А вот тут мы попались, тут нам непонятно, куда дальше грести, потому что недаром, недаром же мы позвонили мне через сорок минут после того, как я приземлился в Москве, и так нарочито, так легко попросили свидеться-пообедать - "Соскучился же, я тебя сколько? - месяц не видел? - ну, назначь где?" Интересны, кстати, тут механизмы моего собственного сознания - на секунду (ровно на секунду, на ту секунду, за которую подхватил с конвейера сумку) мне безумно захотелось поверить, что - и правда… Но тут вспомнил сразу предостережения Щ, передернулся, немедленно и автоматически подумал, сколько денег я могу Виталику дать, когда попросит, - и озверел, и решил, что ни копейки не дам. А он пока что и не просил, кстати, но встретил меня в "Таратайке" такой весь осиянный и ласковый, что мне немедленно стало ясно, что у него все - плохо, хуже некуда, и я немедленно озверел окончательно, почувствовал себя как юная девушка, которую хотят охмурить и выебатъ, и сказал ласково: ну, как поживает Таня Лаврухина, как Еввка, как работа? - и за три минуты мы пришли к состоянию, когда он дергал висящую на стене подкову, пока та не свалилась ему на колено, и орал: "Это совершенно не твое собачье дело!!!" - и хотел бы я знать, о чем именно (а наверное - обо всем сразу) он это орал? - но больше всего меня интересовала история с химией. Так химию он, оказывается, раздавал направо и налево важным людям, связи поддерживал. Ну что же, вот пускай и ищет себе сейчас средства к существованию через свои поддержанные связи.
- Да, представь себе, у меня достаточно связей! И если бы мне не предлагали отличную работу только с января, я бы вообще не стал обращаться к тебе ни за чем!
А. Вот как. С января.
- А я думал - ты соскучился, месяц меня не видел. Неловко, да? И он вдруг вздохнул и очень спокойно заговорил; обиженно, да, но спокойно:
- Я соскучился и месяц тебя не видел, и очень тебе, между прочим, был рад, и это не я начал портить нашу встречу, а ты стал читать мне нотации, а мы бы уже вполне могли закончить говорить о делах и пообщаться как люди. Знаешь, как мне надоело, что каждый раз, когда мы встречаемся, мы говорим о делах? Я постепенно чувствую, Сашка, что мы отдаляемся. Мне от этого не очень хорошо. Я совершенно не хочу, чтобы мы превратились, знаешь, в таких поддерживающих друг друга братьев, ни о чем, кроме дел, говорить не способных. Я не хочу. Я, кстати, редко тебе это говорю, но вот скажу: ты очень много для меня значишь, очень. Я всегда видел в тебе - и до сих пор вижу - некоторую фигуру для подражания, - ты это понимаешь, наверное. Ты умный, смелый, удачливый, ты знаешь, чего хочешь, к чему идешь. Я тоже так умею, я знаю, что умею, но иногда у меня не получается - а у тебя получается всегда, но я тебе не завидую - я просто тоже хочу быть как ты, я пытаюсь, и многому, кстати, у тебя учусь, да. Как, наверное, младшему брату и положено.
Сердце мое, сердце, почему ты больше не отзываешься на эти речи, как же ты, бедное, устало.
- Иногда, Сашка, я думаю, что я мог бы быть, как ты, таким, знаешь, цельным, успешным, но у меня что-то не сложилось, что у тебя сложилось, мне не хватило удачи, что ли, или связей, или обаяния, богом данного, - чего-то не хватило, чтобы быть, как ты, умным-богатым. Я, знаешь, когда-то, когда понимал, что ты больше меня читал, или больше успел, или лучше что-то умеешь, я себе говорил: он старше на пять лет, у него пять лет форы, я через пять лет такой тоже буду, - но вот я пытаюсь вспомнить тебя пять лет назад - у тебя уже все было зашибись, у тебя были связи, ты же уже начал сталкать, да? - и вот я сейчас такой, как ты тогда, - а никакая особая удача мне до сих пор не сыграла. Кроме удачи быть твоим братом. Это я искренне тебе говорю.
