– Ацтеки никак не угомонятся, да? – покачал головой Теодор и предложил: – Хотите осмотреть гостевую комнату?
– Это лишнее, – отказался я и спустился на первый этаж.
Живот подводило от голода, но завтракать дома я обыкновения не имел и по выходным захаживал в итальянскую таверну неподалеку, где мне был открыт кредит. А поскольку сегодня привычный распорядок дня полетел в тартарары, оставалось лишь глотать слюну в ожидании вечернего приема.
Я досадливо глянул на хронометр, и тут в прихожей звякнул колокольчик.
– О! – многозначительно произнес дворецкий, не отстававший от меня ни на шаг.
Известие о прибытии гостя попросту выбило его из колеи. Впрочем, меня это обстоятельство нервировало несказанно больше. Во многих знаниях – многие горести, все верно.
Тем не менее я своей растерянности выказывать не стал.
– Оставь это мне, Теодор, – отослал я слугу, вышел из дома и поспешил к воротам. На ходу нацепил на нос очки – и круглые темные окуляры враз вернули уверенность в собственных силах.
Сомнения оставили меня; я решительно распахнул дверь и улыбнулся молодой девушке с огненно-рыжими волосами, правильными чертами симпатичного округлого лица и бесцветно-светлыми глазами сиятельной. Фигуру гостьи скрывал длинный плащ, но я и так знал, что сложением она могла дать фору самой Афродите. Стройные бедра, осиная талия, высокая грудь…
– Елизавета-Мария! – со всем возможным радушием улыбнулся я, прогоняя вставшее перед глазами видение. – Словами не передать, как меня радует, что вы сочли возможным принять приглашение…
– Леопольд, вы были чрезвычайно убедительны, – легко рассмеялась девушка, передавая объемный дорожный саквояж. – Вы просто не оставили мне выбора!
– Надеюсь, не нарушил ваших планов…
– Нисколько, уверяю вас!
Блеснули в улыбке белоснежные зубы, и с некоторой долей отстранения я решил, что лишь тонкие бледные губы не позволяют причислить Елизавету-Марию к писаным красавицам. Но заострять на этом внимание не стал и поспешно отступил в сторону, впуская гостью внутрь:
– Проходите, прошу вас!
Девушка ступила за ограду, окинула взглядом мертвый сад и не удержалась от озадаченного возгласа:
– Миленько…
Солнечным утром черные деревья выглядели далеко не столь зловеще, нежели глухой ночью, но все же я счел нужным поправить гостью:
– Оригинально. Непривычно. Вызывающе. Но никак не миленько.
Елизавета-Мария бросила на меня внимательный взгляд и медленно кивнула:
– Как скажете, Леопольд.
Мы поднялись на крыльцо и прошли в дом, там я передал саквояж дворецкому и представил слугу гостье.
– Это Теодор, по всем вопросам обращайтесь к нему. К сожалению, мне придется отлучиться по делам.
– К вашим услугам, госпожа, – торжественно объявил дворецкий, принимая у девушки плащ.
Елизавета-Мария благосклонно улыбнулась в ответ, сняла шляпку, тряхнула тяжелой копной волос.
– Леопольд, неужели ты собираешься вот так сразу бросить меня одну? – проворковала она. – Мы могли бы…
Я нервно сглотнул и поспешил взять ситуацию под контроль, а точнее, взял под руку девушку и провел ее в гостиную.
– Бал в четыре, – напомнил там гостье. – Надо забрать у портного костюм. А твое вечернее платье…
– Не беспокойся об этом, дорогой, – ответила девушка и остановилась напротив камина, где ее внимание привлекла висевшая на стене сабля.
– "Капитану Орсо за личную доблесть. Зюйд-Индия, тридцатое октября тысяча восемьсот тридцать седьмого года от К. Н.", – пригляделась Елизавета-Мария к выгравированной на клинке надписи. – Это оружие твоего отца? – повернулась она ко мне.
– Деда, – покачал я головой. – Он отличился при штурме Батавии. Получил тогда чин капитана и наследное дворянство.
– Ах да! – сообразила девушка. – Тринадцатый год от основания Второй Империи! Сорок лет назад, большой срок.
– В отставку дед вышел в полковничьем звании. Этот дом выстроил он…
Но история особняка Елизавету-Марию не заинтересовала, она как завороженная продолжала рассматривать саблю, и в светящихся девичьих глазах колыхалось при этом нечто на редкость неуместное.
– Кровь, – прошептала она. – Эта сабля собрала богатую жатву…
– Дед был лучшим саблистом полка, – сообщил я, потом стряхнул невесть с чего вернувшуюся было неуверенность и произнес: – Теодор покажет тебе комнату. Я буду к обеду.
– Как скажешь, Леопольд, – кивнула девушка и неожиданно спросила: – Сабля заточена?
– Кажется – да, – вздохнул я и отвернулся к дворецкому, который стоял в дверях и наблюдал за нами с нескрываемым изумлением. – Теодор! – повысил я голос, привлекая внимание отвыкшего за последние годы от гостей слуги.
Тот вздрогнул, поднял саквояж и попросил девушку:
– Следуйте за мной, госпожа.
