Как утопает в волосах ладонь; как сладко это… нет, не щекотанье - скольжение, бессовестная ласка, сладострастный контакт; как палец вдоль по локону скользит, стремился к острию - и наконец срывается и, не перенеся разлуки, сам лезет снова в рыжую петлю. Вот так же перед зеркалом стояла Афелия Ковальски в какой-то день, довольно близкий ко дню получения диплома, и думала о том, что - безусловно, она актриса хоть куда, но при ее же очень жестких вкусах она в легальном порно мало чего добьется; хороший вижуал, конечно, можно дать, но на бион запишется - ну, просто слабое девичье возбужденье, ну, легонький оргазм, ну, два, ну, три. Звездой не станешь, да еще сказали сразу: придется волосы обрезать, дорогая, никто и не поверит, что натуралка, да и вообще в те годы - ну, десять лет назад - в легальном порно снимали очень сереньких девиц, смазливеньких, но суперусредненных, чтобы не оскорбить, не дай господь, общественного вкуса, чтоб грудью слишком крупной, пусть и натуральной, случайно феминисток не обидеть, чтоб полнотой излишней не оскорбить ни "Общество защиты людей с высоким весом", ни наоборот - ассоциацию "Лайт-Лайф", отстаивающую права анемиков и аноректиков на легкость тела.
Но эту гриву потерять? Да лучше бы остаться без куска хлеба; с трех лет она вот так, с тяжелым гребнем, по два часа каждый божий день проводит перед зеркалом, перебирая пряди, размеренными, полными истомы движениями нежно проводя по медным, и коричневым, и золотым сверкающим волнам, невыносимо все же возбуждаясь процессом созерцания бликов света на изгибах этих волн - и тем, как тело сладко отзывается на прикосновение волос, и тем, как под прикрытьем гривы потихоньку соски твердеют, - жать их вместе с прядями, сквозь волосы лишь кончики пальцев пропустить, пощипывать набухшие острия грудей, осесть на рыжий, в масть, ковер, зарыться в собственные полосы, в их запахе найти источник буйства и тугим локоном, все ускоряясь, щекотать себя, воображая сцены, из которых никто не выходил живым - включая ее саму.
И так прекрасно тело отзывалось на каждое прикосновение и особенно на эти фантазии, что даже сама мадам Глория была в восторге, впервые просмотрев бион с тяжелой, но совершенно необходимой сценой, случившейся в тот день, когда Афелия пришла к ней наниматься на студию. Конечно же, на студии мадам, занимающейся специально садомазохистским, строго запрещенным чилли, Афелию приняли, распростерши наждачные объятия, - но мадам сама сказала милой девочке, еще подвешенной за эти волосы роскошные (потом, вернувшись домой, три часа осматривала в панике - но нет, не повредили вроде ничего, ни пряди, кажется, не выдрали, не обкорнали ни локона) к сырому потолку центральной съемочной площадки: дорогая, я знаю ваши вкусы, но поверьте: при вашей удивительной фактуре, при этих волосах (сухой морфированный палец с пятисантиметровым ногтем легко качнулся в сторону крюков) вам нужно все-таки играть скорее sub, чем dom; за эти волосы (вот эти; ворсинки от ковра налипли, спутались концы, и, кажется, придется их сейчас расчесывать сначала) любому человеку в нашей теме, вы ж понимаете, вас хочется схватить и медленно наматывать косу на локоть, наблюдая, как ваше обдирается лицо о камень пола, - вы слышите? - и Фелли, Афелия Ковальски, молодчина, успела тихо сказать губами "да", прежде чем сладко потерять сознание.
Глава 4
Еще бы сантиметром левее он ее свалил - и она наверняка могла бы дотянуться до прикроватной тумбы, схватить бокал из-под шампанского или комм и заехать этому огромному подонку по голове; еще бы сантиметром правее - и она могла бы слабой ручкой уцепиться за стул и попытаться этим стулом хоть как-нибудь садануть мерзавца, - но, видно, опыт ему помог, и повалил он ребенка так, что только маленькими кулачками она его колотит по спине, исходя слезами, в мучительном и страшном отвращении задыхаясь под поцелуями (еще и укусить за губы норовит слегка и слизывает слезы, - какая гадость, господи спаси, освободи меня из плена этого громадного тела, такого красивого, как мне казалось, когда он меня в прошлые разы совсем невинно кормил конфетами и подливал морсу, смотрел веселыми глазами, слушал мои девические бредни про мальчиков и девочек, в которых влюблялась прежде, во втором и третьем классе, и про мою серьезную любовь, которой уже две недели, - с самого Первого звонка она меня не отпускает). Еще надежда есть, что он своим огромным членом в меня хотя бы не полезет, хотя уже раздел совсем, перехватил мне руки, что-то шепчет, проводит пальцами по пуху золотому в моем паху, ох, нет, пожалуйста, пустите! - внезапно остановился, смотрит:
- Что, страшно?
Только не туда, пожалуйста; только не это.
- Ну-ну.
Рывком сажает на кровати, становится во весь свой взрослый рост.
- Соси получше; если сможешь сделать так, чтобы я кончил тебе в рот, - что же, я, может быть, и не стану ебать твою писечку, только посмотрю.
Какое кончил? Дышать же невозможно, душит кашель, слюна мешается со слезами.
