- С вашего позволения, это мой брат! Мой старший брат и глава фирмы! - надменно ответил Падреле и иронически добавил: - Я вижу, кое-какие сведения о жизни деловых кругов доходят и до вашей… - он хотел сказать "дыры", но удержался и поправился: - и до вашего Бакбука.
Конечно, "это словосочетание" говорило очень многое даже таким далеким от политики и деловой жизни людям, как Попф и его жена. Не было во всей Аржантейе человека, который не слыхал бы о банковском концерне Падреле, одной из тех шести фирм, которые были тайными, но подлинными хозяевами республики со всеми ее богатствами, землями, лесами, недрами и предприятиями, университетами, министерствами и храмами, кабаками, железными дорогами и детскими приютами.
В каком бы уголке Аржантейи вы ни проживали - в Городе Больших Жаб или на убогой ферме где-нибудь в дичайшей степной глухомани, вы одинаково аккуратно, хотя далеко не всегда об этом подозревая, платите дань "шестерке" и в том числе концерну Падреле. С самого вашего рождения и до последнего вздоха вам незримо, но вполне ощутимо сопутствуют агенты и контрагенты одной из этих фирм, а то и всех шести сразу. Вы пьете утром кофе с плантации Объединенной кофейной компании, тридцать четыре процента акций которой находятся в руках банка Падреле. Сахар, который вы бросили в свой кофе, изготовлен на заводах Аржантейской анонимной сахарно-рафинадной компании, являющейся постоянным клиентом этого же банка. Вы ежедневно платите дань фирме Падреле, зажигая газ, подбрасывая уголь в камин, посещая кино, опускаясь в мрачные трущобы метрополитена и приобретая билет компании воздушных сообщений "Икар-Аржантейя", покупая местечко на кладбище и ложу в театре, пачку табаку и галлон бензина, пару носков и стандартный летний домик на колесах, железнодорожный билет и садовую лейку, оплачивая счет за электричество, за мясо к обеду, за учение в университете, за модное платье или убогий стандартный костюм.
Даже налоги, которые вы платите государству, чтобы Аржантейя была могуча и неприступна, и те уходят в бездонные карманы всюду проникающей "шестерки", потому что все военные заказы по загадочной закономерности непременно попадают на заводы, принадлежащие кому-либо из "шестерки".
Если вас за радикальные взгляды избил полицейский, стоящий на страже интересов "шестерки", то и в этом случае вы, смывая со своего лица кровь и грязь, даете заработать братьям Падреле или их коллегам, так как акции четырех крупнейших в стране мыловаренных трестов распределены между банком Падреле и банкирским домом "Пизарро и сыновья".
В свое время всю страну облетела крылатая фраза из замечательного памфлета профессора Камилла Спуина: "Меня поражает в господине Падреле Примо не его баснословное богатство, не его железный характер, даже не его поистине необозримые деловые связи, а то, что он выработал в себе способность не улыбаться, произнося слово "демократия".
Эта фраза стоила господину Падреле одной минуты раздражения, а профессору Камиллу Спуину - всей его дальнейшей научной карьеры. Он так и кончил свою жизнь ничтожным агентом по страхованию недвижимого имущества.
Вот что обозначало "словосочетание" "Братья Падреле и Кш". Старшего Падреле звали Примо, младшего - Аврелий. Примо Падреле, единолично управлявший гигантскими капиталами, принадлежавшими ему и его брату, находился в Городе Больших Жаб. Аврелий Падреле собственной своей крохотной персоной находился в интересующий нас момент в Бакбуке, в кабинете неприметного провинциального врача Стифена Попфа.
Было бы извращением истины, если бы мы сказали, что на доктора Попфа и его супругу, особенно на последнюю, горделивое заявление их удивительного гостя не произвело никакого впечатления. Нельзя вырасти в обществе, где деньги - все, и не испытать по крайней мере легкого головокружения при виде человека, ворочающего миллиардами.
Но доктор смутился в первый миг больше от неожиданности, нежели от робости и преклонения. Он был, впрочем, достаточно честен перед самим собой, чтобы признаться, что чувствовал бы себя гораздо свободнее, если бы его посетитель не был так богат.
