Глава 38
Название фильма: "Йонг Гросс снимает "Белую смерть": неделя вторая". Жанр: изнурительная трагедия в четырех сценах. Автор сценария: Господь Бог, режиссер: Господь Бог, постановщик: немилосердный Господь Бог. В роли святого великомученика Йонга Гросса: я, несчастный святой великомученик Йонг Гросс.
Сцена первая. "Йонг Гросс и Ангельское Терпение". Вводимый в роль второго врача лопоухий юноша из Гарварда освежает в памяти сценарий фильма (каникулы, второй курс, юриспруденция, от вида черной девочки подгибаются коленки, чистый фетиш и при этом какой-то странный, нескрываемый почти расизм, где он его набрался? - вчера говорит мне, когда я орал на Нану за то, что ленилась плакать: "Намучаетесь вы с черными". А? Откуда, что?). Лопоухий юноша подходит ко мне, святому великомученику Йонгу Гроссу, и спрашивает: "Простите, можно? Вот я говорю первому врачу, ну, то есть Джонатану: "Не говори глупостей, я не буду на тебя стучать, что ты несешь. Но ты поклянись мне, что это больше не повторится. Как ты можешь, скажи мне? Неужели тебе, ну, не тошно и не противно? Я не говорю уже о том, что они твои пациентки - но ведь они умирают! У Айши было утром - утром! - 39,6, если она протянет день еще - это будет чудом, ты понимаешь? Ты знаешь, что у них есть легенда - они считают, что это не ты выбираешь тех, кто вот-вот умрет, а наоборот - умирают те, кого ты выбрал, дорогой доктор Смерть? Ты это - знаешь?" "Да", - говорит лопоухий юноша, дочитав этот отрывок, и вот Джонатан отвечает мне: "А ты понимаешь, что я, когда их трогаю, - я трогаю руками смерть? Ты понимаешь, что никогда в жизни своей ближе к ней не будешь, к смерти, что никогда больше у нас на руках не будет умирать не пациент - два - три - пятнадцать, а целый материк? Ты понимаешь, что мы стоим посреди храма Смерти, мы тут жрецы, мы принимаем скорбную жатву", - ну, бла-бла-бла-бла. Так вот, - говорит мне лопоухий юноша. - Мне кажется, что это неверный подход. Мне кажется, что на самом деле Джонатана мучает не желание прикоснуться к смерти, а страх собственной смерти, но он не готов себе в этом признаться. Я, - говорит мне лопоухий юноша и уже отводит кроличьи свои глаза перед моими белеющими глазами, но все равно договаривает, - я бы… ээ… может… переде…" Я умру сегодня. Это точно совершенно.
Сцена вторая. "Йонг Гросс и Глубокое Раскаяние". Снимаем: умирающая пациентка Дина бредет к окну палаты, опираясь на ходилку, смотрит на заоконное садящееся солнце (потрясающая красота, за больничным двором виден кусок пустыни), растопыривает перед лицом истощенные темные пальцы, смотрит еще раз - сквозь них, припечатывает ладонь к стеклу и сползает на пол в приступе мучительного плача. Прибегает медсестра, девушку возвращают в постель, она начинает кричать, чтобы ей привели доктора Джонатана, и прямо посреди бела дня в палате начинает хватать его за руки и требовать, чтобы он занялся с ней любовью сейчас-немедленно, потому что она больше не хочет мучиться, и пусть доктор Смерть ее заберет, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Всем делается дурно, все знают правду, все смотрят на Джонатана, все ждут, что он изобразит полное непонимание происходящего и спишет поведение Дины на истерику. Джонатан на секунду закрывает ясно личико белой ручкой, потом садится к Дине на кровать, обнимает Дину, встает, берет Дину на руки и уносит к себе в кабинет. Конец сцены, конец фильма. Святой великомученик Йонг Гросс получает полную возможность горько раскаяться в своем тщеславии: решив, во имя демонстративного презрения к крепостнической студийной системе индустрии чилли, брать в труппу только непрофессиональных актеров, Йонг Гросс не учел того, что: а) умирающая пациентка будет посреди записи оборачиваться к оператору и спрашивать: "Я хорошо стою?"; б) белый врач уронит свою ношу при первой съемке; в) на бионе второго врача, присутствующего при сцене (по сценарию - в трепете и смешанных чувствах), будет остро проступать желание покакать; г) медсестра, вбежав в палату и увидев бьющуюся в истерике пациентку, встанет на носки, скажет: "Ах!" - и застынет, сложив руки на груди; д) при единственном прохождении сцены, удавшемся от начала и до конца, пациентка забудет включить бион на запись. Святой великомученик Йонг Гросс пошел в операторскую и там с наслаждением ебнул пиалу об стену.