- Все ясно.
За шкирку, валит на подушку лицом и тут же сверху валится, едва не сплющивает ребра, подсовывает руку под живот; пытаясь вырваться, вцепляешься ногтями ему в бедро - орет и бьет лицом об край кровати; кровь идет губой, но в тот же миг перестаешь чувствовать и скулу ноющую, и губу, и ободранное колено - какая боль ужасная, он все порвет мне, какой кошмар, подушка душит крики, но не иссушает слез; изо всех сил тычешь языком себя под правый верхний клык и начинаешь считать, закрыв глаза, пытаясь как-то сладить с этой болью, и с ненавистью, и со страхом, что никто и никогда тебя отсюда не спасет:
- Один, два, три, четыре, пять…
От каждого его толчка становится больнее; что-то хлюпает, и ты немедленно решаешь, что это кровь, и в ужасе захлебываешься…
- …шесть, семь, восемь, девять, десять…
Почему так невыносимо долго? Почему не семь, не десять даже? Неужели это никогда не кончится?
- …одиннадцать, двенадцать, тринадцать… Грохот входной двери, упавшей в коридоре; ну, слава богу, что они там делали все это время - цветочки собирали? спали на посту? Одним коротким поворотом руку вырвать из захвата, вывернуться, в шею ударить подлеца большим пальцем, обмякшее тело скинуть с себя - его немедленно подхватят коллеги, скрутят, приведут дубинкой в чувство и заберут в машину. Скатать бион, отдать Камилле: все запечатают и отвезут в пакете с видеозаписью для передачи следствию. В комнате разгром, оставшаяся рядом Кама подает трусы и сарафанчик. Надо сказать, что все-таки промежность болит нещадно: тело двенадцатилетней девочки всегда не слишком хорошо переносит интерактив с мужским здоровым членом, это-то не новость, - но с таким увесистым, как у этого гада двухметрового… модифицировал он его, что ли? Сука. На маленьких девочек с модифицированным хуем в полруки ходить; убить подонка.
Осторожно смазываешь кремом растертую кожу; Кама курит, заполняет протокол, спрашивает сочувственно:
- Ты как?
- А как? Не первый раз. Знаешь, Кама, я часто думаю, что все это стоит того; я думаю об этом, когда лежу под каким-нибудь из этих говен; даже мне - понимаешь, мне, взрослой женщине, знающей, на что идет, так больно и так противно, и так - ты понимаешь - стыдно, что вот меня, ребенка, насилует какой-то подонок, - и не просто вдруг из кустов выскочив, набросившись в темноте, - но, понимаешь, три раза меня в гости приглашал, не трогал пальцем, покупал доверие!
В бессилии и отвращении бьешь кулаком по тумбочке; летит на пол бокал из-под шампанского, которым подпаивал (а морф, конечно, всю биохимию взрослого человека сохраняет, выгляди ты хоть двухмесячным младенцем; не дураки; агента полбокалом шипучки с ног не свалить).
- Ты знаешь, - Кама отзывается, не поднимая головы от занесенья протокола в комм, - ты знаешь, тебя тут пару дней назад Лепай назвал "Красной Шапочкой",
- Это почему это?
- Ну, говорит, Кшися идет в пасть волку, несет с coбой в зубике сигнальную кнопку; волк ее, естественно, в положенный момент: цап! Отъел левую руку! Кшися сигнал подала - и ждет. Цап! Правую руку - а Кшися ждет, а бригады все нет; цап! - ножку левую! Кшися в три ручья: уууу! Пощади меня, Серый Волк! - а про себя: блядь, да где эти ебаные пидарасы, тоже мне охотники! Волк правую ногу - цап! Тут - бабах! - вваливаемся мы, а Кшися лежит вся в кровище, без ручек без ножек, и орет детским голосочком: бляди суки пидарасы! Вы там что - цветочки собирали? Спали на посту? Да я вас суки старше по з-званию каждого третьего пидарасы говны мямли я на вас рапорт паскуды бляди куда ведете сучьего волка я с ним щас сама блядь разберусь он мне ножки повыплевывает блядь назад!
- Лучше бы входили быстрее, суки бляди пидарасы тоже мне охотники.
- В суде необъеденное не считается.
Глава 5
"Ради бога, прости меня; этой ночью все было не так, как надо
я пишу тебе уже с работы, глаза болят, и от недосыпа рябит голограмма
прости меня
я обещаю никогда больше не говорить с тобою о Боге
это было нечестно, даже подло
я не думала шантажировать тебя так наивно, я и не смогла в результате - и слава ему, о котором я не буду говорить с тобой больше
это правда
мне тоже по большому счету все равно, чего он хочет
но не тогда, когда он хочет, чтобы мы были вместе
извини меня
я испортила нам ночь
но просто -
каждый раз, когда ты уезжаешь, я чувствую себя Эвридикой, наблюдающей в муке, как Орфей спускается в ад, и кричащей ему надсадно: да не лезь же туда! Я же тут, я стою в четырех шагах, в четырех тысячах километров от тебя; мне не надо, чтобы ты спасал меня из Аида; просто повернись, перейди по трапу, сядь в самолет, окажись со мною
понимаешь, мне ничего не нужно, ничего из того, за чем ты ездишь в Москву и потом обратно