- Как же, как же! - ответил он независимым тоном, но, пожалуй, чуть-чуть поспешнее, нежели хотел бы. - Кое-что о жизни деловых кругов доходит и до нашего Бакбука. Прошу вас, садитесь! Давно ли вы видели Томазо Магарафа?
- В день моего отъезда, - сухо ответил Падреле, привыкший, чтобы в его присутствии занимались только его персоной.
- Ради бога! - встрепенулся тогда Попф. - Вы знаете решение суда?
- Его присудили к пятитысячной неустойке.
- Но откуда же ему взять такую сумму? Он же совершенно нищий человек!
- Совершенно верно, нищий! - с удовольствием согласился Аврелий Падреле.
- И он должен сесть в тюрьму?
- Должен был бы… если бы один человек не согласился внести за него неустойку.
- Я говорил тебе, Береника! - воскликнул Попф. - Как мы все-таки непозволительно плохо судим о людях! Вам известны фамилия и адрес этого великодушного человека, сударь? Мне хотелось бы послать ему телеграмму с выражением моего восхищения…
- Известны, - ответил Падреле, упиваясь эффектом своих слов и стараясь продлить это удовольствие. - Известна фамилия, известен и адрес. Но посылать ему телеграмму, по-моему, излишне.
Он увидел недоумение, выразившееся на лицах обоих его слушателей, помедлил несколько мгновений и добавил:
- Потому что его зовут Аврелий Падреле и он находится в настоящий момент перед вами.
Попф с сияющим лицом вскочил на ноги и стал пожимать неприятно холодные, чуть влажные ручки Падреле. А Падреле молча, с плохо скрываемым презрением и равнодушием принимал, как нечто должное и очень привычное, простодушные изъявления благодарности со стороны супругов Попф. Он уже успел насладиться их изумлением по поводу значительности фирмы, которую он представлял, и теперь ему хотелось окончательно покорить их, приручить, сделать своими рабами. Он испугался, как бы они не сочли его действительно великодушным. Он не нуждался в том, чтобы его считали великодушным. К тому же он опасался, что эти "попрошайки" (всех, кто был беднее его, он считал попрошайками) под всякими предлогами начнут выкачивать из него деньги. Довольно нетерпеливо выслушав благодарственную тираду доктора Попфа и несколько застенчивых слов, очень мило высказанных супругой доктора, он решил поставить затягивавшийся разговор на чисто деловые рельсы.
- Я с самого начала догадался, что он не сам по себе вырос. Это было бы чудом, а чудес не бывает. - Изложив эту глубокую мысль, Аврелий Падреле передохнул, как бы давая своим слушателям возможность оценить его интеллектуальные способности. - А так как Магараф упорно отрицал на процессе, что он вырос при чьей-нибудь посторонней помощи, то я понял, что он имеет серьезные основания скрывать это обстоятельство. Было нелепо выпытывать у него этот секрет, пока не кончился процесс, - другое дело, когда выяснилось, что ему нужно уплатить неустойку, а денег у него нет. Тогда я предложил ему эти пять тысяч кентавров за то, что он даст мне адрес человека, помогшего ему вырасти. Он поломался немножко и согласился, правда, взяв слово, что я никогда и никому не раскрою эту тайну, чем бы ни кончились мои переговоры с вами. Если бы ваш Магараф был хоть вот настолько, - Падреле показал свой крошечный мизинец, походивший на бледно-розового червячка, - вот настолько умным человеком, он мог бы у меня выкачать в десять раз большую сумму…
При этих словах столько торгашеского торжества и презрения выразилось на лице Падреле, что доктора Попфа передернуло от отвращения. Но Падреле этого не заметил. Он при своем богатстве считал излишним заниматься дипломатией и был искренне убежден, что у небогатых людей нет и не может быть чувства человеческого достоинства.
- Вы сами понимаете, - продолжал он, доверительно обращаясь к Попфу, - что я приехал к вам сюда в Бакбук не для того, чтобы передавать приветы Томазо Магарафа…
Он остановился, ожидая, что заинтригованный доктор осведомится у него о действительной цели его приезда. Но доктор Попф не доставил ему этого невинного удовольствия, и поэтому Падреле продолжал:
- Я приехал, чтобы попросить вас, доктор, проделать надо мной ту же операцию, которую вы проделали над Томазо Магарафом.
Он замолк, уверенный, что ему не захотят и не осмелятся отказать.