даже канадцев французского происхождения не боялся…
Сержант Шнурко набычился и потирал вывихнутый локоть.
- А я-то думал, что проснулся, - со смешком сказал Сенечка. - Ты, сержант, молодец. Даже спасибо тебе за приключение. Я словно в своем детстве оказался. Только мираж-то этот вечный. Никакой старой гвардии. Все, прощай…
- Постой, парень!
Сержант Шнурко сопел и смотрел в пол.
- Ну их всех… - сказал он. - Ты, я вижу, тоже ничего в этой новой жизни не смыслишь… Заходил бы иногда, что ли?..
* * *
…бросил собачий череп. Окно разбилось. Я пошел по улице. Потом подошли двое черных. В белых жилетках и трусах. Жмурились на солнышко. Я тоже давай жмуриться. Солнышко для меня далекое и родное, а они - нет. Говорят:
- Ну что? Как там твоя русская национальная идея?
Мне стало интересно. Они что, газеты читают?
- Впервые слышу.
Один худой и подвижный, а другой - баскетболист. Баскетболист говорит:
- Чем расплачиваться будешь?
Где-то я их видел. И они меня видели. Не помню.
У подвижного ножик. У баскетболиста, как ни странно, мяч. Повторил свой вопрос мокрыми губами. Отвечаю:
- Позволю тебе отсосать у меня. Только недолго…
Все было быстро. Подвижный ткнул баскетболиста ножиком. Глубоко. И совсем не в мяч. А потом боднул светофор. Светофор дрогнул и зажегся. Я говорю:
- Выворачивай карманы.
Подвижный (впрочем, уже не подвижный) сморщил рожицу. Протянул свернутую бумажку.
Я пошел в переулок. По стене ползали сороконожки. Присел на лестницу, на пятой ступеньке. В бумажке трава. Закурил. Прижег сороконожку. Стал считать. Тридцать две секунды. Потом подохла.
Вспомнил, где их видел. Кто-то лез в окно. Я подошел. Они стояли. Говорят:
- Это твоя машина?
Смотрю: старый "Форд". Измазан каким-то дерьмом.
- Моя.
Подарил им этот "Форд".
Они сказали, что снимают кино. Машина нужна им для взрыва. Потом они попросили деньги на съемки. Я сказал, что буду в доле, иначе не дам. Потом они…
В небе между домами полетел самолет. Значит, летают еще. Наверное, китайский. Не боятся летать над городом. Впрочем, ракет здесь уже не осталось. Какие рассыпались, какие продали Ирану… А на истребителях, какие еще исправны были, летчики все на Кубу рванули. Загнали их там по тысяче долларов, работу себе нашли. Я об этом в новостях слышал, Си-Эн-Эн тогда еще не закрыли…
Нет, это другие. Видел еще раньше. В колледже. Того, который на нож напоролся, зовут Мак. Он хвастался, что гей. Выяснилось, врал. Потом ему вкололи полторы дозы прямо на занятиях. И он валялся на куче ободранной штукатурки… А второй, Луи, залезал на чердак и блевал там. Пока его не сбросили. У него еще сестра была, у которой серьги выдрали…
Наверху открылась дверь. Выглянула китаянка. Я ошалел, когда увидел. В таком гнилом доме… Может, все-таки японка? Она говорит:
- Иди сюда.
Нет, китаянка. Я поднялся. Спрятал траву в карман.
- Заходи.
Я зашел. Слышу:
- Сюда только черным ходом можно попасть. Это ничего. Подъезд все равно вонял. Теперь обгорел. Почти не воняет. Пак его заколотил досками. Никто не проломит.
- Это почему? - спрашиваю.
- Он гвозди воткнул и смазал чем-то желтым. Ты туда не суйся.
Она маленькая, темнолицая. Все время грозит кому-то пальцем. Не мне. И кожа на лбу во все стороны ползет.
Хвать меня и тащит.
- Я все выкрасила, - говорит. - Кроме потолка. Но ты на потолок не смотри. Ты смотри в окно. Во всем районе только один канадец. Да и тот однорукий. Хороший район. Здесь мэр жил, пока его не переизбрали.
- А теперь он где живет?
Она уставилась на меня.
- Его же переизбрали, - говорит. - Прямо в этом доме. Давно. Хочешь чаю?
Я спросил:
- А если я не захочу смотреть в окно?
Она забегала.
- Так ты что, не покупатель?
- Нет.
Она остановилась.
- Я же сегодня уезжаю, - сказала. - У меня денег не хватает…
Я достал траву. Опять закурил.
- Двести долларов! - крикнула она. - Покупай!
- Мне очень жаль, - говорю.
Она прищурилась:
- Вежливый… А мне насрать. Сто пятьдесят! Выкладывай.
Замолчала. Дергалась, как кобра. Я говорю: