– Думаете, на этом и закончилась карьера Золтана Дмитряну? Ничего подобного. Он еще три недели выступал в Париже с аттракционом "Человек, останавливающий пулю". И зарабатывал баснословные деньги. Широкая общественность считала, разумеется, что это просто блестяще сработанный фокус. Никому не пришло в голову заняться феноменом всерьез. Потому что мы не привыкли верить в чудеса. Потому что нам, рационалистам и прагматикам, всегда проще объяснить любое чудо уже известными науке причинами. Пресса кричала, что Золтан просто спекулирует своей спортивной славой. Впрочем, эффектность фокуса газетчики не отрицали. А уж какой там фокус, когда зрителям разрешалось приходить со своим оружием. Проверялись только пули, чтобы какая-нибудь сволочь не подсунула разрывную. И кусочки свинца, а иногда серебра, упавшие к ногам Золтана возвращались владельцам, так что каждый при желании мог убедиться, что это именно его, та самая пуля. К тому же, когда Дмитряну уставал, на груди его начинали появляться синяки, и тогда сеанс заканчивался. Какие уж тут фокусы, посудите сами, ребятки.
Ну, а Вайнек к тому моменту, как всегда, уже умыл руки. Уговаривать Золтана было поздно. Профессор просто публично отрекся от всех дальнейших экспериментов в этой области.
Через три недели невероятный аттракцион перекупили заокеанские воротилы. И все, что случилось там, известно гораздо хуже. Доходили слухи, что Золтан начал скандалить, торговаться из-за количества выступлений, будто бы даже грозился выйти из игры насовсем – это, впрочем, маловероятно. С другой стороны рассказывали, что однажды кто-то – случайно или нарочно – промахнулся, и Дмитряну остановил пулю лицом. И эта новая сенация якобы позволила ему еще раз оказаться на вершине славы и богатства. Но доподлинно известно лишь то, что в Штатах он прожил всего два месяца. Наиболее распространенная версия финала такова. Золтана нанял для какого-то чрезвычайно важного дела подпольный гангстерский синдикат или наоборот – ФБР для борьбы с этим синдикатом. Неважно, с любой стороны могли найтись идиоты, решившие, что Золтан абсолютно пуленепробиваем. В общем в жутчайшей перестрелке, истекая кровью, он, говорят, все-таки сделал то, что от него требовалось и чего, разумеется никто другой сделать бы не сумел. Рассказывают (хотите – верьте, хотите – нет), что он остановил то ли сорок две, то ли пятьдесят две пули. Но одна его все-таки достала.
– И что, хватило этой одной? – удивляется Машка.
– Да, – говорит Панкратыч. – Она оказалась со смещенным центром тяжести. Золтан не умел останавливать такие. И смерть наступила именно от нее. Это нетрудно было установить…
Панкратыч сидит на корточках и машинально щиплет пальцами заячью капусту. Потом встает и говорит:
– Побежали обратно. На базе, наверно, уже завтрак дают.
Начинается чудесный майский день. В лесу божественно хорошо. Молодая зелень ослепительна. И совсем не хочется в такое утро думать о том, как мы колемся, ломаемся, уродуемся, гробимся в нашей безумной спортивной жизни. Хочется напитаться здоровьем, растворенным в природе, на всю жизнь напитаться и потом каждый день дарить его людям.
Общее настроение первой высказывает Машка:
– Но ведь это же единичный случай, – говорит она, – это же исключение. Не все же под пули кидаются. У других все получается хорошо.
– Конечно, – соглашается Панкратыч. – Золтан Дмитряну – исключение. Еще какое исключение!
– И вообще, – развивает свою мысль Машка, – он же погиб именно тогда, когда ушел из спорта. Так что действительно не Вайнек его убил и даже не спорт.
– В каком-то смысле, – вновь соглашается Панкратыч.
Но все мы знаем, и Машка – тоже, что это не так, что цирк – тот же спорт, да и борьба с гангстерами может быть спортом, если ее выполняет настоящий спортсмен. А Золтан Дмитряну до самого конца оставался именно спортсменом. Мы знаем это, но хотим думать иначе и сами обманываем себя.
За березами перелеска уже виднеются корпуса базы. Мы дышим равномерно, почти синхронно друг с другом, и каждый пытается вспомнить о чем-нибудь хорошем, например, о холодном душе или о завтраке.
И вдруг Машка с чувством произносит:
– И все-таки жалко парня!
– Еще бы, – говорю я. – Еще бы тебе было его не жалко.
Секреты мастерства
– Салага! – сурово припечатал Клюквин юного прыгуна в высоту, который третий раз подряд не смог "попасть в разбег" и сбил планку, за что получал теперь выволочку от тренера.
– А ты в его годы прыгал на два метра? – поинтересовался я, на глазок прикинув установленную в секторе высоту.
– Мне-то зачем? Я и сейчас не прыгну. Если в длину – тогда пожалуйста. Или тройным. Два метра.
– Ну, и не выступай, раз такое дело! – я почему-то обиделся за парнишку-высотника.
– Да ладно вам, ребятки, – встрял Панкратыч, – посмотрите лучше, какая девочка бегает. Барьеристочка.
