– Думаю, почему именно я? Почему именно меня?
– Я дала себе слово, тому, кто спасет мою честь, я ее и отдам. Помнишь, как – в песне: "Победитель получает все!"
– Смешно! Выходит я спас твою честь для себя?
– Господи, не говори ерунды!
– Нет, правда, "честь" – это странное слово.
– Чем же оно тебе странное?
– Его нарочно придумали для торжественных случаев, а не для разговоров в постели.
– Ну, не знаю! Другого слова у меня нет!
Неожиданно Петя вскочил: "Мне пора! Скоро проверка!" Она лежала перед ним безмолвная, гордая, томно расслабившись. Но он вздрогнул, заметив на простыне кровь: "Так значит, у тебя, правда, никого не было!?" Он испытал такой восторг, что в порыве признательности бросился к обворожительному существу, чтобы опять и опять заново в нем "раствориться".
Потом она провожала его до дверей.
– Дальше я не пойду. Ты не знаешь дороги!? Ничего, язык, говорят, до Киева доведет! Извини, но мне нездоровится.
Он и сам заметил, одевшись, она двигалась по квартире вяло и даже прихрамывала. Он тревожно спросил: "Что с тобой? Ты больна?"
– Больна!? – она рассмеялась. – Солдатик, ты чуть не распилил меня надвое!
Торопясь вовремя вернуться в часть, Галкин впал в амнезию по отношении ко всему, что с ним нынче происходило. Даже быстрый взгляд на эти картинки в щелочку памяти мог ввергнуть в смятение.
Дорогу ему, действительно, пришлось спрашивать. Мысленно составленный в голове приблизительный план города только больше запутывал. Стараясь успеть, оживленные улицы он переходил "на скорости", увертываясь от бегущих машин.
В дежурке контрольно пропускного пункта (КПП) прапорщик отмечал по списку время прибытия уволенных в город. Как только время вышло, он выписал опоздавших (их было трое) и по телефону сообщил дежурному по части. В это время и появился Галкин. Он "включил скорость" и, увернувшись от дневальных по КПП, оказался в дежурке возле стола с бумагами. Взглянув на список, он сразу все понял и, взяв лежавшую тут же ручку, копируя подчерк прапорщика (Галкин был уже опытным писарем) вписал себе нужное время и пошел в казарму. Тут как раз прибыли двое опоздавших. Отметив их время, дежурный, обнаружил, что неотмеченных фамилий в списке не остается. Третьим опоздавшим считался Галкин. Но он был отмечен, хотя прапорщик не помнил, когда тот прошел. Тогда дежурный по КПП позвонил в казарму и справился, пришел ли из увольнения Галкин. Услышав "так точно", прапорщик перезвонил дежурному по части и доложил, что ошибся, опоздавших – двое и оба уже на месте. Так Галкину удалось избежать неприятностей.
Другие неприятности начались позже. События того воскресенья постепенно перекочевывали в чувственные сны молодого человека. И скоро он уже не мог отделить то, что случилось в действительности, от того, что "нагородил" сон.
Самой большой "неприятностью" стало беспокойство – тоска, которую он стал испытывать, не имея возможности снова увидеть ее. Он даже не успел спросить имени: тогда это казалось не обязательным, в чем-то даже банальным – столь быстро все завязалось. А теперь казалось иначе: то, что не имеет названия, – как бы не существует. Но, решив, что совсем без имени все же нельзя, он вернулся к названию "мое чудо", давно приготовленному для этого случая.
Петр был убежден: даже если сбежит в самоволку, уже не найдет ни дома ее, ни места в парке, где они встретились. Он помнил каждую черточку на ее лице. Но со временем она все больше становилась для него явлением призрачного, и мимолетного чуда.
Последнее время Тарас все чаще появлялся в казарме с порезами и синяками. Однажды пришел из медчасти с подвязанной левой рукой. А на другой день и вовсе направлен был в госпиталь. Было похоже, что кто-то подстерегает его в укромных местах. Петя чувствовал свою вину. Ведь именно он подорвал уважение командиров к сержанту. А это воодушевляло недоброжелателей Бульбы. Галкиным овладело странное ощущение, как будто раньше не только Бульба ему покровительствовал, но и сам Петя каким-то образом служил для Тараса защитой. Теперь сержант оказался один на один со своими бедами, и Галкин чувствовал себя за это в ответе.
Он понимал, что-то надо делать. "Но что он может? Только увертываться и ускользать". Стремительность этих маневров Бульба сравнивал со стремительностью язычка хамелеона. У Пети были для этого другие сравнения – образы, предполагающие не мгновенное действие, а некоторую длительность событий во времени. Например, образ невидимого диска вращающегося пропеллера или быстро вибрирующей пластины. Эти идеи требовали углубления и проработки на практике.