Значит, удача мне всегда играла, всегда удача. Восемь лет назад Щ привел меня к Арсену; через две недели в эйлатском аэропорту мне дали мой первый набор - двенадцать сетов - и я все сделал, а потом, когда скатал сеты дрожащими руками в туалете - тогда еще в Шереметьево-3 возили из Израиля, - я начал невыносимо, выворачиваясь наизнанку, блевать в унитаз, и в самолете у меня так подскочила температура, что перед глазами плыло, и прямо в аэропорту мне пришлось пролежать в травмпункте два часа ничком - и я помню, кстати, что при прикосновении стимулирующего биона (медсестра с грацией циркового медведя и очень робкими глазами) дернулся и едва опять не сблевал, и думал - больше никогда-никогда. И наутро пришел к Арсену с сумкой и получил свои первые большие деньги - и не смог сказать: "Никогда-никогда", а назначил снова на через три, что ли, дня. Сегодня утром, в полупустом аэропорту, вдруг почувствовал себя странно и тяжело, потому что понял, что автоматически считаю минуты, проходя паспортный контроль, - при том, что впервые за восемь лет иду с израильского рейса чистый, без пятидесяти шариков на руках, переливающихся и слепящих. Что вообще последний раз иду с израильского рейса… ну, не последний, но последний в какой-то мере. Словом, вы поняли.
- Виталик, ради бога, только не начинай опять песню о моей удаче и моих связях, и о том, что, знай ты все, что я знаю, ты бы все мог как я или еще лучше. У меня сейчас нет сил.
Оскорбился, что я не ответил на его сентимент сентиментом.
- Послушай, я вообще устал, я только что прилетел, у меня очень мало времени в Москве и очень много дел. Извини, я должен сразу тебе сказать: сейчас я не смогу занять тебе ничего. Я переезжаю в Израиль, к Яэль, через две недели - мы женимся. Все заработанные мной деньги сейчас принадлежат нам с ней. Я понимаю, что тебе сейчас, может быть, нужно взять в долг, но я не адрес.
Ух, какое у него лицо сейчас. Бедный.
Глава 63
Вообще-то Щ понимал, что нельзя бы этого делать, потому что как ни старайся, а на нее все равно капает иногда водой (носок - шорох - носок) и может, не дай бог, закоротить или еще что-нибудь - но так это было трогательно и так восхитительно, что удержаться у Щ не было никаких сил, - и он играл с Пылесосом в одну и ту же игру все то время, пока лежал в джакузи: кидал носок подальше, смотрел, как Пылесос, виляя механической попой и подволакивая левую заднюю лапу (вот опять она шуршит по стеклянным кирпичам подсвеченного, подогретого пола, - ничего не удалось с этим сделать ни самому Щ, ни технику из "Сименса", выпучившему глаза на такую реликвию и собравшему пол-отдела посмотреть на Пылесоса вблизи), волок неровно прикушенный носок назад, к Щ. Щ сполз поглубже в воду и смотрел на собаку сквозь прозрачную стенку джакузи; толстое стекло то утягивало псу бока до состояния песочных часов, то, наоборот, раздувало механическое тельце в неравнобокий контур. Вода почти остыла, но Щ поклялся себе не вылезать из ванны, пока не добьет том (носок - шорох - носок), и теперь надо было выпрямиться, сесть, дотянуться рукой до пульта на полочке, пустить воду погорячей, - но не было сил, и Щ лежал и тихо мерз, листая страницы, понимая уже, что ничего не найдет. Сваленные у ванны шесть или семь книг - два тома переписки Годоли и Беделюкса, еще какой-то Беделюкс отдельно и сборники статей, выпущенные ИБИСТом в последние три или четыре года, - все были о биомиксинге и все так жестко молчали на тему, интересующую сейчас Щ - вернее, на единственную тему, интересующую Щ в последний месяц - что потихоньку Щ (носок - шорох - носок) начал верить в то, что представлялось правдой с самого начала: кажется, никто раньше, кажется, он первый. Четыре сета, и раньше ничего подобного, страшно, страшно, - но так захлестывает азартом, так поднимается в груди… Четыре сета с… с чем?
Почему-то мысль эта совершенно не наполняла Щ живительной бодростью, и даже драйв, с которым всегда играл в такие игры, относительно поулегся; вчера, когда собрался ехать на дачу, вдруг понял, что оттягивает и оттягивает отъезд нарочно уже несколько дней, что не хочет и, видимо, боится, что в первую очередь - не понимает. Тогда поклялся себе, что в эти выходные ничего не будет записывать и не будет пытаться повторить те результаты, а только привезет с собой кучу книжек, отключит комм (носок - шорох - носок) и будет читать, и будет пытаться найти хоть какие-нибудь упоминания, хоть близко что-нибудь найти к происходящему, хоть частично понять, что это и с чем едят… И Пылесоса возьмет с собой, пусть шуршит и пыхтит, а то один шум дождя и урчание отопления - с ума сойдешь, подумал Щ и не стал отключать Пылесоса на время поездки, а только замотал его курткой, чтобы не промок до машины, и Пылесос, как живая собака, все понимал, сидел смирно.