– А тебе бы, Панкратыч, все девочек! – огрызнулся Клюквин. – Седина в бороду, бес в ребро? Да и тоща она, твоя девочка, – добавил он, приглядевшись. – Грудей нету совсем.
Но тут уж Клюква был не прав. Насчет грудей, впрочем, возразить я ничего не мог, но вообще девчурка мимо нас бегала ладненькая, длинноногая, и мордашка у нее была – прелесть: носик кнопочкой, ротик маленький, а глазищи огромные и ресницы издалека видать. Просто Клюква был злой. Как и все мы. Потому что нашу сауну заняли, а другого номера выделить не пожелали. Разбираться мы послали Машку в наказание за то, что она позже всех закончила тренировку, и теперь сидели втроем на трибуне легкоатлетического манежа и ждали решения своей судьбы.
– Во! – усмехнулся ехидный Клюквин. – Опять барьер сшибла.
А мне стало жалко и эту несчастную симпатягу-девочку.
– Думаешь, просто? – сказал я Клюквину.
Клюквин не думал. Клюквин знал, что это не просто. Он умел бегать с барьерами, обязан был уметь, как прыгун тройным. Но я все-таки продолжил:
– Помню, лет пять назад с ребятами из юношеской сборной попробовал пробежать сто десять с барьерами. Хотел узнать свой результат. Спринт-то я неплохо бегал. А ребята еще спросили: "Умеешь?" Ну, я им, конечно: "Чего тут уметь-то?" Мне казалось, что сложностей и в самом деле никаких. Ну, бежишь, ну, прыгаешь… Понятно, что помедленнее Грега Фостера.
– Так и в какой же по счету барьер ты врезался? – с улыбкой спросил Панкратыч.
– В третий, – сказал я.
– Молодец! Я, помнится, по первому разу о второй тормознул.
– Салаги, – с отеческой жалостью к нам произнес Клюквин. – Длину шагов надо уметь рассчитывать.
Хорошо ему – он всю жизнь разбег считает перед ямой, а мне как-то никогда не приходило в голову оценивать длину шага на моей фехтовальной дорожке.
– А вот скажи, Клюква, – попросил я, – как ты рассчитываешь этот самый свой шаг.
Ответил Панкратыч:
– Да он сам не знает.
Клюквин не возразил. Пожал только плечами, мол, черт его разберет – умею и все тут.
– В том-то и дело, ребятки, – объяснил Панкратыч. – Секреты мастерства очень часто словами передать невозможно. Поэтому и хорошие тренеры так редко встречаются. А вот и Машуня!
Машка подошла, молча села и откинулась на спинку сиденья.
– Ну, что там? – не выдержал я.
– Спешить некуда. Сауна будет через час.
– Ни фига себе! Панкратыч, нас обижают. Разберись.
– Толик, там, где Машуня ничего не смогла, мои попытки будут просто смешны.
– Пошли в буфет? – предложил Клюквин.
– Это перед баней-то? Стыдись, Клюква, – пожурил Панкратыч. – Я как врач не допущу нарушения режима. Здесь посидим. Плохо что ли? Потрепемся. Машунь, пока тебя тут не было, мы говорили о секретах мастерства, у кого они какие и как их можно передать. Вот ты недавно из ГДР, может, разболтаешь нам парочку закордонных секретов.
– Во-первых, из Польши, – уточнила Машка, – а во-вторых, какие уж там секреты! Пашут ребята так же, как и мы – вот и весь секрет.
– Ну, это ты брось, – не поверил Панкратыч. – У всех есть какие-нибудь свои штучки. – Вот я вам одну историю расскажу. Про высотника. Вон, вроде этого бедолага, у которого сегодня работа не клеится.
– Зато гляди, как девочка барьерная разошлась – шурует, что твоя Иорданка Донкова! – заметил я.
– Да ладно про девочку-то! Вы слушать что ли не хотите? – обиделся Панкратыч.
– Про Вайнека? – тут же спросила Машка. – Очень хотим.
– Ну, конечно, про Вайнека. Про первое дело доктора Вайнека, как называла потом этот случай пресса, будто Вайнек – это какой-нибудь комиссар Мегре. Ну, а я только по газетам об этой давней истории и знаю.
Вайнек в ту пору был чуть ли не студентом, во всяком случае не доктором, это уж точно. Но котелок у него уже тогда отлично варил, и склонность к авантюрам он имел явную. Вот только фармацевтикой не увлекался. Во-первых, допинги еще просто не вошли тогда в повседневную спортивную жизнь, а во-вторых, биохимическое образование Вайнека было на тот момент нулевым. Или почти нулевым. В общем занимался он только различными тренировочными циклами да всякими хитрыми трюками. Пловцов, например, учил со старта делать сальто – якобы это что-то давало; изобрел новый вид легкой атлетики – прыжки в длину с шестом; и наконец, добрался до высоты.
Взялся тренировать одного совсем неизвестного теперь прыгуна, кстати, поляка, Машунь. Объявил ему и всем, что придумал новый способ прыжка, который позволит сразу ни много ни мало сантиметров на десять превысить мировой рекорд. Никто еще не знал Вайнека, и, понятное дело, ему не поверили.