Другой вопрос, когда и где "деды" подстерегают Тараса. Скорее всего, это как-то связано со спортзалом. Галкин вечером тоже ходил заниматься и видел Тараса. Но после несчастного прыжка, они избегали возвращаться в казарму вместе. Пока Бульба ходил с подвязанной рукой, а потом лежал в госпитале, все было тихо. А после его возвращения в строй, опять начались брожения и шушуканье "старичья" по углам.
5.
Однажды вечером, выходя из спортзала, Петя заметил группу из трех человек, стоявших возле здания. Фактически, они стояли за углом, но выглядывали из-за него так, чтобы видно было пространство перед входом. Хотя уже начинало смеркаться, Галкин узнал штабного "Вовика", одного из "толиков" и громадного бугая из "дедов", который ежевечерне качал штангу в спортзале и вместе с Бульбой посещал тренировки по единоборствам, являясь его первым соперником.
Галкин, не спеша, как бы отдыхая после занятий, направлялся в казарму и мог слышать отдельные фразы, доносившиеся от угла спортзала. "Гляди – Петя! Давайте с ним разберемся!" – предложил Толик. "Стой! Не сейчас! – остановил Вовик. – Придет и его черед…" Дальше Галкин не мог разобрать. Пройдя еще немного, он завернул за угол ближайшей казармы и побежал. Надо было торопиться: личное время кончалось.
Галкин бегом обогнул казарму и кустарниками прокрался к спортзалу. Группа стояла на том же углу, занимая удобную для наблюдения позицию. Их самих со стороны входа почти не было видно.
"Нет, сегодня он не придет, – сказал Вовик и, обращаясь к Толику, спросил: Чем ты его тогда по руке саданул?" "Чем, чем? Не видал, что ли! – заважничал Толик. – А вот чем!" – Он выпрямил руку и выпустил из рукава монтировку. "Ого!? – подивился "бугай". – Нет, кореша, так не гоже. Надо своими конечностями без инструментов работать".
– А твой сапожок, скажешь, не инструмент что ли? Ты носочком его в одно место так саданул, что там, небось, – все теперь всмятку.
Раздался гогот.
Неожиданно, Вовик "взорвался": "Гады! Теперь он вообще не покажется!" "Покажется! Куда денется, – успокоил Толик. – Рученька совсем заживет и появится. Ему даже гипса не наложили – только тугую повязку". "А куда гипс-то – на гоголь-моголь что ли?" – пошутил "бугай". И опять – гоготали.
"Что это?" – спросил Вовик: где-то рядом сильно жужжало. "Наверно вентилятор включили. Зал проветривают," – солидно объяснил "бугай", как завсегдатай спортзала. В траве что-то шуршало. "Гляди, да тут крысы бегают," – предположил Вовик. От казарм донеслись голоса дежурных: "Рота, выходи строиться! На вечернюю проверку становись" "Все! Двинули!" – крикнул Вовик. В траве опять зашуршало. "Сука! Сейчас я тебя!" – вскричал Толик и, вытащив монтировку, бросился вперед, размахнулся и, вдруг, плашмя повалился в траву, как подкошенный. Остальные загоготали, крича: "Что, крыса тебе ножку подставила? Вставай! Что разлегся?" "Корень, вроде, попался…" – гадал, поднимаясь, Толик. "Бежим! А то опоздаем!" – командовал Вовик. – Они побежали, а впереди них, шурша, зигзагами мчалась "крыса". Галкин проскользнул на место в строю в последнюю секунду.
То, что сейчас обдумывал Петр, было похоже на приготовление к достопамятному прыжку – такая же авантюра. Только не было ужаса, что "давит" на мозг и мешает рассудку. Галкин пришел к заключению, что должен кое-что прикупить на базаре – так пустяки, кое-какую, но крайне необходимую мелочь. Для этого завтра же надо уйти в самоволку, среди бела дня, минут на пятнадцать не больше. Самоволка – это грубый проступок: нужно еще раз себя испытать.
На утро в половине десятого он вышел из писарской, покинул штаб и, приблизившись к проходной, наблюдал, как в обе стороны через проход следовали вольнонаемные и офицеры. Они показывали в окошечко пропуск. Дежурный изнутри отпирал калитку. Люди проходили. Когда народ валил "косяком" калитка практически не запиралась. В одно мгновение Петя очутился в проходе и, "вибрируя", двинулся к выходу. Люди, мимо которых он пробирался, казалось, застыли на месте. "Пропеллерное" состояние отнимало силы. Лишь отойдя от части, Петя смог расслабиться и быстрым шагом направился к рынку. Ему даже не нужен был сам рынок. Перед входом несколько женщин развернули лотки и продавали мелкие вещи. Он быстро нашел, что искал. Это были дешевые растягивающиеся перчатки из непрочной синтетической ткани. Расплатившись и сунув покупку в карман, он уже собирался вернуться, когда услышал окрик: "Боец, идите-ка сюда!" Петя оглянулся. Сзади шагах в двадцати стоял патруль: незнакомый старший лейтенант и два солдата с красными нарукавными повязками. "Это я вам, вам говорю! – подтвердил офицер".