Сцена третья. "Йонг Гросс и Нездоровое Сострадание". Записывается сцена полового акта между врачом и мечущейся в бреду пациенткой. Нана добровольно решает накатать себе бион тяжелого больного с воспалением легких (с невероятным трудом купленный в госпитале Сан-Хозе - тайком, через ординатора) и пребывает, реально, в чудовищном состоянии. Доктор начинает тихо к ней подступаться (бедный мальчик и в самом деле так напутан видом Наны, что играет свою роль с исключительной, душераздирающей подлинностью). Он гладит дыбом стоящие от жара волоски на ее руках, он медленно греет в пальцах ее ледяные ступни, потом прижимается к ним лицом, осторожно целует торчащие комочки суставов. Прививка позволяет ему обходиться без презерватива, и он неловко и осторожно, чтобы не потревожить спящую у двери изолятора сестру, снимает брюки (все-таки звякает пряжка ремня, но тихо). Он не спешит раздвигать Нане ноги, но берет ее ладонь и кладет себе на член, горячая ладонь судорожно сжимает член, оператор берет крупным планом лицо Джонатана - смесь наслаждения и боли, некоторое время ("Фингласс, пожалуйста, выдержи десять секунд перед камерой! Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, и плавно Джонатан делает первую фрикцию! Осторожно, не спеша, и еще, и еще! И теперь разожми ей руку аккуратно…"), - мальчик разжимает руку Наны - бум! - становится ясно, что эрекции у него нет. Оператор смотрит на меня, я ору "Кат!", мальчик начинает рыдать и говорить: "Я не могу, мне ее жалко".
Сцена четвертая. "Йонг Гросс и политизированная молодежь". Все окончено, святой великомученик Йонг Гросс тихо сидит в углу площадки и ждет, когда все уйдут, чтобы посмотреть результаты дня в компании верного оператора, не менее истерзанного, чем он сам. Актеры одеваются. Подходит мальчик, играющий черного медбрата. Говорит: "Спасибо, мэнь, спасибо тебе за этот фильм. У меня дядя и тетя переехали в Африку, в Бон-Чжуань. Я думаю, они будут мной гордиться, мэнь. Они переехали первыми в нашей семье, моя сестра с мужем тоже думают переезжать, там хорошо для детей, корни, все такое. Я думаю, это важно, но мне кажется, здесь, в Америке, тоже должны оставаться черные, мы ни имеем права все уезжать заселять Африку, как бы нас ни тянуло к корням, это будет гетто, мэнь, мы не должны уходить в гетто, даже если это самое клевое гетто на земле, мы должны продолжать завоевывать мир, жить в нем вместе со всеми, мэнь". Йонг Гросс, святой великомученик, беззвучно стонет от усталости и вымученно улыбается. Добрый и вежливый оператор считает своим долгом спросить мальчика, хочет ли он сам когда-нибудь переселиться. "Я же говорю тебе, мэнь, - отвечает мальчик, - я хочу остаться здесь, я думаю, так надо. Я понимаю, что новое государство - это очень важно, что долг всех черных - заново заселить наш родной материк, сделать его процветающим, мэнь, лучшим местом в мире, самым продвинутым, этого требует от нас память обо всех, кто там умер, мэнь, потому что они не могли быть процветающим государством, у них не было образования, и денег, ну, которые сейчас все дают на перезаселение - дотации и все такое, и у них не было, ну, культуры, как есть у нас, мэнь, и теперь мы должны сами сделать там совершенно все, новый черный мир, мэнь, великое африканское государство. Мой дядя преподает в первом африканском университете, так у них считается лучшая в мире лаборатория, по этому, ну, чем он занимается, и он учит детишек, которых когда-то вывез Красный Крест, а теперь они уже выросли и возвращаются в Африку вместе с нашими, американскими черными, и идут учиться в университет, чтобы новая Африка была просвещенной Африкой, ты понимаешь? Но только я думаю, что здесь тоже кто-то должен остаться, и так почти все уехали, это, мне кажется, непорядок". Святой великомученик Йонг Гросс просит боженьку, чтобы боженька забрал его к себе на небо, потому что у него больше нет сил. Оператор говорит: "Да-да, я вас понимаю". А мальчик отвечает: "Поэтому я хотел попросить, мэнь, - можно ли вырезать из фильма, ну, то место, где я говорю: "Африка будет великой пустошью на много лет и великим уроком смерти для всего остального мира"? Я все понимаю, мэнь, но эта сцена просто-таки противоречит моим убеждениям, да".
Конец фильма: святой великомученик Йонг Гросс раскачивается на стуле и говорит оператору: "Я. Сейчас. Сойду. С. Ума. Я. Сейчас. Сойду. С. Ума. Я. Сейчас. Сойду. С. Ума. Я. Сейчас. Сойду. С. Ума". Апостол Оператор кладет руку ему на плечо и говорит: "Терпи, Йонги. Еще три дня - и мы закончили, слышишь?" Святой великомученик Йонг Гросс заходится в тихом плаче.
Глава 39
Будем мирно жить, никогда друг к другу не притронемся - и вот не притрагиваемся друг к другу, хотя, кажется, ничего не изменилось и все было хорошо, все было как надо - только вот обе чувствовали потом даже по запаху подушки, по колебанию занавески, по тому, как лежали ладони на одеяле - чуть согнутые, спрятанные, отодвинутые друг от друга подальше, - что больше не стоит друг к другу притрагиваться, не надо, не получилось. Первый раз в жизни не захотели меня, Афелию Ковальски, - и мне бы почувствовать злобу, мне бы обидеться, мне бы счесть ее фригидной дурой - но не вышло, потому что не получается почему-то думать о ней плохо… Ну, бог с ним, с телом; значит, подружки.