Елизавета-Мария отправилась в гостевую комнату; на лестнице она слегка приподняла юбку платья, и вышло это на редкость элегантно.
У меня аж сердце стиснуло. Накатил озноб; странная смесь вожделения, облегчения, страха и презрения заполнила душу, но предаваться самобичеванию я не стал, схватил с полки котелок и опрометью выскочил из дома.
Пока шагал до ворот, перед глазами маячила ржавая макушка башни на вершине холма. Сейчас вздымавшийся к небу ржавый перст не сиял в темноте навигационными огнями и вызывал смешанные чувства: поражал ветхостью и одновременно давил мощью. Будто нечто забытое, нечто совсем из другой эпохи. А из прошлого или будущего – даже не скажу…
Казалось, давно должен был привыкнуть к этому виду, но нет – всякий раз мурашки по коже.
Когда распахнул калитку, под ноги выпал всунутый в щель конверт, без марок и надписей. Я озадаченно оглядел пустынную дорогу, поднял его и выщелкнул титановый клинок складного ножа. Вспорол клапан, ознакомился с лаконичным посланием и обреченно выругался.
Инспектор Уайт назначил встречу на полдень, а я вовсе не был уверен, что успею к этому времени освободиться. И более того – что вообще хочу сегодня видеть инспектора.
Я вновь выругался, на этот раз в голос, и зашагал под горку. Переходя через мост, не удержался, чтобы не глянуть вниз, но там никого не оказалось, лишь журчала прыгавшая по камням вода.
От портного я вышел во взятом напрокат костюме-тройке, нестерпимо модном и столь же нестерпимо броском, и с абсолютно пустым бумажником. Денег не осталось даже на обед, но испортить настроение это обстоятельство уже не могло.
Если вечером что-то пойдет не так, безденежье будет меньшей из моих проблем. Точнее – проблемой это уже не будет.
Ну в самом деле – зачем мертвецу деньги?
К тому же еще оставался инспектор. Какого дьявола ему понадобилось от меня в выходной?!
Переложив в левую руку пакет со старым костюмом, я побренчал мелочью, ссыпал блестящие монетки обратно в карман и зашагал к набережной Ярдена. Там воскресным утром оказалось не протолкнуться от праздношатающихся горожан, и очень скоро мне надоело ловить на себе заинтересованные взгляды нарядных барышень, их ничуть не менее расфуфыренных кавалеров и уличных торговцев. Тогда свернул на бульвар де Карта и вновь прогадал: обычно тихую улочку запрудила разношерстная публика, печальная и тихая. И только вопли раздававшего листовки пацана разносились над толпой, как разлетаются над пустынным берегом крики чаек.
– Полировочная машина на шесть ножей! Патентованная конструкция! – верещал чумазый паренек, рассовывая прохожим рекламу. – Просто крутите ручку! Блеск обеспечен! Легко как никогда!
Я взял мятый листок и придержал мальчишку.
– Что за манифестация? – спросил у него.
– Дирижера какого-то хоронят, – легкомысленно ответил тот. – Потерял палочку любимую и в петлю, чудик, полез.
На нас начали оглядываться, но пацана это нисколько не смутило.
– Струной удавился, дурик, – продолжил он и резко вскинул вверх большой палец. – Голова – чпок!
– Понятно, – кивнул я и зашагал прочь.
Сзади нагнал крик:
– Паровой утюг! Домашним хозяйкам в помощь! Гладьте быстро!
И сразу тихий гул почтенной публики, что медленно шествовала к императорскому театру, перекрыла яростная свара сцепившихся за территорию мальцов.
В этом – весь Новый Вавилон: чужая смерть здесь не стоит даже минуты тишины.
Ничего не стоит, если на то пошло.
И никогда не стоила.
Выкинув рекламную листовку в первую попавшуюся урну, я свернул на соседнюю улицу, взглянул на хронометр и прибавил шаг.
Императорский театр скрылся из виду, и дугой выгнувшаяся улица привела меня к замощенной брусчаткой площади, посреди которой стоял засиженный голубями памятник великой троице – Амперу, Ому и Вольте.
А вот лекторий "Всеблагого электричества", рвавшийся к небу двумя стальными мачтами, пернатые вредители облетали стороной. И немудрено – вокруг огромных медных шаров, что венчали изящные конструкции, трепетали короны электрических разрядов. Они то и дело вспыхивали ослепительными искрами, и тогда всякий раз над площадью разносился явственный щелчок, но испуганно втягивали головы в плечи лишь приезжие провинциалы, а расположившиеся на открытых верандах многочисленных кафе горожане даже не отрывались от газет.
Огромная катушка Николы Теслы должна была потреблять просто чудовищную прорву энергии, и с какой целью ученые мужи день за днем, месяц за месяцем транжирят электричество на демонстрацию собственного величия, всегда оставалось для меня загадкой. И только теперь, когда рукотворные молнии сверкали прямо над головой, я в полной мере ощутил могущество науки.
Безмерная мощь – вот что на деле олицетворяло творение Николы Теслы.
Мощь и безопасность.